Сказка № 2041 | Дата: 01.01.1970, 05:33 |
|---|
 В старину в Ирландии были превосходные школы. Чего только не проходили в них. И даже самый последний бедняк владел тогда большими знаниями, чем в наше время какой-нибудь джентльмен. Что же касается священников - в науках они превосходили всех, и этим Ирландия прославилась на весь мир. Многие чужеземные короли посылали в Ирландию своих сыновей, чтобы те получили воспитание в ирландских школах.
И как раз в одной из таких школ учился тогда юноша, совсем еще мальчик. Он всех поражал своим необыкновенным умом. Родители его были простые труженики и, конечно, бедняки. Но хотя он и был еще мал и очень беден, в знаниях с ним не мог бы сравниться ни сын лорда, ни короля. Даже учителям приходилось иногда краснеть перед ним: когда они пытались чему-нибудь научить его, он вдруг сообщал им нечто такое, о чем они никогда и не слышали, и изобличал их невежество.
Но совершенно непобедим он оказался в споре. Он мог с вами спорить и спорить, пока не доказывал, что черное это белое, и тут же, когда вы уступали, - побить его в споре не мог никто! - он утверждал обратное и доказывал вам, что белое было черным.
Родители так им гордились, что твердо решили сделать из него священника, хоть и были очень бедны. И наконец они этого добились, правда, чуть не умерли с голоду, пока копили для этого деньги.
Что и говорить, в те времена Ирландия не знала другого столь же ученого мужа, и он так и остался самым великим спорщиком: никто не мог перед ним устоять. Пытались беседовать с ним даже епископы, но он тотчас доказывал им, что они ровным счетом ничего не смыслят.
В те времена школьных учителей еще не было, и обучением занимались священники. А так как этот человек считался самым умным в Ирландии, все чужеземные короли посылали своих сынков именно к нему, лишь бы хватило для них комнат в колледже. И постепенно он загордился и даже стал забывать, с какого дна он поднялся, и - что было хуже всего - стал забывать даже бога, который и сделал его таким умным.
Гордыня так овладела им, что от одного спора к другому он дошел уже до того, что доказывал, будто нет ни чистилища, ни ада, ни рая, ну, а значит, и бога, и, наконец, даже, что нет и души у человека, что человек все равно как собака или корова - коли умер, так и нет его.
- Разве кто-нибудь видел душу? - спрашивал он. - Если вы сумеете мне ее показать, я поверю в нее.
На это ему, конечно, никто ничего не мог ответить.
В конце концов все рассудили так: если нет того света, значит каждый может делать на этом свете все, что ему вздумается. Сам священник подал первый пример, взяв себе в жены молоденькую девушку. А так как невозможно было достать ни священника, ни епископа, чтобы обвенчать их, он сам для себя отслужил службу. Это был неслыханный позор, но никто не осмелился сказать ему хоть слово, потому что на его стороне были все королевские отпрыски: они прикончили бы любого, кто попробовал бы помешать их разгульной жизни.
Бедные юноши! Они все верили в него и полагали, что каждое слово его - истина.
Таким образом, его идеи стали распространяться все шире и шире. Мир катился к гибели. И тогда как-то ночью с неба спустился ангел и объявил священнику, что жить ему осталось всего двадцать четыре часа. Священника бросило в дрожь, он стал умолять хоть немного продлить ему жизнь.
Но ангел был неумолим и сказал, что это невозможно.
- Зачем тебе жизнь, ты, грешник? - спрашивал он.
- О сэр, сжальтесь над моей бедной душой! - молил священник.
- Нет, нет! А разве у тебя есть душа? Скажи, пожалуйста! И как же ты это обнаружил?
- Она бьется во мне с той минуты, как ты появился, - ответил священник. - И каким же я был дураком, что не подумал о ней раньше.
- Набитым дураком, - согласился ангел. - Чего стоило всё твоё учение, если оно не подсказало тебе, что у тебя есть душа?
- Ах, милорд, - вымолвил священник, - если мне суждено умереть, скажите, скоро я попаду в рай?
- Никогда, - был ответ ангела. - Ты же отрицал рай.
- О милорд, а в чистилище я попаду?
Чистилище ты тоже отрицал. Ты отправишься прямо в ад! - сказал ангел.
- Как, милорд, но ведь я отрицал и ад! - возразил священник. - Стало быть, и туда вы не можете меня отправить.
Ангел был слегка озадачен.
- Ну хорошо, - молвил он. - Я тебе скажу, что я могу для тебя сделать. Выбирай: или ты останешься жить на земле хоть до ста лет и наслаждаться всеми земными радостями, но потом полетишь на веки вечные в ад, или через двадцать четыре часа умрешь в ужасных мучениях, но зато потом попадешь в чистилище и останешься там до Страшного суда. Правда это будет возможно только, если ты сумеешь найти верующего, и тогда его вера послужит залогом твоего прощения, и твоя душа будет спасена.
Не прошло и пяти минут, как священник принял решение.
- Пусть я умру через двадцать четыре часа, - сказал он, - лишь бы только душа моя была спасена.
Тогда ангел дал ему все указания, как поступать, и улетел. Священник тут же вошел в большой зал, где сидели все его ученики и королевские сыновья, и обратился к ним.
- Скажите мне правду, и пусть никто из вас не побоится противоречить мне! Скажите, вы верите, что у человека есть душа?
- Учитель, - отвечали они, - когда-то мы верили, что у человека есть душа, но, следуя твоему учению, мы в это больше не верим. Нет ни ада, ни рая, ни бога! Вот что нам известно, потому что ты учил нас этому.
Священник побледнел от страха и выкрикнул:
- Послушайте! Я учил вас ложно. Бог есть, и человеческая душа бессмертна! Теперь я верю во все, что я раньше сам отрицал.
Однако голос священника потонул во взрыве смеха, так как ученики решили, что он испытывает их умение вести спор.
- Докажите это, учитель! - закричали они. - Докажите! Разве кто-нибудь видел бога? Разве кто-нибудь видел душу?
И весь зал сотрясался от смеха.
Священник поднялся, чтобы ответить им, но не мог выдавить ни слова. Все его красноречие, вся сила его доводов покинули его. И он не нашел ничего лучшего, чем воздеть к небу руки и возопить:
- Бог есть! Бог есть! Господи, прости мою грешную душу! Но все стали потешаться над ним и повторять его же слова, которым он их научил:
- Покажи нам его! Покажи нам твоего бога!
И он бежал от них в смертельном страхе, убедившись, что никто из них больше не верит. Как же ему теперь спасти свою душу?
Тут он вспомнил о жене. «Она-то уж верит, - решил он. - Женщины никогда не отказываются от бога».
И он пошел к ней. Но она сказала, что верит только тому, чему он ее учил, что хорошая жена должна верить только своему мужу, ему одному и никому больше ни на небе, ни на земле.
Тогда его охватило отчаяние, он бросился вон из дома и стал спрашивать каждого встречного, верят ли они. Но ответ был все тот же: «Мы верим только тому, чему вы нас учили», - ведь его учение разошлось по всей стране.
У него чуть не помутился рассудок от страха, потому что истекали последние его часы. И он бросился на землю в каком-то пустынном месте и принялся громко рыдать от ужаса, что так быстро приближается час его смерти.
В это время мимо него прошел маленький мальчик.
- Да поможет тебе господь бог! - сказал мальчик.
Священник так и вскочил.
- Ты веришь в бога? - спросил он.
- Да, я пришел из дальних стран, чтобы все о нем узнать, - ответил ребенок. - Не окажете ли вы мне услугу, направив в лучшую здешнюю школу?
- И лучшая школа, и лучший учитель здесь рядом, - сказал священник и назвал свое имя.
- О нет, только не он, - возразил ребенок. - Ведь мне говорили, что он отрицает бога и небо, и ад, и даже человеческую душу, потому что она невидима. Однако я в два счета могу опровергнуть его.
Священник поглядел на ребенка с серьезностью.
- Но как? - спросил он.
- Да очень просто, - ответил ребенок. - Я бы попросил его показать мне его жизнь, если он верит, что она существует.
- Но он бы не мог этого сделать, дитя мое, - сказал священник. - Жизнь человека нельзя увидеть. Она существует, но только невидимой.
- Тогда если человеческая жизнь существует, хотя мы ее и не видим, может существовать и человеческая душа, пусть невидимая, - ответил ребенок.
Когда священник услышал такой ответ, он упал перед ребенком на колени и заплакал от радости, потому что он знал - теперь его душа спасена. Наконец-то он встретил человека, сохранившего веру. И он рассказал ребенку всю свою историю - о своей испорченности и гордыне, о преступном богохульстве и о том, как к нему спустился ангел и поведал ему о единственном пути его спасения.
- А теперь, - сказал он ребенку, - возьми вот этот нож и ударь им меня в грудь, и терзай мою плоть, пока не увидишь на моем лице бледности смерти. И тогда, - если я умер, от моего тела должно отлететь нечто живое, - это знак для тебя, что душа моя предстала пред богом. И когда ты это увидишь, беги скорее к моей школе и созови всех моих учеников, чтобы они пришли и убедились, что душа их учителя покинула его тело, а все, чему он учил их, была ложь, ибо бог есть и он наказует грешника, и рай есть, и ад, и у человека есть бессмертная душа, которой суждено либо вечное счастье, либо вечные муки.
- Я помолюсь, - сказал ребенок, - чтобы набраться смелости исполнить вашу просьбу.
И он опустился на колени и начал молиться. Потом встал, взял нож и вонзил его священнику прямо в сердце и еще раз, и еще, пока не растерзал его плоть. И все равно священник еще жив, хотя страдания его были ужасны. Но пока не истекли двадцать четыре часа, он не мог умереть.
Наконец мучения кончились, и покой смерти отразился на его лице. И тогда ребенок увидел прелестное живое существо с четырьмя белоснежными крылышками, которое поднялось в воздух от мертвого тела и запорхало над головой мальчика.
Он бросился за учениками. И только они увидели это существо, как сразу поняли, что это душа их учителя. Они с удивлением и трепетом следили за ней, пока она не скрылась из глаз за облаками.
Это была первая бабочка, которую увидели в Ирландии. А теперь люди знают, что бабочки - это души умерших, которые ждут, когда их впустят в чистилище, чтобы через муки обрести чистоту и покой.
Да, но после этого случая школы Ирландии совсем опустели. Люди рассуждали так: стоит ли отдавать детей в ученье, если даже самый ученый человек в Ирландии всю жизнь заблуждался? | |
Сказка № 2040 | Дата: 01.01.1970, 05:33 |
|---|
Кое-кто, наверное, и слышал о знаменитых приключениях Дэниела О Рурка, но немного найдется таких, которые знают, что причиной всех его злоключений над землей и под водой было лишь одно: он заснул под стенами башни пака (Пак - дух в облике животного).
Я хорошо знал этого человека. Он жил у подножия Худого Холма, как раз по правую руку от дороги, если вы идете в Бэнтри. Он был стариком, когда рассказал мне свою историю, да, уже стариком с седой головой и красным носом.
Услышал я эту историю из его собственных уст 25 июня 1813 года. Он сидел под старым тополем и потягивал из своей трубки. Вечер был на редкость хорош.
– Меня часто просят рассказать об этом, – начал он, – так что вам я буду рассказывать уже не первому. Видите ли, до того, как стало слышно о Бонапарте и всяком таком прочем, молодые господа часто ездили за границу. Вот и сын нашего лендлорда вернулся из чужих стран, из Франции и Испании. И, само собой, по этому случаю был дан обед, для всех без разбору: для знатных и простых, богатых и бедных.
Что и говорить, в старину господа действительно были господами, вы уж извините меня за такие слова. Конечно, они могли и побранить вас. слегка и, может, даже дать кнута разок-другой, да что мы теряли от этого в конце-то концов? Они были такими покладистыми, такими воспитанными. У них всегда был открытый дом и тысячи гостей. Рентой они нас не донимали. И вряд ли нашелся бы хоть один из арендаторов, кто бы не испытал на себе щедрость своего лендлорда, да и не единожды за год. Теперь уж все не то... Ну, дело не в этом, сэр. Лучше я вам буду рассказывать свою историю.
Так вот, у нас было все, что только душе угодно. Мы ели, пили и плясали. И молодой господин наш пошел танцевать с Пегги Бэрри из Бохерин, – это я к тому, о чем только что говорил вам. Хорошенькой парочкой они были тогда, оба молодые, а сейчас уж совсем сгорбились. Да, короче говоря, я, видимо, сильно подвыпил, потому что до сих пор, хоть убейте, не могу вспомнить, как я выбрался оттуда. Хотя выйти-то я оттуда вышел, это уж точно.
Так вот, несмотря на это, я все-таки решил про себя: зайду-ка к Молли Кронохан, знахарке, перемолвиться словечком насчет завороженного теленка. И начал переправляться по камням через баллишинохский брод. Тут я возьми да и заглядись на звезды, да еще перекрестился. Зачем? Но ведь это же было на благовещенье! Нога у меня поскользнулась, и я кубарем полетел в воду.
«Ну, конец мне! – подумал я. – Сейчас пойду ко дну». И вдруг я поплыл, поплыл, поплыл из последних сил своих, и сам даже не знаю, как прибился к берегу какого-то необитаемого острова.
Я бродил и бродил, сам не ведая где, пока меня не занесло наконец в большое болото. Так наяривала луна, что было светло, точно днем; она сверкала, как глаза у вашей красотки, – простите, что я заговорил о ней. Я глядел на восток, на запад, на север и на юг – словом, во все стороны, и видел лишь болото, болото и болото. До сих пор не могу понять, как же я туда забрался? Сердце у меня заледенело от страха, так как я был твердо уверен, что найду там свою могилу. Я опустился на камень, который, по счастью, оказался рядом со мной, почесал в затылке и запел сам себе отходную.
Вдруг луна потемнела. Я взглянул вверх и увидел, как нечто словно движется между мною и луной, но что, решить я не мог. Нечто камнем упало вниз и заглянуло мне прямо в лицо. Вот те на, да это оказался орел! Самый обыкновенный орел, какие прилетают из графства Керри. Он поглядел мне в глаза и говорит:
– Ну, как ты тут, Дэниел О Рурк?
– Очень хорошо, благодарю вас, сэр, – отвечал я. – Надеюсь, и вы тоже, – а сам про себя удивляюсь, как это орел заговорил вдруг по-человечески.
– Что занесло тебя сюда, Дэн? – спрашивает он.
– Да ничего! – отвечаю ему. – Хотел бы я снова очутиться дома целехоньким, вот что!
– А-а, ты хотел бы выбраться с этого острова, не так ли, Дэн?
– Именно так, сэр, – говорю я.
Тут я поднимаюсь и рассказываю ему, как хватил лишнего и свалился в воду, как доплыл до этого острова, забрел в болото и теперь вот не знаю, как из него выбраться.
– Дэн, – говорит он, подумав с минуту, – хотя это и очень нехорошо с твоей стороны – напиваться на благовещенье, но в общем-то ты парень приличный, непьющий, аккуратно посещаешь мессу и никогда не швыряешь камнями в меня или в моих собратьев, не гоняешься за нами по полям, а поэтому – я к твоим услугам!
Садись верхом ко мне на спину да обхвати меня покрепче, а не то свалишься, и я вынесу тебя из этого болота.
– А ваша светлость не смеется надо мной? – говорю я. – Слыханное ли дело, кататься верхом на орле?
– Слово джентльмена! – говорит он, кладя правую лапу себе на грудь. – Я предлагаю серьезно. Так что выбирай: или принимаешь мое предложение, или помирай с голоду здесь в болоте! Да, между прочим, я замечаю, что от твоей тяжести камень уходит в болото.
И это была истинная правда, потому что я и сам заметил, как камень с каждой минутой . все больше оседал подо мной. Выбора не оставалось. Я всегда считал, что смелость города берет,о чем и подумал тогда, и сказал:
– Благодарю вас, ваша честь, за такую сердечность. Я принимаю ваше любезное приглашение!
Затем взобрался орлу на спину, крепко обнял его за шею, и орел взмыл в воздух, подобножаворонку.
Тогда я и не предполагал о ловушке, которую он готовил мне!
Выше, выше и выше, бог знает как высоко залетел он.
– Постойте, – говорю я ему, думая, что он не знает верной дороги к моему дому, конечно, очень вежливо, потому что кто его разберет, ведь я был целиком в его власти. – Сэр, – говорю я, – при всем моем глубочайшем уважении к мудрым взглядам вашей светлости я хотел бы, чтобы вы спустились немного, так как сейчас вы находитесь как раз над моей хижиной и можете меня туда сбросить, за что я буду бесконечно благодарен вашей милости.
– Ай да Дэн! – воскликнул он. – Ты что, за дурака меня считаешь? Погляди-ка вниз на соседнее поле, разве ты не видишь двух людей с ружьями? Это не шуточки, ей-ей, когда тебя вот так возьмут да подстрелят из-за какого-то пьяного болвана, которого тебе пришлось подхватить с холодного камня на болоте.
«Черт бы тебя побрал», – подумал я про себя, но вслух ничего не сказал: что пользы было в этом?
Вот так-то, сэр, а он все продолжал лететь вверх и вверх. Через каждую минуту я снова просил его спуститься вниз, но тщетно.
Скажите, ради бога, сэр, куда вы летите?
– спросил я его.
– Попридержи-ка свой язык, Дэн, – говорит он мне. – Займись лучше своими делами, а в чужие не вмешивайся!
– Вот те на, я полагаю, это как раз мое дело! – сказал я.
– Помалкивай, Дэн! – крикнул он. И больше я ничего не сказал.
Наконец мы прибыли – вы только представьте себе куда – на самую луну! Сейчас вы уже не можете этого видеть, но тогда, то есть еще в мое время, на боку у луны торчало что-то вроде серпа.
И Дэниел О Рурк концом своей палки начертил на земле фигуру, похожую на серп.
– Дэн, – сказал орел, – я устал от такого длинного полета. Вот уж не думал, что это так далеко.
– А кто, милостивый государь, – говорю я, – просил вас так далеко залетать? Я, что ли? Не просил я вас разве, не умолял и не упрашивал остановиться еще полчаса назад?
– Теперь говорить об этом поздно, Дэн, – сказал орел. – Я до чертиков устал, а потому слезай-ка с меня! Можешь сесть на луну и ждать, пока я отдышусь.
– Сесть на луну? – говорю я. – Вот на эту маленькую кругленькую штучку? Да я тут же свалюсь с нее и расшибусь в лепешку. Вы просто подлый обманщик, вот вы кто!
– Вовсе нет, Дэн, – говорит он. – Ты можешь крепко ухватиться за этот серп, что торчит сбоку у луны, и тогда не упадешь.
– Нет, не хочу, – говорю я.
– Может, и не хочешь, – говорит он совсем спокойно. – Но если ты не слезешь, мой дружочек, я сам тебя стряхну и дам тебе разок крылом, так что ты живо очутишься на земле и уж костей своих не соберешь, они разлетятся, как росинки по капустным листам ранним утречком.
\"Ну и ну, – сказал я себе, – в хорошенькое положение я попал. Зачем только я увязался за ним?\"И, послав в его адрес крепкое словцо – по-ирландски, чтобы он не понял, – я скрепя сердце слез с его спины, ухватился за серп и сел на луну. Ну и холодное это сиденье оказалось, скажу я вам!
После того как он вот таким образом благополучно ссадил меня, он оборачивается ко мне и говорит:
– Доброго утра, Дэниел О Рурк! Я думаю, теперь мы в расчете! В прошлом году ты разорил мое гнездо (что ж, он сказал сущую правду, только как он узнал об этом, ума не приложу), и за это ты теперь насидишься здесь вволю. Хочешь не хочешь, а будешь торчать здесь на луне, как пугало огородное.
– Значит, все кончено? – говорю я. – Ты что же, так вот меня и оставишь здесь, негодяй? Ах ты, мерзкий, бессердечный ублюдок! Так вот как ты услужил мне! Будь же проклят сам со своим горбатым носом и со всем твоим потомством, подлец!
Но что было толку от этих слов? Он громко расхохотался, расправил свои огромные крылья и исчез, словно молния. Я кричал ему вдогонку: «Остановись!» – но с таким же успехом я мог бы звать и кричать хоть весь век, он бы не откликнулся. Он улетел прочь, и с того самого дня и поныне я его больше не видел, – пусть беда всегда летает вместе с ним!
Я оказался в безвыходном положении, уверяю вас, и в отчаянии рыдал так, что не мог остановиться. Вдруг в самой середине луны открывается дверь, да с таким скрипом, словно ее целый месяц не отворяли, хотя, я думаю, ее просто никогда не смазывали, и выходит из нее... Ну, кто бы вы думали? Лунный человек, я сразу узнал его по волосам.
– Приветствую тебя, Дэниел О Рурк! – сказал он. – Как дела?
– Очень хорошо, благодарю, ваша честь, – ответил я. – Надеюсь, и у вас тоже.
– Как тебя занесло сюда, Дэн?
Тут я ему рассказал, как хватил лишнего в доме хозяина, как был выброшен на пустынный остров и заблудился в болоте и как мошенник орел обещал меня вынести оттуда, а вместо этого занес вот сюда, на луну.
– Дэн, – говорит лунный человек, когда я кончил, и берет понюшку табаку, – тебе не следует здесь оставаться.
– Уверяю вас, сэр, – говорю ему, – я сюда попал совершенно против своей воли. Как же я теперь назад вернусь?
– Это твое дело, Дэн, – говорит он. – Мое дело сказать тебе, что здесь ты оставаться не должен. Так что выметайся,говорю я, – только вотда поживее!
– Я вам ничего плохого не делаю, – держусь за серп, чтобы не упасть.
– Вот этого ты и не должен делать!
– Ах, простите, сэр, – говорю я, – а нельзя ли мне узнать, большая ли у вас семья? Может, вы дали бы приют бедному путнику? Я полагаю, вас не часто беспокоят такие вот гости, как я. Ведь путь-то сюда неблизкий.
– Я живу один, Дэн, – ответил он. – А ты лучше отпусти этот серп!
– Клянусь, сэр, – говорю я, – с вашего разрешения, я не отпущу его! И чем больше вы будете просить, тем крепче я буду держаться. Так я хочу!
– Лучше отпусти, Дэн, – опять говорит он.
– Раз так, мой маленький приятель, – говорю я, измеряя его взглядом с головы до ног, – в нашей сделке будут два условия: вы уходите, если желаете, а я с места не сдвинусь!
– Ну, мы еще посмотрим, как это получится, – сказал лунный человечек и ушел обратно к себе, но, уходя, так хлопнул дверью, что я подумал: сейчас и луна и я вместе с нею рухнем вниз. Было ясно, что он здорово рассердился.
Так вот, я уж внутренне подготовился помериться с ним силами, как тут он снова выходит с острым кухонным ножищем в руках и, не говоря ни слова, ударяет им два раза по ручке серпа, за которую я держался, – клянг! – она разламывается пополам.
– Эй, Дэн, доброго утра! – крикнул этот злобный и подленький старикашка, когда увидел, как я полетел прямо вниз, ухватившись за остаток ручки. – Благодарю за визит! Гладенькой дорожки, Дэниел!
Я не успел ему ответить, так как меня крутило и вертело, и несло вниз со скоростью гончей собаки.
– О господи! – воскликнул я. – Хорошенькое это занятие для приличного человека, да еще глухой ночью, если бы кто увидел! Ну и влип я!
Но не успел я выговорить эти слова, как вдруг – взззз! – над моей головой пролетела стая диких гусей, которая направлялась не иначе как с моего заветного болота в Бэллишенафе, а то как бы они узнали меня? Старый гусак, вожак их, обернулся и крикнул мне:
– Это ты, Дэн?
– Я самый, – ответил я, нисколько не удивившись, что он заговорил, потому что к тому времени я уж начал привыкать ко всякой такой чертовщине, а кроме того, с ним мы были старые знакомые.
– С добрым утром, Дэниел О Рурк, – сказал он. – Как твое здоровье сегодня?
– Прекрасно! – ответил я. – Сердечно благодарю! – а сам тяжко вздохнул, потому что как раз его-то мне и недоставало. – Надеюсь, и твое тоже.
– Я имею в виду твое падение, Дэниел, – продолжал он.
– А-а, ну конечно, – ответил я.
– Откуда это ты несешься так? – спросил гусак.
Тут я ему рассказал, как я напился и попал на остров, как заблудился на болоте и как обманщик орел занес меня на луну, а лунный человек выпроводил меня оттуда.
– Я тебя спасу, Дэн, – сказал гусак. – Протяни руку и хватай меня за ногу. Я отнесу тебя домой.
– Твоими бы устами да мед пить! – сказал я, хотя про себя все время думал, что не очень-то доверяю ему.
Но помощи ждать было неоткуда, поэтому я схватил гусака за ногу и полетел вместе с остальными гусями со скоростью ветра. Мы летели, летели и летели, пока не очутились прямо над океаном. Я это сразу понял, потому что справа от себя увидел Ясный Мыс, торчащий из воды.
– Милорд, – сказал я, решив на всякий случай выражаться как можно учтивее, – пожалуйста, летите к земле!
– Что ты, Дэн, – ответил он, – пока это никак невозможно. Ведь мы летим в Аравию.
– В Аравию! – воскликнул я. – Так это же где-то далеко-далеко, в чужих землях. Ах, что вы, мистер Гусь, неужели в вас нет сострадания к бедному человеку?
– Тш-ш, тш-ш ты, глупец, – сказал он, – попридержи-ка свой язык! Уверяю тебя, Аравия очень приличное место и как две капли воды похожа на Западный Карбери, только там чуть побольше песка.
И как раз когда мы с ним переговаривались, на горизонте показалось судно, гонимое ветром, – ну просто заглядишься.
– Послушайте, сэр, – говорю я, – сбросьте меня, пожалуйста, на это судно!
– Но мы находимся не точно над ним, – ответил он, – и если я тебя сейчас сброшу, ты плюхнешься прямо в воду.
– Нет, что вы, – говорю я, – мне же виднее, оно сейчас точнехонько под нами. Выпустите же меня скорее!
– Выпустить так выпустить, дело твое, – сказал он и разжал лапы.
Увы, он оказался прав! Конечно, я плюхнулся прямо на соленое морское дно. Очутившись на самом дне, я совсем уж было распрощался с жизнью, как вдруг ко мне приблизился кит, почесываясь после ночного сна, заглянул мне в лицо и, не произнеся ни единого слова, поднял свой хвост и еще разок окатил меня холодной соленой водой, так что сухого места на мне не осталось. И тут я услышал – причем голос мне показался очень знакомым:
– Вставай ты, пьяный бездельник! Убирайся отсюда!
Я открыл глаза и увидел перед собой мою Джуди с полным ушатом воды, которую она выливала на меня.
Дело в том, что хотя в общем Джуди была хорошая жена – дай бог ей доброго здоровья, – она совершенно не выносила, когда я напивался, и тут уж давала волю рукам.
– Подымайся-ка! – сказала она опять. – Худшего места ты не мог себе найти во всем приходе? Ишь разлегся под самыми стенами старой башни пака! Могу представить, как спокойненько ты отдохнул тут!
Что и говорить, разве я отдыхал? Все эти орлы и лунные человечки, и перелетные гуси, и киты, которые переносили меня через болота, заносили на луну и сбрасывали оттуда на соленое морское дно, чуть с ума меня не свели.
Но теперь я твердо знал: что бы ни случилось, я уже никогда не лягу отдыхать на дурное место. | |
Сказка № 2039 | Дата: 01.01.1970, 05:33 |
|---|
«В одно прекраснейшее летнее утро, незадолго до восхода солнца, молодой ирландец Дик Фицджеральд стоял на берегу моря близ Смервикской гавани. Солнце стало всходить из-за громадной скалы и красными лучами своими прогонять седой туман, еще лежавший над волнами. Вскоре все море засияло на солнце, как громадное зеркало, в которое спокойно гляделись окрестные берега.
Дик с восторгом любовался чудной картиной солнечного восхода, а сам думал: «Как грустно смотреть на все это одному, когда нет ни души живой возле, с которой бы можно было поделиться дорогим впечатлением, передать свои мысли, свои чувства, а кругом меня, - сказал он, оглядываясь, - все пусто, ни живой души, - одно только эхо отозвалось, может быть, на слова мои...»
И он вдруг остановился. Невдалеке от себя, у подошвы утеса, увидел он женщину ослепительной красоты; она сидела на берегу и медленно, грациозно поднимая руку, белую, как снег, расчесывала золотым гребнем свои длинные, ярко-зеленые волосы.
Дик, еще будучи ребенком, слыхал от матери, что если у морской девы (а он, конечно, тотчас же понял, что это не кто иная, как морская дева) отнять ее маленькую островерхую шапочку, то дева теряет способность возвращаться в свое подводное царство, пока не вернуть ей ее шапочки. В голове Дика тотчас созрел план: подкрасться тихонько к морской деве и овладеть шапочкой, лежавшей возле нее на песке. Придумано - сделано.
Но едва успел Дик спрятать шапочку в карман, как морская дева обернулась в его сторону, потом закрыла лицо руками и горько-прегорько заплакала. Дик, понимавший очень хорошо, что причиной этих слез была у бедной феи мысль о вечной разлуке со своей родиной, подсел к ней поближе, взял ее за руку и стал утешать, как мог. Но фея продолжала плакать попрежнему; однако же ласки взяли свое: она, нако-нец, подняла голову, взглянула на Дика и сказала ему:
- Человек, скажи, пожалуйста, ты хочешь съесть меня?
- Съесть? - с удивлением спросил Дик. - Да помилуй! С чего это тебе в голову пришло? Уж не рыбы ли выставили людей в глазах твоих в таком дурном свете?
- Так что же хочешь ты со мной сделать, коли не съесть меня? - спросила его фея, не спуская своих глаз с его лица.
- Что? - повторил Дик. - А вот что. Скажи мне: хочешь ли ты быть моей женой? И если ты согласна, так вот тебе мое честное слово, что не далее, как сегодня же вечером, ты будешь носить мое имя!
- А что это такое деньги? - с удивлением спросила морская дева.
- О! Деньги - это такая вещь, которую очень хорошо иметь, когда в чем-нибудь нуждаешься или хочешь ни в чем себе не отказывать.
- Мне и без того не приходилось себе отказывать ни в чем: чего бы я ни пожелала, стоило только приказать рыбам, и они тотчас же все исполняли.
После этого разговора на берегу Дик повел свою невесту домой - в тот же вечер с ней обвенчался.
Зажил Дик со своей женой припеваючи: все ему удавалось и счастливилось, а у нее все домашняя работа спорилась и кипела в руках, как будто она всю жизнь свою прожила на земле между людьми, а не между странными существами подводного царства. Через три года у Дика было уже трое детей: двое мальчиков и одна девочка. Можно сказать наверное, что он бы пресчастливо прожил всю свою жизнь с милой феей, если бы человек мог не забывать в счастье о мерах благоразумной предосторожности. Но увы! - чем более Дик жил со своей женой, тем более забывал о ее происхождении и о том, что у нее когда-нибудь может явиться желание вернуться опять на свою родину. Он даже не позаботился спрятать ее шапочку куда-нибудь подальше, а просто бросил ее под кучу старых сетей, лежавших в темном углу его хижины.
Однажды, когда Дика не было дома, жена его, строго следившая за чистотой, захотела вынести из хижины все лишнее и прибрать ее к приходу мужа получше. Она подошла к старым сетям, лежавшим в углу, сдвинула их с места и вдруг увидела на полу свою дорогую волшебную шапочку. Тысячи новых мыслей и старых воспоминаний тотчас же зароились в голове ее; она подумала о своем отце, о своих подругах, о родине... Потом пришли ей на память муж ее, Дик, и маленькие детки, которым еще так нужны были и ласки, и заботы матери. Однако же она подняла свою шапочку, повертела ее в руках, подошла к колыбели, где спал ее младший сын, поцеловала его, простилась с остальными детьми и, утешая себя мыслью, что она может сойти в море лишь на время и всегда вернуться к своему милому Дику, медленно направилась к берегу.
Дик вернулся домой вечером и, не видя своей жены, стал спрашивать о ней у своей маленькой дочки, но та ничего не могла ему сказать. Тогда он отправился к соседям и узнал от них, что те видели, как жена его ходила по берегу и что на голове у нее была какая-то странная шапочка. Тут уж он бросился в угол своей хижины, стал рыться между старыми сетями и, не найдя заветной шапочки, догадался, в чем дело.
Разлука с феей было страшным ударом для Дика. Он не мог утешиться и ни за что не хотел слышать о женитьбе, уверенный в том, что его жена и мать его детей должна к нему когда-нибудь вернуться.
Но год шел за годом, а морская царевна все не выходила на берег. Никто не видел ее с того времени, как она исчезала, но память о доброй, услужливой и кроткой фее еще живет между жителями окрестностей Смервикской гавани». | |
Сказка № 2038 | Дата: 01.01.1970, 05:33 |
|---|
Выполняю моё давнишнее обещание - вот вам первый пример искусства шанахи. История моя будет про знаменитого Рафтери, одного из достославных бродячих артистов Коннахта, по праву считавшегося самым удивительным шанахи во всем Кривине, в чем мне самому удалось убедиться.
[Шанахи - бродячий сказитель и музыкант в Ирландии.]
Только, чур, перескажу я вам эту историю, как моей душе угодно.
Так вот...
Рафтери был не только скрипачом - он был человеком. Первейшим человеком и лучшим скрипачом, какой когда-либо ступал по земле в кожаных башмаках. Свет не знал сердца более щедрого, чем у него.
О! в его скрипке слышались и завывание ветра, и дыхание моря, и шёпот банши под ивами, и жалоба бекаса на вересковой топи. В ней звучали одинокость болот и красота небес, свист черного дрозда и песня жаворонка, легкая поступь тысяч и тысяч фей, топот их маленьких ножек в ночной пляске до самой зари.
[Банши, так называют в Ирландии духов которых предвещают смерть.]
Его напев, подобно ветру средь камышей, то падал, то убегал, увлекая за собой слушателей, которые всегда окружали его. И самая черная душа светлела, гордость уступала кротости, а суровость таяла как снег в мае.
Со всех концов Ирландии стекались люди, чтобы послушать его. Каждая пядь земли между четырьмя морями ведала о его славе. Люди забывали голод и жажду, жару и холод, оказавшись во власти его музыки. Звуки его скрипки отдавались в каждом уголке человеческого сердца. И хотя он легко мог бы сделаться самым богатым в своем краю, лучшей его одеждой так и оставалась потрепанная куртка.
Деньги он презирал. Любовь! Только любовь - единственное, что он знал и чему поклонялся. Для него она была всем на свете.
Только любовь - услада его сердца - могла вывести его из могилы и привести на свадьбу Динни Макдермота и Мэри.
И только любовь, одна лишь любовь, была их богатством - отважного Динни и красотки Мэри в ту ночь, когда они поженились. В четыре пустые стены вернулись они из церкви: холодная вода да ночной мрак за окном - вот и всё.
Но что им было за дело до этого, раз поженились они по любви? Мэри отказала самому скряге Макгленахи из Хилхеда со всеми его коровами, пастбищами и рыбалками. А Динни смело отвернулся от Нэнси Мур из Мервах с её ста фунтами, семью телятами и двумя сундуками с приданым из чистого льна, которое он получил бы,- помани только пальцем. Но он взял в жёны Мэри.
И вот они оказались одни-одинёшеньки в своей жалкой лачужке в свадебную ночь, вместо того чтоб пировать, как это обычно полагается. Одни-одинёшеньки - да, да! Ведь все рассудительные люди просто возмутились, что оба упустили случай разбогатеть и поправить свои дела - случай, посланный самим небом,- эти телята и денежки Нэнси Мур; рыбалки, пастбища да еще двадцать коров того скряги в придачу.
А? Упустить такие прекрасные предложения, как будто это так, пустяки! И пожениться сломя голову, как дурачки какие-нибудь, не имея за душой ни полушки.
Но всем этим умникам было не понять - куда им! - что Динни и Мэри просто бежали от искушения поддаться всеобщему благоразумию и обвенчаться с золотом,- вот они и поженились по любви. Ну, и конечно, все почтенные люди отвернулись от них и оставили влюблённую парочку одну, в полном одиночестве, но зато полную любви друг к другу в эту первую ночь после их свадьбы.
Но вот поднялась щеколда, и к ним в дом вошёл сгорбленный старичок со скрипкой под уже почерневшей зелёной курткой. Он пожелал доброго вечера и присел на стул, который Динни придвинул для него поближе к огню.
- Ну и длинный путь я проделал, - сказал скрипач. - И голоден же я! Если б, добрые люди, вы дали мне чего-нибудь к ужину, я бы спасибо сказал вам.
- Ха! Ха! Ха! - рассмеялись оба дружно. - Ужинать? Так знайте, хотя мы только сегодня сыграли свадьбу, на ужин у нас ничего, кроме любви. Право же! Будь у нас хоть что-нибудь, чем можно было бы набить желудок, мы с радостью и от чистого сердца отдали бы большую долю вам или какому-нибудь другому гостю.
- Как! - воскликнул гость. - Вы поженились только по любви? И у вас нечего даже бросить в горшок?
- Конечно! - ответили оба. - Ха! Ха! Ха! И теперь мы за всё это расплачиваемся.
- И это не такая уж дорогая цена, - говорит Мэри.
- Совсем недорогая! - говорит Динни.
- Да благословит вас господь! - промолвил скрипач, который всё это время наблюдал за ними исподлобья. - Коли так, вы не останетесь внакладе. - И спрашивает: - Доводилось вам слышать историю про Рафтери?
- Рафтери? Ещё бы! Или ты смеешься над нами? Только глухие или мёртвые не слышали про великого Рафтери.Тут старый скрипач кладет скрипку и смычок к себе на колени и говорит:
- А ну, пошлите-ка весточку соседям, чтобы приходили да приносили свадебные подарки. И не какие-нибудь, а самые лучшие, мол, на свадьбе будет играть сам Рафтери.
- Рафтери? - воскликнули оба, когда речь вернулась к ним.
- Ну да, Рафтери - это я, - говорит скрипач, снова беря свою скрипку.
Так и подпрыгнуло сердце у обоих от радости, и все мирские заботы рассеялись, как туман с гор.
Новость, подобно лесному пожару, облетела всю округу: сам Рафтери, великий Рафтери, о котором наслышано даже дитя в колыбели, но кого редким счастливцам удалось видеть, будет играть на свадьбе у Динни Макдермота! Все словно голову потеряли, побросали работу и, позабыв про жадность, похватали лучшие подарки для новобрачных и поспешили к их дому.
Барни Броган принёс копчёную свиную грудинку, а Джимми Макдой баранью ногу. Эамон Ог пришёл, согнувшись в три погибели под тяжестью целого мешка картошки, а миссис Мак-Колин, как гора, - полные руки постельного белья. С полотном, которое принесла Молли Макардл могла соперничать лишь фланель Сорхт Руа. Но им не уступали и бочонок масла Пэдди, прозванного Привидением, да и овсяные лепешки Ройсин Хилфтери, которые могли пригодиться и впрок. Даже Баках Боог притащил свой подарочек: сахар и чай. К всеобщему изумлению, появился и знаменитый скряга Матта Мак-а-Нирн, еле волоча корзину с крякающими утками и гогочущими гусями.
О, большущий сарай потребовался бы, чтобы схоронить все богатство, какое привалило в эту ночь Динни и Мэри, - целые груды добра и всякой всячины, эти их свадебные подарки. И Рафтери простым кивком головы благодарил за них каждого мужчину и каждую женщину. Они думали про себя: будь они хоть трижды богаты, все равно оставаться им в неоплатном долгу перед Рафтери. Они боялись даже громко чавкать на этом свадебном пиру,- а пир получился и впрямь на славу, лучший пир во всей округе, так уж все тогда и решили, - чтоб не пропустить хоть словечко или шутку, которые Рафтери то и дело отпускал со своего почетного места за столом. Его шуточки кололи и жалили, и уязвляли, и все же они заставляли смеяться даже тех, кому он прямо-таки наступал на любимую мозоль.
Ну и гордилась наша парочка, Динни и Мэри, своим свадебным ужином, самым лучшим, самым богатым, самым весёлым-развесёлым, какие только видели зелёные горы Ирландии! Да им и было чем гордиться. Больше того, каждый ребёнок тех гостей, которые побывали у них в ту ночь, рассказывал детям своих детей, кто украшал почётное место за столом на свадьбе у Динни Макдермота в ту ночь.
А когда пиршество закончилось и всё прибрали, Рафтери поставил свой стул прямо на стол, в углу, сел, вскинул на плечо скрипку и провёл по ней смычком. Все, кто были там, затаили дыхание: им послышалось в скрипке завывание ветра, и дыхание моря, шёпот банши под ивами, и жалоба бекаса на вересковой топи. Красота небес и одинокость болот звучали в ней, и свист чёрного дрозда, и песня жаворонка, и лёгкая поступь тысяч и тысяч фей, топот их маленьких ножек в ночной пляске до самой зари.
Подобно ветру средь камышей, его напев то падал, то убегал, увлекая за собой затаивших дыхание слушателей. И самая чёрная душа светлела, гордость уступала кротости, а суровость таяла как снег в мае. И не было никого среди них, кто, хоть раз услышав его музыку и подпав под её сладостные чары, не пожелал бы навсегда остаться в их власти.
Но вот настала минута платить скрипачу за услуги, и тут Рафтери взял свою шапку и прошёлся с нею по кругу, - ни один скрипач не делал этого прежде.
И что же, кто, покорённый его игрой, поклялся себе дать шестипенсовик, подавал шиллинг, а кто решился дать шиллинг, расщедрился на целую крону. И когда Рафтери обошёл всех в доме, шапка оказалась полным-полнёхонька, даже с верхом.
А после все до одного, - конечно, то ещё действовали волшебные чары музыки, - трясли Динни руку, целовали Мэри в губки, просили господа бога благословить их брак и убирались восвояси. А за ними и Рафтери сунул свою скрипку под старую, уже почерневшую зелёную куртку, пожал руку оторопевшему Динни, расцеловал Мэри и, поручив богу беречь их счастье, двинулся в путь. Оба лишь рты разинули, вытаращили глаза и не могли вымолвить ни словечка.
И только шапка старика, доверху набитая серебром, которая так и осталась на столе, вернула Мэри дар речи.
- Он забыл свою шапку с деньгами! - закричала она.
- Погоди, я сейчас его окликну! - сказал Динни, бросаясь к дверям.
Но не успел он там очутиться, как дверь раскрылась, и в дом вошёл Пэт-коробейник со словами:
- Бог в помощь!
- Бросай свой мешок, Пэт, - кричит ему Динни, - скорей верни этого старика со скрипкой, которого ты только что встретил!
- Какого чёрта ещё? - спрашивает Пэт.
- Да Рафтери! Рафтери! Ты сейчас встретил самого великого Рафтери! Он играл на нашей свадьбе и забыл свою шапку с деньгами. Беги за ним!
- Рафтери, - повторяет Пэт. - Ты что, спятил? Да его, Рафтери, могилу я помогал закапывать ещё три недели назад, в графстве Голуэйском. Бедный скиталец!
- Да, Рафтери...- повторяет он про себя, печально качая головой, пока Динни и Мэри как громом поражённые застыли посреди комнаты. - Рафтери, нищий богач, который мог бы умереть богачом, а ушёл на тот свет с тремя полупенсовиками в кармане, без целой рубахи на плечах. Рафтери! Тьфу, пропасть!
Что и говорить, Рафтери был не только скрипачом,- он был человеком, лучшим из лучших! Человеком и скрипачом. Никто, равный ему, не ступал ещё по земле в кожаных башмаках, не было ещё на свете сердца более щедрого, чем у него.
О! в его скрипке слышались завывание ветра, и дыхание моря, и шёпот банши под ивами, и жалоба бекаса на вересковой топи. В ней звучали одинокость болот, и красота небес, и песня жаворонка, и лёгкая поступь тысяч и тысяч фей, топот их маленьких ножек в ночной пляске до самой зари.
Подобно ветру средь камышей, его напев то падал, то убегал, увлекая за собой слушателей. И самая чёрная душа светлела, гордость сникала, а самое жесткое сердце становилось мягким, как воск.
Со всех концов Ирландии стекались люди, чтобы услышать его скрипку, - слава его облетела каждую пядь земли между четырьмя морями. Люди забывали голод и жажду, жару и холод, пока звучала его чарующая музыка. В каждом уголке человеческого сердца отдавались звуки его скрипки. И хотя он легко мог бы сделаться самым богатым в своём краю, лучшей его одеждой так и оставалась потрёпанная куртка.
Деньги он презирал. Только любовь. Любовь - единственное, что он знал и чему поклонялся. Для него она была всем на свете. Музыка, Красота и Любовь - вот его богатство, которое он оставил, уходя в могилу. Да, с тремя полупенсовиками в кармане, в драной рубашке на плечах, он умер богачом, наш Рафтери...
В старину говорили:
Восхвалять бога достойно, но мудрый не станет клясть и дьявола. | |
|
