Сказка № 2309 | Дата: 01.01.1970, 05:33 |
|---|
 Опостылела однажды зайцу жизнь. Да и как не опостылеть, когда все его преследуют? Днем охотники с собаками гоняют, ночью от волка, лисы и других зверей прятаться надо. А орел да ястреб сверху так и смотрят, как бы схватить. Даже кот и тот норовит в зайца вцепиться.
“Такая тяжелая у меня жизнь, – сокрушается заяц. – Все меня гоняют, все меня обижают. Зачем мне, горемыке, жить на белом свете? Пойду-ка я лучше на озеро и утоплюсь”.
Отправился заяц на озеро – руки на себя наложить. А на берегу озера было множество лягушек. Как и заяц, жили они в страхе, все по сторонам озирались – как бы враг не подкрался. Увидели лягушки зайца, перепугались: что за чудовище появилось? Плюх! – и попрыгали одна за другой в воду. Увидел заяц, что лягушки от него удирают, и не стал топиться.
– Вот здорово! – обрадовался он. – Ведь это они от меня убежали! Чего же мне горевать? Видно, лягушкам еще хуже, чем мне, живется. Вон их сколько, а одного зайца испугались.
Развеселился заяц, и так он смеялся, что губа у него лопнула.
С тех пор у зайца губа раздвоенная, а сам он больше жизнь свою не клянет и топиться не думает. | |
Сказка № 2308 | Дата: 01.01.1970, 05:33 |
|---|
Была у одного крестьянина придурковатая жена. Однажды нашел он большой горшок золота, а жена по глупости разболтала про деньги барину. Велит барин крестьянину явиться на другой день с горшком золота в имение.
– Ах, чтоб тебе пусто было! – бранится крестьянин и ломает голову, как из беды выкрутиться. Наконец додумался: говорит жене, что, дескать, сегодня после обеда надо ожидать кудахтину войну. Ладно.
Услышала об этом жена и перепугалась до смерти:
– Что, кудахтина война? Боже ты мой!
– Чего там \"боже ты мой!\", – отвечает ей муж. – Отсидишься в картофельной яме, накрою тебя шкурой, вот и уцелеешь.
– Ой, муженек, а ты как же?
– Обо мне не горюй, я повоюю!
Вот отвел муж жену в яму, накрыл высушенной коровьей шкурой, поверх насыпал гороху и кур на него выпустил. Подняли куры на шкуре драку, шум стоит словно на войне; а муж еще схватил палку и давай колотить по углам – лишь бы шуму побольше было. Наконец выпустил жену на волю и говорит:
– Вылезай, кончилась кудахтина война.
Поутру запрягает крестьянин лошадь, сажает впереди себя на телегу жену и едет к барину.
А по дороге муж потихоньку вытащил из кармана крендель и бросил его жене через плечо прямо на колени. Она спрашивает:
– А это откуда?
– Экая ты дура! Так ведь мы уже дожили до того времени, когда булки с неба валятся.
Едут дальше. Попался у дороги сарай, блеет в нем козел. Жена спрашивает:
– Кто там орет?
– И этого не знаешь. Ну и дуреха! Там черт нашего барина мучит!
Приехали в имение, барин спрашивает:
– А деньги где?
– Какие такие деньги? – дивится крестьянин.
– Прикидываться еще будешь? Твоя жена сама сказывала, что ты горшок с золотом нашел.
– Так с жены и спрашивай, мне откуда знать. Зовет барин к себе жену:
– Говори, когда твой муж деньги нашел?
– Да вроде бы за неделю до кудахтиной войны.
– Это когда же была такая кудахтина война?
– Да вроде бы когда булки с неба валились.
– Что валилось? Когда валилось?
– Да вроде когда тебя черт в сарае мучил. Уж мне так тебя было жалко! Ты там как козел не своим голосом орал.
– Провались ты сама, полоумная, ко всем чертям!– заорал на нее барин и выгнал обоих за ворота.
Такой хитростью уберег крестьянин найденный клад. | |
Сказка № 2307 | Дата: 01.01.1970, 05:33 |
|---|
Жил-был в стародавние времена один хозяин, детей у него не было. Сам-то хозяин об этом не очень горевал, а вот хозяйка день-деньской вздыхала да сетовала. А когда еще, как на беду, через семь лет хозяин. помер, так хозяйкиному горю и вовсе конца не было.
– Ну, помер муж, помер – что ж поделаешь... Так хоть бы ребенок после него остался, было бы кого нянчить.
Как-то прослышала вдова, что в городе один бедняк прокормить детей не может и потому отдает одного из девяти чужим людям на воспитание. Вдова сейчас же приказала запречь коня и покатила в город. Да ведь уж коли не повезет, так не повезет: тот человек уже кому-то отдал ребенка.
– Ах, будь ему пусто! – говорит работник. – Зря, хозяйка, съездили.
Хозяйка кручинится, ни слова не отвечает. Едут обратно и неподалеку от дома, когда через речку перебирались, вдруг видят – большущая рыбина на берег выскочила. Трепыхается на суше, будто не может обратно в воду попасть. Работник прыг с телеги и давай ловить рыбину, а та юркнула в воду и говорит:
– Нет, пусть сама хозяйка придет, ей поддамся !.. Подошла хозяйка. И впрямь, выскочила рыбина -на берег и говорит:
– Слушай, хозяйка, возьми меня, зарежь, свари и съешь – и пошлет тебе тогда Лайма сына. Только гляди, чтобы никому от меня ни кусочка не перепало.
Так и сделала хозяйка. Вот наказывает она работнице, чтобы та ни навару, ни мясца рыбьего не трогала. Да как же, послушается она! Ведь надо же отведать, ладно ли посолено?! Да и разве хозяйка когда-нибудь приходила сама поварешку лизать?! Экая важность! Отковырнула кусочек – славно, отхлебнула из поварешки – того лучше. А чешуя да потроха возле очага валяются, толку от них все равно никакого – выкинула за дверь на помойку.
А тут, как на грех, кобыла. Целый день она по двору бродила, травку щипала, на помойку забрела, вот и съела чешую с потрохами. Да и что говорить: с голоду и потроха за милую душу сойдут! Хозяин помер, работника целый день дома не видать – у бедной кобылы в брюхе хоть шаром покати.
А на следующую ночь вот что произошло: родился у хозяйки сын, родился у работницы сын и родился у кобылы сын! Прозвали люди кобыльего сына Курбадом.
Все трое парнишек вместе росли. Только Курбад посмелее да поухватистее был. Любимая его еда – орехи, питье – кобылье молоко, а место для спанья – на лежанке. По пятому году Курбад, бегая по лесу, уже перед маленькими деревцами не отступал. По шестому году – и с большими деревьями легко справлялся. А как седьмой годик стукнул, так ни волка, ни медведя уже не боялся.
И вот стал с годами Курбад таким богатырем, что все работы по хозяйству, даже самые тяжелые, для него – плевое дело. Даже пота на лбу у него никогда не видывали. Захотелось ему за такую работу взяться, чтобы хоть раз пот со лба смахнуть.
Вот как-то говорит он своим братьям – хозяйкиному сыну и работницыну, – что надумал он из нового дома нечистую силу выжить. Тот дом еще покойный хозяин поставил, да вот незадача – хозяин уже надумал в него перебираться, а нечистый еще с вечера туда вперед него забрался. И ничем пособить нельзя было, и жить там нет мочи, и нечистого не выкурить.
Упираются братья – где уж нам втроем справиться, коли всем домом не могли нечистого одолеть. А Курбад отвечает:
– Ваши матери вареной да жареной рыбки поели, а моя – сырой. Вот и ума мне больше досталось!
Наконец сдались братья, пошли с ним в бесовское логово. Как стемнело, начали мошки да букашки в щелях меж собой разговаривать:
– Поглядим, как эти трое разлетятся, словно мякина! Дай только нашему Трехглавому господину через мост перебраться.
Курбад эти разговоры слышит, а братья – нет. Вот о полночь говорит Курбад работницыну сыну:
– Ты самый слабый, бери свой меч и иди мост через речку сторожить. Пойдет там Трехглавый великан – ты его не пропускай. Он из трех великанов самый слабый, ты с ним справишься.
А работницын сын в ответ:
– Мне до этого дела нет! По мне, так пускай хоть кто там идет.
– Нельзя его через мост пускать, а то он верх возьмет. Ну, уж коли ты боишься, придется мне самому пойти. А для верности поставлю я здесь на окошке ковш с водой: ежели в нем молоко появится, значит одолеваю я в бою, а ежели кровь, так бегите к моей матери, пусть спешит на подмогу. Только не спите, не забудьте мой наказ!
Опоясался Курбад мечом, пошел на берег, сел у моста и ждет. Скоро и полночь, все тихо, только лягушки в реке, дикие гуси в воздухе да ласточки под мостом переговариваются. Одни в речке кричат: “Курбад! Курбад!”, другие в воздухе: “Одолеет врага-га! Одолеет врага-га!”, а третьи под мостом – “Три головы у великана, и все – чирк!”
В самую полночь слышит Курбад, идут великановы глашатаи: собака в поле воет, сокол в воздухе свищет. Вынул Курбад свой меч, поднялся и мечом загородил путь к мосту. Загудела земля, валит Трехглавый великан, да как наткнулся на Курбадов меч, так и остановился, будто перед стеной.
Взревел великан:
– Пропусти меня, Курбад, через мост!
А Курбад держит меч, как держал, и отвечает:
– Не пущу!
Трижды ревел на него великан, чтобы отступил Курбад, да толку никакого. Рассердился тогда великан и кричит:
– А ну-ка подуй, посмотрю, сколько денег ты сможешь выдуть из-под моста, из моей мошны! Дуй туда, в поле! Как дунул Курбад, так целую сиеквиету чистым золотом осыпал. Стал Трехглавый дуть – всего полсиеквиеты, да и то медными денежками. Увидал это Трехглавый, норовит назад податься, а Курбад не пускает, собери, говорит, прежде деньги. Великан не соглашается. Ну, коли не соглашаешься, давай на мечах биться. И пошла сеча: мост дрожит, земля гудит, мечи звенят, наконец головы великаньи с тулова полетели.
На радостях отпраздновал Курбад победу с братьями, до следующего вечера веселились. Как стемнело, опять в дом поспешили. А тут в щелях мошки да букашки опять переговариваются:
– Ладно, Трехглавого ты осилил, а вот как с Шестиглавым.управишься?!
Курбад эти разговоры слышит, а братья – нет. Дело к полуночи идет, говорит Курбад хозяйкиному сыну:
– Ступай сегодня ты мост сторожить! Только и этому боязно, и он отвечает:
– А мне какое дело! По мне, пусть хоть кто идет!
– Ну, коли вы оба такие трусы, придется мне самому идти. Через мост его пускать нельзя, а то потом и не справишься с ним. Для верности поставлю я здесь ковш с водой: явится в нем молоко – значит все хорошо, а ежели кровь, – бегите к матери.
Пошел Курбад на берег. Все тихо, только лягушки квакают: “Курбад! Курбад!”, дикие гуси гогочут: “Одолеет врага-га! Одолеет врага-га!”, да ласточки под мостом чивикают: “Шесть голов у великана и все – чирк!”
В самую полночь слышит Курбад – идут великановы глашатаи: собака в поле воет, сокол в воздухе свищет. Поднялся Курбад и мечом загородил путь к мосту. Идет великан о шести головах, земля гудит, а пройти-то и невозможно: меч перед ним. Кричит великан:
– Пусти меня, Курбад!
А Курбад держит меч, как держал, и отвечает:
– А вот и не пущу!
Трижды ревел великан, чтобы отступился Курбад, да все без толку. Наконец он кричит:
– А ну-ка подуй в чисто поле, посмотрю я, сколько ты денег можешь из-под моста, из моей мошны, выдуть!
Как дунул Курбад, так целую пурвиету золотом осыпал. Стал Шестиглавый дуть – всего полпурвиеты, да и то медными денежками. Видит это великан, норовит назад податься, да только Курбад не пускает. Пускай-де сначала деньги соберет. Не соглашается великан. Ну, коли не соглашаешься, давай на мечах биться. И пошла сеча: мост дрожит, земля гудит, мечи звенят, наконец и великаньи головы с тулова полетели.
Идет Курбад весело домой. Как только пришел, так и спать завалился, чтобы отдохнуть перед завтрашней битвой. На третий вечер мошки да букашки в щелях тревожиться стали:
– Будь ему пусто! Уже двоих осилил. Ну да ладно, ладно! .. Уж с Девятиглавым-то этакий сморчок не потягается!
Курбад слышит этот разговор, а братья – нет. Поставил он ковш с водой на оконце, наказал строго-настрого братьям, чтобы нынче глаз с ковша не сводили, а сам к мосту поспешил. Все тихо, как и в прошлую ночь, только лягушки неумолчно квакают: “Курбад! Курбад!”, дикие гуси гогочут: “Одолеет врага-га! Одолеет врага-га!”, да ласточки чивикают: “Девять голов у великана, и все этой ночью – чирк!”
Вот слышит Курбад – в самую полночь бегут великановы глашатаи: девять собак в поле воют, девять соколов в воздухе свищут. Стал Курбад посреди Моста. Подходит великан и кричит:
– Пусти меня, Курбад! А Курбад отвечает:
– Ты чего, гроздеголовый, разорался! Давай-ка силой мериться!
Ладно. Рубит Курбад мечом со всего маху. Одна голова слетела, только на ее месте три новые выросли. Видит Курбад, так и конца не будет, отбрасывает меч и голыми руками хватает великана за загривок. Только великан как хватит Курбада! Раз! – тот до колен в землю ушел. Ка-ак хватит второй! – так и до подмышек вогнал.
Видит Курбад – плохо дело, и говорит:
– Все борцы хоть минуту да передыхают, давай и мы передохнем.
Ладно. Сел великан, отдыхает. А Курбада одно донимает – что же мать на подмогу не бежит? И неведомо ему, что братья заспались, на ковш не глядят, знать ей не дают.
Сорвал он с ноги пасталу да как запустит прямо в окно, где братья похрапывают. Вскочили те, глядят: ковш крови полон. Помчались, как очумелые, к кобыле, а та раз-два – прискакала на подмогу Курбаду.
И пошло дело: как сын смахнет великану голову, так мать лягнет изо всей силы, только белые искры сыплются, срубленное место прижигают – не отрасти новым головам. Вскоре повалился великан, как колода.
После битвы пошел Курбад поспать в дом, откуда нечистую силу выжил. Да только сон не идет. Слышит Курбад, как мошки да букашки в щелях переговариваются:
– Побил, проходимец, наших мужей! Да только по мужьям-то жены остались – ведьмы. Отплатят они этому сморчку. Как только пойдут эти трое завтра по дороге, так вдова Трехглавого обернется постелью. Как увидят эту постель, так одного из них до того в сон потянет, что тут же повалится, а как повалится, так и в наших руках. А вдова Шестиглавого обернется родником. Как увидит второй из них родник, так жажда его одолеет. А уж как станет пить, так в наших лапах. А вдова Девятиглавого то в змею обернется, то в песьеглава, и станет донимать того проходимца, пока не отплатит ему люто.
Поутру отдал Курбад матерям деньги, что из-под моста выдул, чтобы они нужды не знали, и отправился с братьями в путь. Вдруг видят у обочины мягкую постель. Работницына сына сразу в сон потянуло, да в такой сладкий, что не удержаться. Только Курбад не дал ему улечься.
Вынул он меч, да как рубанет по постели крест-накрест! На месте постели лужа крови осталась, и сон сразу прошел.
Идут дальше, увидали чистый родничок. На хозяйкина сына вдруг жажда напала, так и рвется к воде. Только Курбад не дает пить. Вынул он меч, да как рубанет по роднику крест-накрест. На месте родника лужа крови осталась, и жажда сразу исчезла.
На третий день приходят братья в чужую землю. А у владыки той земли черт трех дочек украл, когда они в бане мылись. И пообещал владыка младшую дочь и владения свои отдать тому, кто дочек вернет. Курбад тут же взялся их сыскать.
Хотят братья по всему свету идти тех дочек искать, а Курбад говорит:
– Нет! Где пропали, там и искать надобно. В бане пропали, с бани и начнем.
Берет вечером Курбад палицу, меч, крупы да котел. Разводит в бане огонь и давай кашу варить. Братья не дождались – уснули. В полночь заскрипела дверь в бане. Влез в баню черт – и швырк золы в кашу! Да Курбад сгреб его, зажал в дверях и давай палицей по спине охаживать.
Черт от боли чего только не обещает: даст, дескать, такую дудочку, в которую ежели подудеть – вылезут из земли десять карликов и любую работу справят. Дудочку Курбад взял, а черта снова лупить принялся, пускай скажет, куда трех дочек дел. Видит черт, дешево не отделаешься, сказывает:
– Вон за тем полем есть болото. Посреди болота на сухом пригорке большой-пребольшой камень. Если отвалить камень, откроется глубокая-преглубокая яма в земле. Спустишься в нее, там и дочки будут.
Курбаду этого довольно. Отпустил он черта, разбудил братьев, и пошли они болото искать. Да, точь-в-точь, как черт сказал: за полем болото, посреди болота пригорок, а на нем большущий камень со стог сена. Надул Курбад щеки да как дунет – так камень в болото плюхнулся, только брызги полетели. Ну, а дальше? Как в дыру спуститься? И смекнул Курбад: надо. в дудочку подудеть. Как подудел посильнее, выскочило десять карликов. Что, дескать, прикажешь?
– Приказываю такую веревку принести, чтобы до дна этой дыры доставала!
Раз-два! – карлики с веревкой уже тут как тут. Привязал Курбад работницына сына, но не успел и до половины спустить, как тот зашелся, завопил, чтобы назад поднимали, – боязно ему. И с хозяйкиным сыном та же история. Видно, самому Курбаду надо спускаться.
А чтобы братьям на болоте не мокнуть, приказал Курбад карликам поставить для них избу и всякой еды-питья припасти. Вмиг бревна в сруб уложены, стропила подняты, крыша настлана, посреди комнаты стол накрыт. Отпустил Курбад карликов, а сам, прихватив свою палицу, под землю спустился.
На полдороге уже черт маячит, тот самый, которого он вчера отлупил.
– Спустись, спустись, тут я тебя и придушу! Но не успел Курбад палицей замахнуться, как узнал его черт и скрылся – будто ветром его сдуло. Наконец достала веревка до дна, и увидел Курбад большую равнину. На другом конце ее дом стоит, из трубы дым идет. Пошел туда Курбад, подходит к дому.
А тут, оказывается, как раз самого черта жилье. Три повара в большущем котле черту обед варят. Увидали повара чужого, всполошились:
– Ой, да знаешь ли ты, куда попал?! Явится наш повелитель, он тебя одним пальчиком пришибет!
– А ну вас, заячьи души, не тарахтите! – отвечает Курбад и присаживается подле котла.
А повара все его уговаривают, чтобы он лучше за печкой спрятался, а то им попадет за то, что чужого впустили.
Послушался Курбад.
Немного погодя является черт, начинает принюхиваться: чужим духом, дескать, несет. Повара врут: ворона только что пролетела. Успокоился черт, идет к котлу попробовать, довольно ли соли, ладно ли уварилось.
Только нагнулся черт с поварешкой, как Курбад выскочит из-за печи да как смахнет мечом черту голову, так она и плюхнулась в котел, а за нею и тулово туда же.
– Покамест черт в котле варится, – говорит Курбад, – выкладывайте мне, где украденные дочки.
Рассказали повара, что одна живет в серебряном дворце, а принадлежала тому черту, которому только что голову смахнули. Другая – в золотом дворце и принадлежит Трехглавому черту. Третья – младшая – в алмазном и принадлежит Шестиглавому.
Выслушал все это Курбад, опоясался мечом и направился к серебряному дворцу. Вышла из того дворца молодая девица и от удивления даже руками всплеснула:
– Ой, парень, да куда же это ты забрел?! Явится мой мучитель, он тебя мизинчиком пришибет!
– Ну-ну, девица, неужто он так страшен?! Так знай, что мучителя твоего уж нет в живых, а я пришел тебя освободить.
Услышала это девица, упала Курбаду в ноги и заплакала от радости.
Оглядел Курбад хорошенько серебряный дворец, поел,. попил и стал девицу о сестрах расспрашивать. Рассказала она ему все и присоветовала, как лучше все дело сделать, а потом принесла диковинную посудину со снадобьем, которую черт на окне оставил.
В той посудине два снадобья было: то, что справа, – прибавляет силы, то, что слева, – убавляет. Отведаешь то, что справа, – силы через край прибудет, то, что слева, – на целый год сила пропадет. Отпил Курбад справа – ух ты, сколько в нем силы прибавилось, самому в диковину!
С утра отправился Курбад в жилье второго черта, Трехглавого, и этого прикончил. Вот уже две сестры свободны.
На третий день черед Шестиглавого. Только тут у Курбада дело не так гладко пошло: черт успел уже отобедать и к третьей сестре в алмазный дворец отправился.
– Ну, ничего! Я до него и там доберусь, – сказал Курбад и зашагал ко дворцу.
Смотрит – посудина со снадобьем на окне стоит, а сам Шестиглавый спит после обеда, храпит вовсю. Повернул Курбад посудину: сильное снадобье справа оказалось, бессильное – слева, – и пошел поглядеть, как младшая сестра поживает. Нашел красавицу-девицу, только очень уж грустную. Увидала она незнакомца и воскликнула тихонечко:
– Ой, парень, куда же ты забрел ! .. Вот встанет мой мучитель, он тебя мизинчиком пришибет!
– Ну-ну, не так уж он силен. Лучше разбуди-ка его, а мой меч укажет ему дорогу к разным мошкам да букашкам. Этаким душегубам лучше там спать, чем в алмазных дворцах.
Разговаривают они, а тем временем Шестиглавый пробудился, стал на другой бок поворачиваться, а под ним кровать так заскрипела, что в третьей комнате в ушах засвербило. Кинулась девица к Шестиглавому, успокаивает: спи, дескать, спи. А тот принюхивается и спрашивает, с чего это чужим духом несет? Девица говорит, что мышь только что пробежала, – спи, мол, спокойно. Поверил Шестиглавый и опять заснул.
Тут уж Курбад мешкать не стал: вынул свой меч, открыл дверь да как рубанет наотмашь, сразу три головы долой. Взвился черт, как молния, и кинулся сильного снадобья отпить, а вместо него выпил бессильного. Отрубил Курбад остальные три головы и выкинул их вместе с туловом в лужу.
Бросилась младшая сестра Курбаду на шею, плачет от радости, не знает, как благодарить его. А Курбад коротко объясняет, что явился он не благодарности ради, а за тем, чтобы взять ее за себя замуж, остальные же сестры должны выйти замуж за его братьев, что наверху у дыры сидят, ждут.
– Ну хорошо, заберем сестер и отправимся скорей к отцу свадьбы играть. А то чего доброго – пронюхают родичи убитых чертей, что ты с нашими мучителями расправился, так насядут на тебя саранчой.
– Ладно, ладно, поторопимся!
Вышел Курбад за ворота и оглядывается на алмазный дворец. Заметила это младшая сестра и спрашивает:
– Что это ты, парень, так грустно поглядываешь?
– Эх, кабы за труды мои этот алмазный дворец с собой захватить!
– Чего же проще? Вот мой венец, обнеси его трижды вокруг дворца – и превратится тот дворец в алмазное яйцо.
Так и вышло. Взял Курбад алмазное яйцо и поспешил к средней сестре в золотой дворец.
За воротами снова оглядывается.
Средняя сестра спрашивает:
– Что это ты, парень, так грустно поглядываешь?
– Эх, кабы за труды мои этот золотой дворец с собой захватить!
– Чего же проще! Вот мой венец, обнеси его трижды вокруг дворца – и превратится тот дворец в золотое яйцо.
Так и вышло. Поспешили они втроем к серебряному дворцу за третьей сестрой.
За воротами опять Курбад оглядывается. Старшая сестрица спрашивает:
– Что это ты, парень, так грустно поглядываешь?
– Эх, кабы за труды мои этот дворец с собой захватить!
– Чего же проще? Вот мой венец, обнеси его трижды вокруг дворца – и превратится тот дворец в серебряное яйцо.
Так и вышло. Торопятся они вчетвером к дыре, чтобы наверх выбраться. Привязал Курбад старшую сестру и дергает веревку, чтобы братья вытаскивали. Вытащили те старшую сестру, вытащили среднюю, вытащили младшую. Скидывают веревку, чтобы и Курбада вытащить.
А ведьма – вдова убитого Девятиглавого великана – примчалась оборотнем – и раз! – перегрызла веревку. Веревка – шлеп! – на землю. А большущий камень – бух! – из болота и завалил дыру. Даже избушка, карликами поставленная, исчезла. Братья с сестрами рады, что хоть сами уцелели и домой вернуться могут.
Остался Курбад один под землей. Делать нечего, взял свою палицу, опоясался мечом, пошел выход искать. Сейчас бы ему вспомнить про свою дудочку да подудеть, авось карлики и помогли бы. Да ведь так уж оно водится: в беде-то человек теряется.
Вот идет он, идет, доходит до избушки, а перед нею слепой старичок прямо на дворе скотину пасет.
– Чего же ты, старче, скотину моришь? Вон где пастбище, тучное-претучное.
– Тучное-то оно тучное, да только те луга песьеглава – нельзя там пасти.
– А где тот песьеглав живет, дома ли он сейчас?
– Сейчас его нету, да ведь это все едино: не могу там пасти – сторожит в лесу те луга громадная птица.
– Неужто она так страшна?
– Какое там страшна, да что ж поделаешь – сама подневольная. Если не усторожит, песьеглав ей за это отплатит. В позапрошлом году дозволила она мне малость попасти на тех лугах, а тут и явился песьеглав, лишил меня глаз, ау птицы детей градом побил. Есть у него и посудина со снадобьем, чтобы зрение вернуть, да ведь как до нее доберешься.
– Избавил бы я тебя, старче, от того песьеглава, кабы ведал ты, как отсюда наверх выбраться.
– Ежели ты того песьеглава одолеешь, так птица в благодарность и вынесет тебя на землю.
– Ну? Тогда добро! Гони скотину на его луга, пускай бежит сюда биться.
Вот скотина на выгоне, мчит сюда песьеглав, и началась драка. Сгреб Курбад песьеглава за песью глотку, придавил ногой и давай палицей возить, да так, чтоб признался, собачий сын, где посудина со снадобьем для глаз хранится. Пригвоздил Курбад песьеглава мечом к земле, сходил за посудиной и помазал старичку глаза тем снадобьем. Вот и зрение к старичку вернулось.
А песьеглав освободился от меча– и на Курбада. Двинул его Курбад раз палицей – хоть бы что. Двинул другой – хоть бы что. Двинул третий – задрыгал песьеглав ногами и сдох.
Старичок, не помня себя от радости, живо ведет своего спасителя к гнезду той птицы; знал он, что на птенцов ее опять град собирается. Подошли к гнезду: сидят там птенцы, изрядные уже, только еще голые. ,Пока разглядывали их, с ревом налетел град. Курбад еле успел прикрыть птенцов, так он спас их от града.
Только град прошел, прилетает птица – с доброго коня ростом. Опускается перед Курбадом и молвит:
– Благодаря тебе хоть раз у меня дети вырастут. Чем же тебе отплатить?
– Вынеси меня на землю, другой платы не хочу!
– Ладно, вынесу. Только дорога дальняя, море широкое, так что ступай и убей трех подземных быков и нарежь их кусками. Ежели поверну в дороге к тебе клюв – кидай мне каждый раз по куску.
Пошел Курбад за быками. Ой, и быки же это были: замычат – палица ходуном ходит, топнут – земля трясется. Только Курбад хвать одного за рога – и голова долой, хвать другого – голова долой, хвать третьего – голова долой.
На другое утро забирает Курбад бычье мясо, влезает птице на спину, и пустились они в дорогу. Девять дней и девять ночей летели. На десятый день уже край земли виден. Оглянулся Курбад, а мясо-то все вышло. Что же делать? Без мяса ослабеет птица. Нечего делать! Вырезал Курбад мечом икру из левой ноги и накормил ею птицу, вон уже и земля недалеко.
К вечеру Курбад счастливо добрался до старого короля, нашел там свою невесту и братьев. Они рассказали, что с веревкой случилось, а Курбад – о своих похождениях под землей.
За рассказом-то и вспомнил про алмазное, золотое и серебряное яйца. Взял он венец младшей сестры, обнес его трижды вокруг того места, где решили дворец поставить, бросил алмазное яйцо оземь, – и вырос алмазный дворец.
Потом у средней сестры взял венец, обнес его трижды, бросил золотое яйцо оземь – вырос золотой дворец.
Наконец взял венец у старшей сестры, обнес трижды, бросил серебряное яйцо оземь – вырос серебряный дворец.
Отдал хозяйкину сыну и его невесте золотой дворец, работницыну сыну и его невесте – серебряный, а своей невесте оставил алмазный дворец.
После свадьбы думал Курбад спокойно пожить во дворце, отдохнуть от трудов своих. Да только ведьмы злые не дают покоя ни днем, ни ночью: то лучшую скотину погубят, то посевы вытравят, то на подданных мор нашлют.
Понял Курбад, что во всем вдова Девятиглавого виновата, и решил очистить от нее свое царство. Взял он три берковца соли да три берковца рассолу, пошел змею-ведьму искать.
“Кабы удалось ей в глотку соли насыпать, – думает Курбад, – побежала бы она пить. А пока она лакать будет, я прибегу и прикончу ее”.
На третий день летит ведьма змеей крылатой, шипит, крыльями бьет, пасть разевает. Нацелился Курбад да и закинул все три берковца соли прямо ей в пасть. Зафыркала та и повернула к морю жажду унимать.
Курбад следом за нею, но он еще и моря не увидал, как змея, напившись, уже назад несется. Примерился Курбад да как плеснет ей рассолом в глотку! Зафыркала змея и снова повернула к морю жажду унимать. А Курбад и след ее потерял.
Искал, искал Курбад, пока не вышел к морю. Видит – там кузница. А в кузнице Чудо-Кузнец кует. Говорит он Курбаду, что пешим ту змею-ведьму все равно не догнать. А выкует он ему такого коня, что не успеет и пук льна сгореть, как на нем можно трижды вокруг света облететь. Только оглядываться нельзя.
Покамест Курбад с Кузнецом разговаривали, змея налакалась и уже мимо кузницы летит. Схватил Кузнец пригоршню раскаленных искр и швырк ведьме в пасть, да только лишь конец языка ей опалил.
Выковал Кузнец для Курбада коня. Сияет конь, словно звезда. Сел на него Курбад и пустился за ведьмой вдогонку. Мчится конь ветром через моря широкие, через леса высокие.
Только что это? Гул за спиной неслыханный: деревья трещат – грох-треск! Вода хлещет – шип-плеск!
Обернулся Курбад, и в тот же миг загремел гром, сверкнули молнии – и конь пропал. Жалеет Курбад, что забыл наказ Кузнеца, оглянулся. Хоть поздно, да смекнул, что все это ведьмины проделки были, да сделанного не воротишь.
Прилег Курбад у ручейка на опушке, посудину со снадобьем рядом поставил. Отдохну, думает, потом отхлебну сильного снадобья и со свежими силами опять за ведьмой пущусь. Да только все наоборот получилось, потому что ведьма тем временем сговорилась с чертом перехитрить и вовсе извести Курбада.
Пока он похрапывал, обернулась ведьма жабой, подскакала к посудине со снадобьем, повернула ее – сильное снадобье справа, бессильное – слева. Проснулся Курбад, захотел сильного снадобья выпить, ан выпил бессильного. Тут же заметил, бедняга, что случилось, да уж поздно: теперь на целый год сила пропала.
А черт уже тут как тут. Нанимайся, говорит, ко мне на год в работники. А не хочешь, – выходи силой мериться.
Думает про себя нечистый: “Уж я-то тебя работой пройму – сам ноги протянешь!”
Согласился Курбад, только с одним уговором: ежели кто из двоих из-за работы разгневается, у того три ремня из спины вырезать. Черту такой уговор по душе пришелся.
С утра посылает черт Курбада зайцев пасти. А известно, что за тварь эти зайцы: стоит выгнать, как они и разбегаются. Под вечер пастух один на выгоне сидит – ни единого. зайца не видать.
Ну, ничего! Как только солнцу заходить, достал Курбад дудочку, подудел, явились десять карликов. Принялись они искать, да шнырять, да сновать, да сгонять – примчались зайцы как оголтелые.
Увидал черт всех зайцев, думает: “М-да, с этим шутки плохи, на него бессильное снадобье не действует!”
С утра велит черт коров пасти и наказывает, чтобы вечером от сытости приплясывали. Только выгнал их Курбад, как разбежались коровы, точно вчерашние зайцы. Да только карлики на звук дудочки снова явились – стали искать, да шнырять, да сновать, да сгонять – всех коров в одно место согнали.
А Курбад подбил палицей каждой корове ногу, вот они и приплясывают.
– Слышь ты, никак ты ноги коровам поперебивал?! – посинел черт от гнева.
– Сам же наказывал, чтобы к вечеру приплясывали, а теперь еще и гневаешься.
– Нет, нет, Курбад, я не гневаюсь.
– Ну, коли так, давай другую работу!
С утра велит черт лошадей пасти и наказывает, чтобы к вечеру, как пригонит, все смеялись. И лошади разбежались, как давеча коровы. Но явились опять карлики,– давай искать, да шнырять, да сновать, да сгонять – всех лошадей в одно место согнали.
Отрезал Курбад у каждой лошади верхнюю губу и погнал домой, а лошади скалятся.
– Слышь ты, никак лошадям губы поотрезал?!
– Сам же наказывал, чтобы они смеялись, а теперь гневаешься.
– Нет, нет, Курбад, я не гневаюсь!
– Ну, коли так, давай другую работу!
С утра велит черт запрячь кобылу и вспахать за день столько, сколько белая сука обежит. Запряг Курбад кобылу в такие короткие оглобли, что та и шагу ступить не может,– соха не дает. Поймал белую суку, избил ее своей палицей, загнал под клеть, а сам посиживает на сохе да вечера дожидается. Приходит вечером черт.
– Ты чего не пашешь?
– Чего не пашешь! . . Сука не бежит, кобыла не идет.
А тут еще и ты гневаешься.
– Нет, нет, я не гневаюсь!
– Ну, коли так, давай другую работу!
С утра велит черт вычистить конюшню, которая годами вил не видывала. Подудел Курбад в дудочку, явились карлики, принялись скрести, мести, нести, везти, словом – раз-два, конюшня чиста. Приходит вечером черт поглядеть. М-да, не придерешься.
С утра велит черт запрячь кобылу – а это сама чертова старуха была – и привезти целую сажень дров из лесу. Наложил Курбад сажень дров – не тянет кобыла. Ну, коли не тянет, стал Курбад своей палицей к кобыльим бокам примеряться.
– Чего это ты мои бока меряешь? – спрашивает кобыла.
– Да вот хочу вырезать из твоих боков кожи побольше – мне на пасталы, а тебе легче воз будет тащить.
– Не вырезай, не вырезай, я и так вытащу! . . Потянула кобыла, притащила воз домой. Дома черт на кобылу как бешеный накинулся. А кобыла отвечает:
– На словах-то ты силен! А вот ступай сам, увидишь, каково с этим Курбадом сладить!
– Да уж не гневаешься ли ты? – спрашивает Курбад.
– Нет, нет, не гневаюсь!
– Ну, коли так, давай другую работу!
С утра велит черт овцу к обеду зарезать. Курбад требует показать, которую резать. А черт отвечает:
– Режь ту, которая на тебя таращится.
Пошел Курбад в хлев, видит – все овцы на него таращатся, ну и принялся всех колоть. Беснуется черт, а Курбад спрашивает:
– Ты уж не гневаешься ли?
– Нет, нет, не гневаюсь!
– Ну, коли так, давай другую работу!
С утра велит черт принести две меры муки, чтобы клецок из нее наготовить: одну меру клецок съесть Курбаду, другую – черту. Уселся Курбад позади черта и спускает клецки за пазуху. А черт ел, ел и объелся, потом всю ночь мучился.
С утра велит черт баню истопить. Хочет попариться, чтоб полегчало. В бане бедняга-черт охает, стонет.
– Знаешь, Курбад, переел я малость. А ты как?
– И меня вроде мутит, только я средство знаю: распорю брюхо мечом, пусть клецки вываливаются.
Вышел Курбад в предбанник, вытряхнул клецки на пол и говорит:
– Вот теперь я здоров!
Попробовал было черт себе брюхо распороть, да так и не смог – очень уж больно. Курбад от смеха катается, а черт не отзывается, только бурчит сердито:
– На него бессильное снадобье совсем не действует. Экое нутро у сморчка, экая силища ! ..
Парились оба при лунном свете до самой полуночи.
Вдруг хватает черт свой топор в десять берковцев весом и говорит Курбаду:
– На-ка топор, пошли в лес дуб валить.
Взял Курбад топор за топорище и уставился на месяц.
– Чего смотришь? Пошли давай!
– Пошли, пошли ... Только знаешь, что? Ох, как мне охота топором Старцу в окошко запустить!
– Да ты спятил! Всего у меня один топор, и тот хочешь загубить. Давай его сюда, пошли!
– Пошли, пошли ...
Пришли в лес. Залез черт на дуб, пригнул его к земле, как хворостину, и зовет Курбада, чтобы тот рубил. А Курбад привалился к толстому дубу и глядит на месяц.
– Чего таращишься – руби!
– Срублю, срублю, только больно охота мне сначала топором Старцу в окошко запустить, давненько не слыхал я, как он бранится.
– Ох, шальной, не задевай Старца! Давай лучше сюда топор, я сам стану рубить, а ты полезай и держи дуб.
Залез Курбад на вершину. А дуб – шасть! – взвился да махнул Курбада через себя, прямо на зайчишку. Схватил Курбад зайца и ждет, пока дуб повалится. Рубил черт, рубил, свалил дуб, да только промашку дал: верхушка к дому пришлась, а ствол к лесу. Взял Курбад зайца и идет к черту.
– Где ты там околачиваешься? Чего дуб не держал?
– Вовсе не околачиваюсь.
Младшего братца вот встретил, поговорили, давно не видывались.
– А чем твой брат занимается?
– Скороход он.
– А ну давай мы с ним наперегонки!
Ладно. Как выпустил Курбад зайца, так тот и полетел, хвостишко вскинув. Бежал, бежал черт, какое там – не догнать.
– Знай смеешься над моим братом – на все-то ты замахиваешься, а ничего не можешь. Ну, так как же с дубом быть? Берись за верхушку, а я за комель. Но уж, понятно, как взялись, так без всяких передышек прямо до дому.
Схватился черт за верхушку и попер напролом через лес, только треск стоит. А Курбад сидит на комле и едет. Пришли домой, черт пот со лба утирает, а Курбад посмеивается.
– Слабоват ты, братец, коли тебя так быстро пот прошибает.
– С утра велит черт чертенят привезти и хорошенько накормить. Запряг Курбад кобылу, поехал за чертенятами, наложил их навалом в телегу, сверху добрую жердь-прижимину положил, затянул веревкой и поехал домой.
Только по дороге чертенята один за другим вываливаются из воза да верещат:
– Ой, Курбад, падаю! .. Ой, падаю! . .
Решил Курбад по-иному с ними управиться – кто выпал, того трах о колесо! Как упал, так бах о колесо! Так всех и перебил.
Дома усадил всех перебитых чертенят рядком у стола, набил им рты едой, каждому миску на колени поставил и пошел кобылу выпрягать. Вскоре черт является и вопит:
– Курбад, так ведь ты моих детишек перебил!
– Вот уж нет. Погляди хорошенько, это они с голода померли: у всех рты набиты и миска в руках. Ей-же-ей, с голода, дорвались до жратвы и подавились, ненасытные.
– Брось, зашиб ты их!
– Да уж не гневаешься ли ты?
– Нет, нет, не гневаюсь!
– Ну, коли так, давай другую работу!
Наутро черт говорит Курбаду:
– Слушай, вечером я пойду на свадьбу. Как управишься с кобылой, собирайся .туда же. И если увидишь, что я сижу между невестой и женихом, кинь на меня глаз.
Вышиб Курбад у кобылы глаза и пошел на свадьбу. Только черт между женихом и невестой уселся, Курбад и запустил в него кобыльим глазом – оглянулся черт. Немного погодя швырнул и вторым, вскочил черт, в дверь – и домой. Дома беснуется.
– Зачем у кобылы глаза вышиб?
– Сам же велел глаза на тебя кидать.
– Да ты что! . .
– А ты уж не гневаешься ли?
– Нет, нет, не гневаюсь!
– Ну, коли так, давай другую работу!
– Дам, дам!
Лег Курбад спать, а сам слушает, как черт со своей старухой переговаривается. Надо бы, дескать, потихоньку к Курбаду подобраться и уложить его топором. Ежели не поторопиться, так Курбад и сам его изведет. Конец года недалеко, а там и бессильное снадобье перестанет действовать.
Услышал это Курбад, слез с постели, поставил в изголовье горшок со сметаной, чтобы на человечью голову было похоже, а сам за печкой спрятался.
В полночь крадется черт на цыпочках, да как трахнет по горшку, так черепки и полетели. Смеется черт, бежит к чертовке, рассказывает:
– Вот угостил, так угостил – мозги так и брызнули!
А Курбад бежит за чертом и спрашивает, с чего это он горшок разбил. Как увидал черт Курбада, так коленки у него затряслись: вот ведь идол, не убить его никак.
Схватил он под мышку свои пожитки и старуху – и понесся к ведьме, Курбадовой ненавистнице. А Курбад за ними по пятам гонится. Немного погодя черт говорит жене:
– Ну, можно малость передохнуть, больно уж ноша тяжела.
– А как же, передохнуть надо! – поддакивает Курбад из-за чертовой спины.
– Курбад! И ты здесь?
– А как же! Где ты, там и я ...
Подхватил опять черт свои пожитки да жену и помчался к речке, – решил где-нибудь на бережку поспать, отдохнуть. Только присел, как Курбад снова тут как тут.
– Курбад! И ты здесь?
– А как же! Где ты, там и я!..
Вот попал черт в передрягу! Хоть помирай – ни убить Курбада, ни убежать от него.
Наконец надумал так: положил жену рядышком, а Курбада с самого края, чтобы сонного его в речку столкнуть.
Да так тебе Курбад и заснет, лежа рядом с чертом! Лежит, со сном борется, дожидаясь, пока те заснут. А потом перекатил чертову жену на свое место, сам на ее место улегся и ждет, что дальше будет.
Встрепенулся ото сна черт и столкнул свою старуху сонную в речку. А когда заметил, что сам свою старуху утопил, – забегал по берегу, ногами топает, руки ломает. Схватил тут Курбад свою палицу, да как даст черту по макушке, так тот и пошел ко дну.
Вот Курбад и от чертовой кабалы освободился. Повернул он к дому, идет, палицей поигрывает и чувствует, как к нему прежние силы возвращаются. Идет, идет, зашел в большой лес. Сидит на опушке старичок и кнуты вьет.
– На кого, старче, кнуты вьешь?
– На ведьм – житья от них в этом лесу не стало, каждому путнику отбиваться изо всей мочи приходится. Только этими кнутами и можно с ними совладать. Если бы нашелся богатырь, который разнес бы их поганое логово, – очистился бы от них лес навсегда.
Решил Курбад взяться за это дело. Подождал он вечера, когда вся нечисть в свое логово убралась, и завалил нору большим камнем. Потом взял свою палицу, отвалил малость камень, выпустил одну тварь – и хлоп ее палицей! Отвалил опять, другая вылезает – хлоп ее! Отвалил камень, третья вылезает– хлоп ее! Так всю ночь провозился, пока всех не прикончил. С той поры чисто в л | |
Сказка № 2306 | Дата: 01.01.1970, 05:33 |
|---|
Жили старик со старухой. Была у них курочка-пеструшка. Снесла курочка рябое яичко. Положила старуха яичко в солонку. Мышка бежала, солонку опрокинула, яичко и разбилось. Горюет старик, плачет старуха.
Спрашивает ее дверь:
– Чего ты, старуха, плачешь?
– Да как же мне не плакать? – отвечает старуха. –Жили мы со стариком, была у нас курочка-пеструшка, снесла она рябое яичко, а мышка его разбила.
Горюет старик, плачет старуха, скрипит дверь.
Спрашивает свинья:
– Чего ты, дверь, скрипишь?
– Да как же мне не скрипеть? Жили старик со старухой, была у них курочка-пеструшка, снесла она рябое яичко, а мышка его разбила.
Горюет старик, плачет старуха, скрипит дверь, повизгивает свинья.
Спрашивают ворота:
– Чего ты, свинья, повизгиваешь?
– Да как же мне не повизгивать? Жили старик со старухой, была у них курочка-пеструшка, снесла она рябое яичко, а мышка его разбила.
Горюет старик, плачет старуха, скрипит дверь, повизгивает свинья, потрескивают ворота. Прилетела сорока, спрашивает:
– Чего вы, ворота, потрескиваете?
– Да как же нам не потрескивать? Жили старик со старухой, была у них курочка-пеструшка, снесла она рябое яичко, а мышка его разбила.
Горюет старик, плачет старуха, скрипит дверь, повизгивает свинья, потрескивают ворота, повыдергала свои перья сорока.
Села сорока на березу. Спрашивает ее береза:
– Чего ты, сорока, перья повыдергала?
– Да как же мне перья не выдергать? Жили старик со старухой, была у них курочка-пеструшка, снесла она рябое яичко, а мышка его разбила.
Горюет старик, плачет старуха, скрипит дверь, повизгивает свинья, потрескивают ворота, повыдергала перья сорока, пообломала себе ветки береза.
Текла мимо река. Спрашивает река:
– Чего ты, береза, ветки пообломала?
– Да как же мне ветки не обломать? Жили старик со старухой, была у них курочка-пеструшка, снесла она рябое яичко, а мышка его разбила.
Горюет старик, плачет старуха, скрипит дверь, повизгивает свинья, потрескивают ворота, повыдергала перья сорока, пообломала ветки береза, потекла кровью река.
Пришла к реке поповна с ведрами. Спрашивает поповна:
– Чего ты, река, кровью потекла?
– Да как же мне кровью не течь? Жили старик со старухой, была у них курочка-пеструшка, снесла она рябое яичко, а мышка его разбила.
Горюет старик, плачет старуха, скрипит дверь, повизгивает свинья, потрескивают ворота, повыдергала перья сорока, пообломала ветки береза, потекла кровью река, уронила ведра поповна.
Спрашивает ее попадья:
– Почему ты ведра уронила?
– Да как же мне ведра не уронить? Жили старик со старухой, была у них курочка-пеструшка, снесла она рябое яичко, а мышка его разбила.
Горюет старик, плачет старуха, скрипит дверь, повизгивает свинья, потрескивают ворота, повыдергала перья сорока, пообломала ветки береза, потекла кровью река, уронила ведра поповна, опрокинула квашню попадья.
Пришел поп, спрашивает у попадьи:
– Почему ты тесто не замесила?
– Да как же я тесто замешу? Жили старик со старухой, была у них курочка-пеструшка, снесла она рябое яичко, а мышка его разбила.
Горюет старик, плачет старуха, скрипит дверь, повизгивает свинья, потрескивают ворота, повыдергала перья сорока, пообломала ветки береза, потекла кровью река, уронила ведра поповна, опрокинула квашню попадья, раскидал свои требники поп да голову о печь себе разбил.
Вот каким дорогим рябое яичко-то оказалось! | |
|
