Сказка № 4689 | Дата: 01.01.1970, 05:33 |
---|
Рассказывают также, о счастливый царь, что халиф Харун ар-Рашид проверял в какой-то день харадж с земель и увидел, что харадж из всех земель и стран уже прибыл в казну, кроме хараджа Басры, – он не прибыл в этом году. И Халиф созвал диван по этой причине и сказал: «Ко мне везиря Джафара!» И когда тот предстал меж его рук, сказал ему: «Харадж из всех стран прибыл в казну, кроме хараджа Басры, оттуда не прибыло ничего». – «О повелитель правоверных, – сказал Джафар, – может быть, у наместника Басры случилось дело, которое отвлекло его от отсылки хараджа». И ар-Рашид молвил: «Срок прибытия хараджа был двадцать дней назад. В чем же оправдание наместника за все это время – он не прислал хараджа и не прислал ничего, чтобы подтвердить своё оправдание». – «О повелитель правоверных, – сказал Джафар, – если хочешь, мы пошлём к нему посланца». – «Пошли к нему Абу-Исхака Мосульского, собутыльника», – сказал халиф. И Джафар ответил: «Слушаю и повинуюсь Аллаху и тебе, о повелитель правоверных!» И затем везирь Джафар пошёл к себе домой и, призвав Абу-Исхака Мосульского, собутыльника, написал ему благородный указ и сказал: «Отправляйся к Абд-Аллаху ибн Фадилю, наместнику города Басры, и посмотри, что отвлекло его от посылки хараджа, и затем прими от него харадж Басры, полностью и до конца, и привези его ко мне скорее. Халиф проверил харадж всех стран и увидел, что отовсюду он прибыл, кроме Басры. А если ты увидишь, что харадж не готов, и Абд-Аллах будет оправдываться, то привези его с собой, чтобы он высказал халифу оправдание своим языком». И Абу-Исхак ответил вниманием и повиновением и, взяв пять тысяч всадников из своего войска, ехал, пока не достиг города Басры. И Абд-Аллах ибн Фадиль узнал о его прибытии, и вышел к нему со своим войском, и встретил его, и вступил с ним в Басру, и поднялся в свой дворец, а остальные воины расположились в шатрах, подле Басры, и Ибн Фадиль назначил им все, что им было нужно. Абу-Исхак же вошёл в диван и, сев на престол, посадил Абд-Аллаха ибн Фадиля с собой рядом, а вельможи сели вокруг него, сообразно своим степеням. И затем, после приветствия, ибн Фадиль спросил: «О господин, что за причина твоего прибытия к нам?» – «Причина та, – отвечал Абу-Исхак, – что я пришёл потребовать харадж. Халиф спрашивал о нем, и время его прибытия прошло». – «О господин, – воскликнул Абу-Аллах, – чтобы тебе не утомляться и не переносить затруднений путешествия! Харадж готов, полностью и совершенно, и я собирался отослать его завтра, но раз ты прибыл, я вручу его тебе после угощения в три дня и на четвёртый день доставлю харадж к тебе. Но теперь обязательно нужно предложить тебе подарок – часть твоей милости и милости повелителя правоверных». И Абу-Исхак сказал: «Это недурно». А затем Абд-Аллах распустил диван и ввёл Абу-Исхака в комнату в своём доме, которой нет равной, и расстелил перед ним и его приближёнными скатерть с едой, и они стали есть и пить, и наслаждаться, и веселиться. А затем стол был убран и руки вымыты, и пришло кофе и напитки, и все просидели за беседой до первой трети ночи. И Абу-Исхаку постлали постель на ложе из слоновой кости, украшенном рдеюшим золотом, и он лёг на нем, а наместник Басры лёг на другом ложе, рядом с ним. И одолела бессонница Абу-Исхака, посланца повелителя правоверных, и он стал размышлять о размерах стихов и о нанизанной речи, так как он был одним из приближённых собутыльников халифа, и была у него большая осведомлённость в стихах и тонких рассказах. И он бодрствовал, сочиняя стихи, до полуночи. И когда это было так, вдруг Абд-Аллах ибн Фадиль встал, затянул пояс и, открыв шкаф, взял оттуда бич, а затем он взял горящую свечу и вышел из дверей комнаты, думая, что Абу-Исхак спит…» И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи. Девятьсот семьдесят девятая ночь. Когда же настала девятьсот семьдесят девятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Абд-Аддах ибн Фадиль вышел из дверей комнаты, думая, что Абу-Исхак, собутыльник, спит. И когда он вышел, Абу-Исхак удивился и сказал про себя; „Куда идёт Абд-Аллах ибн Фадиль с этим бичом? Может быть, он хочет кого-нибудь пытать. Я обязательно за ним последую и посмотрю, что он будет делать сегодня ночью“. И затем Абу-Исхак поднялся и пошёл за Абд-Аллахом, понемногу, понемногу, так, чтобы тот его не видел. И он увидел, что Абд-Аллах отпер чулан и вынул из него столик, на котором было четыре блюда с кушаньем, и хлеб не приходил к нему от великого удивления, и он говорил про себя: «Смотри-ка! В чем причина этого дела?» И он не переставал дивиться до утра, а затем все встали и совершили утреннюю молитву, и им поставили завтрак, и люди поели, и выпили кофе, и отправились в диван, и Абу-Исхак был занят этим приключением целый день, но он все скрыл и не спросил о нем Абд-Аллаха. А на следующую ночь Ибн Фадиль сделал с собаками то же самое и побил их, и помирился с ними, и накормил их, и напоил. И Абу-Исхак последовал за ним и увидел, что он сделал с ними то же, что и в первую ночь, и в третью ночь было то же самое, а после этого он принёс харадж Абу-Исхаку, собутыльнику, на четвёртый день, и тот взял его и уехал, не сказав ничего. И он ехал до тех пор, пока не достиг Багдада, и вручил халифу харадж, и потом халиф спросил его о причине задержки хараджа, и Абу-Исхак сказал: «О повелитель правоверных, я увидел, что правитель Басры уже приготовил харадж и хочет отослать его. И если бы я задержался на один день, он бы наверное встретил меня в дороге. Но только я увидел у Абд-Аллах ибн Фадиля диво, подобного которому не видел в жизни, о повелитель правоверных». – «А что это такое, о Абу-Исхак?» – спросил халиф. И Абу-Исхак сказал: «Я видел то-то и то-то». И рассказал о том, что делал Абд-Аллах с собаками. И потом молвил: «Я видел три ночи подряд, как он делал такие дела – бил собак, а после этого мирился с ними и успокаивал их, и кормил, и поил, и я смотрел на него так, что он меня не видел». – «Спрашивал ли ты его о причине?» – сказал халиф. И Абу-Исхак ответил: «Нет, клянусь жизнью твоей головы, о повелитель правоверных!» – «О Абу-Исхак, – сказал халиф, – я приказываю тебе вернуться в Басру и привезти ко мне Абд-Аллаха ибн Фадиля вместе с теми двумя собаками». – «О повелитель правоверных, – воскликнул Абу-Исхак, – избавь меня от этого! Абд-Аллах ибн Фадиль оказал мне крайнее уважение, и я проведал об этих обстоятельствах случайно, без намерения, и рассказал тебе. Как же я вернусь к нему и приведу его? Если я к нему вернусь, я не найду на себе лица от стыда перед ним, и подобает послать кого-нибудь другого с указом, написанным твоей рукой, чтобы он привёз к тебе Ибн Фадиля и собак». – «Если я пошлю к нему другого, он, может быть, станет отрицать это дело и скажет: „Нет у меня собак, – молвил халиф. – Если же я пошлю тебя и ты ему скажешь: „Я тебя видел своими глазами“, – он не сможет этого отрицать. Ты непременно должен к нему поехать и привезти его и собак, а иначе – неизбежно твоё убиение…“ И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи. Ночь, дополняющая до девятисот восьмидесяти. Когда же настала ночь, дополняющая до девятисот восьмидесяти, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что халиф Харун ар-Рашид сказал Абу Исхаку: „Ты непременно должен к нему поехать и привезти его и собак, а иначе – неизбежно твоё убиение“. – „Слушаю и повинуюсь, о повелитель правоверных, достаточно с нас Аллаха, и благой он промыслитель! – ответил АбуИсхак. – Прав был тот, кто сказал: „Бедствие человека – от его языка“. И я сам навлёк на себя это, когда рассказал тебе. Но напиши мне благородный указ, и я пойду к Ибн Фадилю и приведу его к тебе“. И халиф написал ему благородный указ, и Абу Исхак направился с ним в Басру. И когда он вошёл к правителю Басры, тот сказал: «Да избавит нас Аллах от зла твоего возвращения, о Абу Исхак!» – «Почему это, я вижу, ты быстро вернулся? Может быть, харадж недостаточен, и халиф не принял его?» – «О эмир Абд-Аллах, – сказал АбуИсхак, – я возвратился не из-за недостатка хараджа – он доставлен полностью, и халиф принял его. Но я надеюсь, что ты не будешь с меня взыскивать, – я сделал ошибку по отношению к тебе, и то, что из-за меня произошло, предопределено Аллахом великим» – «А что произошло, о Абу-Исхак? Расскажи мне – я тебя люблю и не стану с тебя взыскивать», – молвил ибн Фадиль. И Абу Исхак сказал: «Знай, что когда я был у тебя, я шёл за тобой следом три ночи подряд, когда ты каждую ночь вставал в полночь и мучил собак и возвращался, и я дивился этому, но мне было стыдно тебя спросить. И я рас сказал халифу о твоём деле, случайно, без намерения. И он обязал меня вернуться к тебе, и вот указ, написанный его рукой. Если бы я знал, что дело так обернётся, я бы не рассказал ему, но это принесла судьба». И он стал извиняться перед Абд-Аллахом, и Абд-Аллах сказал ему: «Если ты рассказал халифу, я подтвержу ему твой рассказ, чтобы он не думал, что ты лжёшь, так как я тебя люблю. Но если бы рассказал кто-нибудь другой, я бы стал отрицать это и обвинил бы его во лжи. Я поеду с тобой и захвачу собак, хотя бы была в этом гибель моей души и конец моего срока». – «Да покроет тебя Аллах, как ты покрыл моё лицо перед халифом!» – сказал Абу Исхак. И затем Ибн Фадиль взял подарок, подходящий для халифа, и взял собак, на золотых цепях, и взвалил каждую собаку на верблюда, и они ехали, пока не доехали до Багдада. И Абд-Аллах вошёл к халифу и поцеловал землю меж его рук, и халиф позволил ему сесть, я Ибн Фадиль сел и велел привести к себе собак. «Что это за собаки, о эмир Абд-Аллах?» – спросил халиф. И собаки начали целовать землю меж его рук, и шевелить хвостами, и плакать, как будто ему жалуясь. И халиф удивился этому и сказал: «Расскажи мне историю этих двух собак и по какой причине ты их бьёшь и оказываешь им уважение после побоев». – «О преемник Аллаха, – молвил Ибн Фадиль, – это не собаки, а люди – двое юношей, красивые и прелестные, стройные и соразмерные, и они – мои братья, дети моей матери и моего отца». – «А как же они были людьми и стали собаками?» – спросил халиф. И Абд-Аллах сказал: «Если ты мне позволишь, о повелитель правоверных, я расскажу тебе истину об этом деле». – «Расскажи мне, – сказал халиф, – и берегись лжи, ибо ложь – качество людей лицемерных. Будь правдив, ибо правдивость – корабль спасения и черта праведников». «Знай, о преемник Аллаха, – молвил Ибн Фадиль, – что во время моего рассказа они будут свидетелями. И если я солгу, они обличат меня во лжи, а если я скажу правду, они подтвердят мою правдивость». – «Это собаки, и они не могут говорить или отвечать, – сказал халиф, – Как же они засвидетельствуют против тебя или за тебя?» – «О братья, – молвил Ибн Фадиль, – если я скажу слова лживые, поднимите головы и раскройте широко глаза, а если я скажу правду, опустите головы и зажмурьте глаза. Знай, о преемник Аллаха, – сказал он потом, – что нас три брата и у нас одна мать и один отец. И имя нашего отца было Фадиль, и его назвали этим именем только потому, что жена его отца родила двух сыновей-близнецов, и один из них умер в тот же час и минуту, а другой остался, и отец назвал его Фадилем [679]. И его отец воспитал его, и дал ему хорошее воспитание, и когда он вырос, женил его на нашей матери, и умер, и наша мать родила сначала этого моего брата, и отец назвал его Мансуром. А потом она понесла второй раз и родила вот этого моего брата, и отец назвал его Насиром, и моя мать понесла третий раз и родила меня, и отец назвал меня Абд-Аллахом. Он воспитывал нас, пока мы не выросли и не достигли зрелости мужчин, а потом умер и оставил нам дом и лавку, полную разноцветной материи из материй всех сортов – индийских, румских, хоросанских и других, и ещё он оставил нам шестьдесят тысяч динаров. И когда наш отец умер, мы отмыли его и вырыли ему могилу и похоронили его на милость владыки. Мы устраивали по нем моления и чтения Корана и раздавали милостыню до завершения сорока дней. А потом, после этого, я собрал купцов и знатных людей и устроил для них великолепный пир, и когда они поели, я сказал им: «О купцы, здешняя жизнь преходяща, а последняя жизнь вечна, и да будет хвала тому, кто вечен после исчезновения его тварей. Знаете ли вы, для чего я вас собрал в сегодняшний благословенный день к себе?» – «Да будет хвала Аллаху, знающему сокровенное!» – ответили они. И я сказал им: «Мой отец умер и оставил много денег, и я боюсь, что после него остался долг кому-нибудь, или залог, или что-нибудь другое. Я хочу освободить моего отца от ответственности за долги людям, и пусть тот, кому что-нибудь с него следует, скажет: „Мне с него следует то-то и то-то“. И я передам ему это, чтобы освободить моего отца от ответственности». – «О Абд-Аллах, – сказали купцы, – земная жизнь не обойдётся без дольней жизни, и мы не люди лжи. Каждый из нас знает, что дозволено, а что запретно. Мы боимся Аллаха великого и не хотим поедать имущество сироты. Мы знаем, что деньги твоего отца (да помилует его Аллах!) всегда оставались за людьми, а он не оставлял на своей ответственности ничего, принадлежащего другому, и всегда говорил в своих молитвах: „Бог мой, на тебя моё упование и надежда, не дай же мне умереть, когда на мне будет долг“. Одним из его свойств было то, что, когда он был комунибудь должен, то отдавал это без требования, а если кто-нибудь был должен ему, он не требовал с него и говорил: „Не спеши!“ Если же это был бедняк, он прощал ему долг и освобождал его от ответственности, а если это не был бедняк я он умирал, твой отец говорил: „Да простит ему Аллах то, что он мне должен! Мы свидетельствуем, что он не должен никому ничего“. – „Да благословит вас Аллах!“ – сказал я. И затем я обернулся к этим моим братьям и сказал им: „О братья, наш отец никому ничего не должен, и он оставил нам эти деньги, и материи, и дом, и лавку. Нас трое братьев, и каждому из нас полагается треть всего этого. Согласимся ли мы не делиться и останется ли наше имущество общим между нами и мы будем есть вместе и пить вместе, или же мы разделим материи и деньги, и каждый из нас возьмёт свою долю“. – „Мы разделимся, и каждый из нас возьмёт свою долю“, – сказали мои братья. И Абд-Аллах обернулся ж собакам к спросил: «Было ли это, мои братья?» И собаки опустили головы и зажмурили глаза, как будто говоря: «Да». И Ибн Фадиль молвил: «И тогда я привёл делильщика от кади, о повелитель правоверных, и он разделил между нами деньги и материи и все, что оставил дам отец. Дом и лавку назначили мне на мою долю, взамен части того, что мне полагалось из денег, и мы согласились на это, и дом с лавкой вошли в мою часть, а братья взяли свою часть деньгами и материей. И я открыл лавку, и положил в неё материи, и купил на часть денег, которая досталась мне сверх дома и лавки, ещё материи, так что наполнил лавку, и сед продавать и покупать. А что до моих братьев, то они купили материи и, наняв корабль, уехали по морю в чужие страны. И я сказал: „Помоги им Аллах, а мой надел придёт ко мне, и отдыху нет пены“. И я провёл таким образом целый год, и Аллах помог мне, и я стал получать большие доходы, так что у меня оказалось столько, сколько оставил нам всем отец. И в один из дней случилось, что я сидел в лавке, одетый в две шубы, одну соболью, а другую беличью, – так как дело было в зимнюю пору, во время сильного холода? И когда я так сидел, вдруг подошли ко мне мои братья, и у каждого из них была на теле рваная рубашка и ничего больше, губы у них были белые от холода, и они дрожали. И когда я увидел их, мне стало тяжело из-за этого, и я опечалился из-за них…» И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи. Девятьсот восемьдесят первая ночь. Когда же настала девятьсот восемьдесят первая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Абд-Аллах ибн Фадиль говорил халифу: „И когда я увидел, что они дрожат, мне стало тяжело из-за того, и я опечалился, и разум улетел у меня из головы. И я поднялся, и обнял братьев, и стал плакать об их положении, и на одного из них я надел соболью шубу, а на другого – беличью шубу. И я отвёл их в баню и послал туда каждому из них одежду купцатысячника. И когда они помылись, каждый из них надел свою одежду, а потом я взял их к себе домой. И я увидел, что они крайне голодны, и расстелил перед ними скатерть с кушаньями, и они поели, и я ел вместе с ними, проявляя к ним ласку и успокаивая их“. И Абд-Аллах обернулся к собакам и спросил: «Было ли это, о мои братья?» И они опустили головы и зажмурили глаза. «И затем я спросил их, о преемник Аллаха, – продолжал Ибн Фадиль, – и сказал: „Как это с вами случилось и где ваши деньги?“ И они ответили: „Мы ехали по морю и вошли в город, называемый город Куфа. Мы продавали кусок материи, которому у нас цена полдинара, за десять динаров, а тот, что стоит динар, – за двадцать динаров, и нажили большую прибыль. Мы купили из персидских материй каждую штуку шелка за десять динаров, а она стоит в Басре сорок динаров, и потом мы вошли в город, называемый город аль-Карх, и продавали, и покупали, и нажили большую прибыль, и стало у нас много денет“. И я спросил их: «Если вы видели эту радость и благо, почему же вы, я вижу, вернулись голые?» И мои братья вздохнули и сказали: «О брат наш, поразил нас только дурной глаз, и в путешествии нет безопасности. Собрав эти деньги и блага, мы нагрузили наше имущество на корабль и поехали по морю с намерением направиться в город Басру. Мы проехали три дня, а на четвёртый день мы увидели, что море стадо подниматься и опускаться, заревело, вспенилось, заходило и заволновалось и забилось волнами, и волны испускали искры, как огненное пламя. Ветер над нами менялся, и наш корабль ударился о выступ горы и разбился, и мы стали тонуть в море вместе со всем тем, что у нас было. Мы бились на поверхности воды один день и одну ночь. Но Аллах послал нам корабль, и те, кто ехал на нем, взяли нас, и мы ехали из города в город, и просили, и кормились тем, что добывали просьбой. Мы испытывали великую горесть и снимали с себя свои вещи и продавали их, кормясь этим, пока не приблизились к Басре. И мы достигли Басры не прежде, чем испили тысячу горестей, а если бы спаслись вместе с тем, что у нас было, мы бы привезли богатства, похожие на богатства царей. Но это определено нам Аллахом». И я сказал им: «О братья, не обременяйте себя заботой. Деньги – выкуп за тело, и спасение – добыча. Раз Аллах записал вас в число спасшихся, то это – предел желаний, а бедность и богатство не что иное, как тень призрака, и от Аллаха дар того, кто сказал: Когда голова мужей спасётся от гибели, Их деньги, поистине, обрезок ногтей для них. О братья, – сказал я им потом, – мы будем считать, что наш отец умер сегодня и оставил нам все деньги, какие есть у меня. Моей душе приятно, чтобы мы их разделили между собой поровну». И затем я призвал делильщика от кади и принёс все моё имущество, и делильщик разделил его между нами, и каждый из нас взял треть денег. И я сказал своим братьям: «О братья, Аллах благословляет человека в его наделе, когда человек находится в своём городе. Пусть каждый из вас откроет себе лавку и сидит там, занимаясь торговлей: тот, кому что-нибудь предназначено в неведомом, неизбежно это получит». И затем я помог каждому из них открыть лавку и наполнить её товарами, и сказал: «Продавайте и покупайте и берегите ваши деньги, не тратя из них ничего, а все, что вам нужно из еды и питья, будет от меня». И я оказал им уважение, и они стали покупать и продавать днём, а вечер проводили у меня в доме, и я не давал им ничего тратить из их денег, и всякий раз, когда я сидел с ними и разговаривал, братья хвалили пребывание на чужбине и рассказывали о прелестях чужих стран, описывая, какая им досталась нажива, и подстрекали меня опасаться поехать с ними в чужие страны». И Абд-Аллах спросил собак: «Было ли это, о мои братья?» И они опустили головы и зажмурили глаза, подтверждая его слова. «О преемник Аллаха, – сказал потом Ибн Фадиль, – мои братья не переставали соблазнять меня и говорить о большой прибыли и наживе в чужой стране, призывая меня поехать с ними, пока я не сказал им: „Я обязательно с вами поеду, чтобы вас уважить“. И потом мы с ними вошли в компанию, и, собрав дорогую материю всевозможных сортов, наняли корабль, и наполнили его всякими товарами и запасами, и снесли на этот корабль все, что нам было нужно, и выехали из города Басры в полноводное море, в котором бились волны, и тот, кто въезжает в него, – пропал, а кто покидает его, – рождается вновь. Мы ехали до тех пор, пока не приехали в один город, и мы продали там и купили, и у нас оказалась большая прибыль. А потом мы уехали из этого города в другой и ездили из города в город и из селения в селение, продавая, покупая и наживая, пока у нас не оказались значительные деньги и большая прибыль. И мы подъехали к одной горе, и капитан бросил якорь и сказал: «О путники, выходите на берег, и вы спасётесь от зла этого дня. Поищите на берегу, – может быть, вы найдёте воду». И все, кто был на корабле, вышли, и я тоже вышел, и мы принялись искать воду, и каждый из нас отправился в какую-нибудь сторону, а я поднялся на вершину горы. И когда я шёл, я вдруг увидел белую змею, которая мчалась, убегая, и за ней мчался чёрный дракон, безобразный обликом и ужасный на вид. И дракон настиг змею, и прижал её, и схватил за голову, и обвился хвостом вокруг её хвоста, и она закричала, и я понял, что дракон обижает змею, и меня охватила жалость. Я взял камень из камней, весом в пять ритлей или больше, и бросил его в дракона. И камень попал ему в голову и разбил её. И не успел я опомниться, как змея сделалась молодой девушкой, красивой, прелестной, блестящей, совершённой, стройной и соразмерной, подобной светящейся луне. Она подошла ко мне, поцеловала мне руки и сказала: «Да покроет тебя Аллах двумя покровами – покровом от позора в здешней жизни и покровом от огня в жизни будущей в день великого предстояния, в день, когда не поможет имущество и сыновья никому, кроме тех, кто придёт к Аллаху с сердцем здравым. О человек, – сказала она потом, – ты спас мою честь, и я обязана тебе за это благодеяние. Мне надлежит воздать тебе за это». И она указала рукой на землю, и земля расступилась, и девушка опустилась в землю, и потом земля закрылась над ней, и я понял, что эта девушка – из джиннов. А что касается дракона, то в нем загорелся огонь и сжёг его, и он превратился в пепел. И я удивился этому, и вернулся к своим товарищам, и рассказал им об этом. Мы проспали ночь, а под утро капитан вырвал якорь, распустил паруса и свернул концы, и мы поехали и ехали, пока земля не скрылась от нас, и не переставали плыть в течение двадцати дней, не видя ни земли, ни птицы, и вода у нас кончалась. И капитан сказал: «О люди, пресная вода у нас кончилась». И мы сказали ему: «Выйдем на сушу, может быть, мы найдём воду». И тогда капитан воскликнул: «Клянусь Аллахом, я сбился с пути и не знаю дороги, которая ведёт в сторону земли». И нас охватило сильное горе, и мы стали плакать и молиться Аллаху великому, чтобы он вывел нас на верную дорогу. А потом мы провели ночь в самом худшем состоянии, и от Аллаха дар того, кто сказал: И сколько ночей я в печали провёл — Младенец и тот от неё поседеет. Но утро настанет, и тотчас придёт Поддержка Аллаха и близкая помощь. И когда наступило утро, и засияло светом, и заблистало, – мы увидели высокую гору и, увидев эту гору, обрадовались и развеселились. И мы подъехали к этой горе, и капитан сказал: «О люди, выходите на берег, чтобы поискать воды». И мы все вышли искать воду, но не увидели на берегу воды, и нас охватило огорчение из-за отсутствия воды. И потом я поднялся на вершину этой горы, и увидел за ней широкую круглую долину, протяжением в час пути или больше, и позвал моих товарищей, и они направились ко мне. И когда они подошли, я сказал: «Посмотрите на землю, которая за этой горой. Я вижу там город, высоко построенный, с колоннами, уходящими ввысь, и стенами, и башнями, и холмами, и лугами. Там, без сомнения, не может не быть воды и всяких благ. Пойдёмте же со мной и отправимся в этот город. Мы принесём оттуда воды и купим то, что нам нужно из пищи, мяса и плодов, и вернёмся». И мои товарищи сказали мне: «Мы боимся, что жители этого города окажутся нечестивыми многобожниками и врагами веры и схватят нас. И мы станем пленниками у них в руках, или же они нас убьют, и мы сами будем пособниками своего убиения, так как ввергли себя в погибель и зло затруднения. Обольщённый самим собою недостоин хвалы, так как он подвергает себя злой опасности, и сказал о нем поэт: Покуда земля-земля и небо есть небо – знай: Прельщённый собой хвалим не будет, хоть спасся он. Не будем же обольщаться сами собой». И я сказал им: «О люди, у меня нет над вами власти, но я возьму моих братьев и отправлюсь в этот город». Но мои братья сказали мне: «Мы боимся этого дела и не пойдём с тобой». – «Что касается меня», – сказал я, – то я решил отправиться в этот город. Я полагаюсь на Аллаха и согласен на то, что он мне предопределил. Подождите же меня, пока я схожу туда и вернусь к вам…» И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи. Девятьсот восемьдесят вторая ночь. Когда же настала девятьсот вовосемьдесят вторая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Ибн Фадиль сказал: „Подождите меня, пока я схожу туда и вернусь к вам“. «И я оставил их я шёл, пока не дошёл до ворот этого города, и я увидел, что это город удивительно построенный и диковинно расположенный, и стены в нем высокие, а башни укреплённые, и дворцы возвышаются, и ворота его сделаны из китайского железа, украшены и расписаны и ошеломляют разум. И я вошёл в ворота и увидел каменную скамью, и там был человек, который сидел на ней, и на руке у него была цепочка из жёлтой меди, а на цепочке четырнадцать ключей. И я понял, что этот человек – привратник города, а в городе четырнадцать ворот. И я приблизился к этому человеку и сказал: „Мир с вами“. Но он не ответил на моё приветствие, и я пожелал ему мира второй раз и третий, но он не дал мне ответа. И я положил ему руку на плечо и сказал: „Эй, ты, почему ты не отвечаешь на приветствие? Ты спишь, или глухой, или не мусульманин, что отказываешься ответить на приветствие?“ И человек не ответил мне и не шевельнулся, и я всмотрелся в него и увидел, что он каменный. „Поистине, это удивительное дело! – воскликнул я. – Вот камень, которому придан облик сына Адама, и ему не хватает только речи“. И я оставил его, и вошёл в город, и увидел человека, который стоял на дороге, и подошёл к нему, и всмотрелся в него, и увидел, что это тоже камень. И я стал ходить по площадям этого города и всякий раз, как видел человека, подходил к нему и вглядывался в него, и оказывалось, что это камень. И я прошёл мимо одной старой женщины, на голове которой была связка одежды, приготовленной для стирки, и, приблизившись к ней, вгляделся в неё и увидел, что она из камня, и связка одежды у неё на голове тоже каменная. А потом я пошёл на рынок и увидал масленика, и весы его были поставлены, и перед ним были всякие товары – сыр и другое, и все это было каменное. И я увидел, что все торговцы сидят в своих лавках, а люди – одни стоят, другие сидят, и увидел мужчин, и женщин, и детей, и все они были каменные. И я вошёл на рынок купцов и увидел, что всякий купец сидит в своей лавке, и лавки полны всевозможных товаров, и все они – из камня, но только материи подобны ткани паука. И я стал рассматривать эти материи, и всякий раз, как я брал в руки одежду из материи, она превращалась у меня в руках в развеянную пыль. Я увидел сундуки и, открыв один из них, нашёл в нем золото в мешках и взял мешки в руки, и они растаяли у меня в руках, а золото не изменилось и осталось как было. Я взял его сколько мог и стал говорить себе: «Если бы мои братья были со мною, они бы, наверное, взяли этого золота вдоволь, и мы бы воспользовались этими сокровищами, у которых нет обладателей». А потом я вошёл в другую лавку и увидел, что там ещё больше золота, но не мог уже взять больше, чем взял. Я пошёл с этого рынка на другой рынок и оттуда ещё на другой и так далее и видел всяких тварей разных по виду, и все они были каменные – даже собаки и кошки были из камня. И я пошёл на рынок ювелиров и увидел там мужчин, сидевших в своих лавках, и их товары лежали перед ними – часть их была у них в руках, а часть в корзинках. И когда я увидел это, о повелитель правоверных, я бросил бывшее со мной золото и взял ювелирных изделий, сколько мог снести. Я вышел с рынка ювелиров на рынок торговцев драгоценностями и увидел, что купцы сидят в своих лавках, и перед каждым из них корзина, наполненная всякими драгоценностями – яхонтами, алмазами, изумрудами, бадахшаискими рубинами и прочими камнями всевозможных родов, а владельцы лавок были каменные. И тогда я бросил бывшие со мной ювелирные изделия и взял столько камней, сколько мог нести, и я жалел, что со мной не было братьев, которые могли бы взять этих камней сколько хотят. И я ушёл с рынка драгоценных камней и прошёл мимо больших ворот, расписанных и украшенных различными украшениями. А за воротами были скамьи, и на скамьях сидели евнухи, воины, телохранители, солдаты и судьи, и они были одеты в самые роскошные одежды, но все они были каменные. И когда я прикоснулся к одному из них, одежды осыпались с его тела, точно ткань паука. И я вошёл в эти ворота и увидел дворец, которому нет подобного в постройке и прекрасном расположении. И в этом дворце я увидел приёмную залу, наполненную вельможами, везирями, знатными людьми и эмирами, и все они сидели на скамеечках и были каменные. И я увидел престол из червонного золота, украшенный жемчугом и драгоценностями, и на нем сидел человек в роскошнейших одеждах, на голове которого был венец Хосроев, украшенный дорогими камнями, которые испускали лучи, точно лучи дневного света. И, подойдя к нему, я увидел, что он из камня. Потом я направился из этой залы к дверям гарема. И, войдя туда, увидел диван женщин, и в этом диване я увидел престол из червонного золота, украшенный жемчугом и драгоценностями, и на нем сидела женщина-царица, на голове которой был венец, окаймлённый дорогими каменьями, и её окружали женщины, подобные лунам, которые сидели на скамеечках и были одеты в роскошнейшие одежды, выкрашенные в разные цвета, и тут же стояли евнухи, сложив руки на груди, как будто они стоят, чтобы прислуживать. И этот диван ошеломлял смотрящих, так много было в нем украшений, диковинного убранства и великолепных ковров. В нем висели самые яркие лампы из прозрачного хрусталя, и в каждом из хрустальных котелков был бесподобный яхонт, цену которого не покрыть деньгами. И я бросил, о повелитель правоверных, то, что было со мной, и стад собирать эти камни, и поднял их сколько мог. И я не звал, что мне взять, а что оставить, так как увидел, что это место подобно сокровищу из сокровищ какого-нибудь города. И затем я увидел маленькую дверь, за которой была лестница, и, войдя в эту дверь, поднялся на сорок ступенек и услышал, что кто-то читает Коран нежным голосом. И я пошёл на этот голос и дошёл до дверей комнаты. И тогда я увидел шёлковую занавеску, украшенную золотыми шнурками, на которых были нанизаны жемчуга, кораллы, яхонты и куски изумруда, и драгоценные камни сияли на них, как сияют звезды. Голос слышался из-за этой занавески, и, подойдя к занавеске, я поднял её, и передо мной предстала разукрашенная дверь дворца, смущающая мысли. Я вошёл в эту дверь и увидел дворец, подобный сокровищу на лице земли, и в глубине его – девушку, подобную сияющему солнцу посреди безоблачного неба. И она была одета в самые роскошные одежды и украшена самыми лучшими, какие бывают, драгоценностями. При этом сама была дивно красива и прелестна – стройная, соразмерная, изящная и совершённая, с тонким станом, тяжкими бёдрами и слюной, исцеляющей больного, и томными веками, и как будто её имел в виду в своих словах сказавший: Привет её стану, под одеждой сокрытому, И розам, в садах ланит её расцветающим! Как будто Плеяды на челе её светятся, А прочие звезды – на груди в ожерелий. Когда б в одеяние оделась она из роз, Плоды её тела листья роз окровавили б Когда б в море плюнула, – а море солёное, — Поистине, слаще мёда вкус моря б сделался. А если б сошлась она со старцем на костыле, Поистине, мог бы он льва ярого разорвать. И Абд-Аллах ибн Фадиль продолжал: «О повелитель правоверных, когда я увидел эту девушку, меня охватила любовь к ней, и я подошёл к ней ближе и увидел, что она сидит на высокой скамеечке и читает книгу Аллаха, великого, славного, по памяти, из глубины сердца, а голос её – точно скрип ворот рая, когда их открывает Ридван, и слова, выходя из её уст, рассыпаются, как драгоценные камни, а лицо её дивно прекрасно, красиво и блестяще, как сказал о подобной ей поэт: О волнующий языком своим и свойствами, Все сильней во мне и любовь к тебе и привязанность. Твои два свойства любящих расплавят всех — Дауда звуки и лицо Иосифа. И когда я услышал звуки её голоса при чтении великого Корана (а моё сердце читало в её чарующих глазах привет по слову владыки милосердого), я запутался в словах и не мог хорошо её приветствовать. Мой разум и слух были ошеломлены, и я стал таким, как сказал поэт: Любовь потрясла меня, и речи лишился я, И в стан я вошёл, чтоб кровь спасти от пролития. И речи хулителей я слушал лишь для того, Чтобы страсть свою высказать любимой в словах моих. И затем я набрался стойкости против ужасов любви и сказал ей: «Мир тебе, о госпожа, охраняемая и драгоценность скрываемая. Да утвердит Аллах навеки устои твоего счастья и да воздвигнет опоры твоей славы». И женщина ответила: «И тебе от меня мир, привет и уважение, о Абд-Аллах ибн Фадиль! Приют, уют и простор тебе, о мой любимый и прохлада моего глаза!» – «О госпожа, – спросил я, – откуда ты узнала моё имя? Кто ты сама такая, и что такое с жителями этого города, что они сделались камнями? Я хочу, чтобы ты рассказала мне истину об этом деле, – я дивлюсь на этот город и на его жителей и на то, что в нем не найти человека, кроме тебя. Ради Аллаха, расскажи мне об этом». И девушка сказала: «Садись, о Абд-Аллах, и, если захочет Аллах великий, я расскажу тебе и сообщу истину об этом деле и истину о деле этого города и его жителей подробно. Нет мощи и силы, кроме как у Аллаха высокого, великого!» И я сел рядом с девушкой, и она сказала: «Знай, о Абд-Аллах (помилуй тебя Аллах!)» что я дочь царя этого города, и мой родитель – это тот, кого ты видел сидящим в диване на высоком престоле, а те, кто вокруг него, – вельможи его правления и знатные люди его царства. Мой отец обладал великой мощью и повелевал тысячей тысяч и сотней тысяч и двадцатью тысячами воинов, а число эмиров его правления – двадцать четыре тысячи, и все это – судьи и обладатели должностей. Под властью моего отца была тысяча городов, кроме селений, поместий, крепостей, укреплений и деревень, и число эмиров арабов, подвластных ему, – тысяча эмиров, а каждый эмир повелевает двадцатью тысячами витязей. У него сокровища, богатства, металлы и драгоценные камни, каких не видел глаз и не слышало ухо…» И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи. Девятьсот восемьдесят третья ночь. Когда же настала девятьсот восемьдесят третья ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что дочь царя каменного города сказала: „О Абд-Аллах, у моего отца были сокровища и богатства, каких не видел глаз я не слышало ухо. И он покорял царей и губил богатырей и храбрецов на войне и на поле битвы, и его боялись великаны, и смирились перед ним Хосрои. И при всем этом он был нечестивец, предававший Аллаху товарищей и поклонявшийся идолам вместо своего владыки, и все его воины были нечестивцы и поклонялись идолам вместо всезнающего владыки. И случилось, что в один из дней он сидел на престоле своего царства, окружённый вельможами правления. И не успел он опомниться, как вошёл к нему какой-то человек, и диван осветился светом его липа. И мой отец посмотрел на него и увидел, что он одет в зеленую одежду и высок ростом, и руки его спускаются ниже колен, и вид у него почтённый и достойный, и свет сияет от его лица. И этот человек сказал моему отру: „О жестокий, о притеснитель! До каких пор будешь ты обольщён почитанием идолов и станешь пренебрегать почитанием всезнающего владыки? Скажи: „Свидетельствую, что нет бога, кроме Аллаха, и свидетельствую, что Мухаммед – раб и посол Аллаха“. Прими ислам вместе с твоим народом. Оставь поклонение идолам – они не помогут и не заступятся. Не почитают по праву никого, кроме Аллаха, подъявшего небеса без опоры и распростёршего землю по милости к рабам“. – «Кто ты, о человек, отвергающий поклонение идолам, что говоришь такие слова? – спросил мой отец. – Разве ты не боишься, ч | |
Сказка № 4688 | Дата: 01.01.1970, 05:33 |
---|
Когда же настала девятьсот семьдесят первая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что невольница вошла к ним и дала каждому из них чашку, и они выпили и заснули. И тогда пришла молодая женщина и сказала Камар-аз-Заману: „О негодяй, как ты спишь и утверждаешь, что ты влюблённый, ведь влюблённые не спят“. И она села ему на грудь и не переставала осыпать его поцелуями, и кусать, и сосать ему губы, и играть с ним до утра. А потом она положила ему в карман нож. Под утро она послала свою невольницу, и та разбудила обоях, и щеки Камар-аз-Замана словно пылали огнём от сильного румянца, и губы у него были как коралл из-за сосанья и поцелуев. И ювелир спросил его: «Может быть, тебя беспокоили комары?» И Камар-аз-Заман отвечал: «Нет». Теперь, узнав в чем загадка, он перестал жаловаться, – а посмотрев у себя в кармане, он нашёл нож, – и промолчал. И Камар-азЗаман позавтракал, и выпил кофе, и вышел от ювелира, и отправился в хан. И, взяв пятьсот динаров, пошёл к старухе, и рассказал ей о том, что видел, и сказал: «Я заснул против воли и утром не увидел ничего, кроме ножа у себя в кармане». – «Да защитит тебя от неё Аллах в следующую ночь! – воскликнула старуха. – Она говорит тебе: „Если ты заснёшь ещё раз, я тебя зарежу!“ Ты будешь приглашён к ним на следующую ночь, и если ты заснёшь, она тебя зарежет». – «А что же мне делать?» – спросил Камар-аз-Заман. И старуха сказала: «Расскажи мне, что ты ешь и пьёшь перед сном». И Камар-аз-Заман сказал: «Мы ужинаем, как обычно ужинают, а потом, после ужина к нам приходит невольница и подаёт каждому из нас чашку. И когда я выпиваю свою чашку, я засыпаю и просыпаюсь только утром». – «Беда в этой чашке, – сказала старуха. – Возьми её у невольницы, но не пей, пока её не выпьет хозяин и не заснёт. Когда невольница даст тебе чашку, скажи ей: „Дай мне напиться воды“. И она уйдёт, чтобы принести тебе кувшин, а ты вылей из чашки за подушку и представься спящим. А когда невольница вернётся с кувшином, она подумает, что ты заснул, после того как выпил чашку, и уйдёт от тебя, и через некоторое время тебе все станет ясно. Но берегись ослушаться моего приказания». – «Слушаю и повинуюсь!» – ответил Камараз-Заман и отправился в хан. Вот то, что было с ним. Что же касается жены ювелира, то она сказала своему мужу: «Гостя угощают три вечера. Пригласи же в третий раз». И ювелир отправился к Камараз-Заману, и пригласил его, и привёл опять в ту комнату. И когда они поужинали и совершили вечернюю молитву, вдруг вошла та невольница и дала каждому из них чашку. И хозяин выпил и заснул, а что касается Камар-аз-Замана, то он не выпил, и невольница сказала ему: «Разве ты не будешь пить, о господин?» И он сказал ей: «Я чувствую жажду, подай кувшин». И невольница ушла, чтобы принести кувшин, и Камар-аз-Заман опрокинул чашку за подушку и лёг. И когда невольница возвратилась, она увидела, что он спит, и рассказала об этом своей госпоже. «Когда он выпил чашку, он заснул», – сказала она. И молодая женщина подумала: «Смерть для него лучше, чем жизнь». И потом она взяла острый нож и вошла к нему, говоря: «Вот уж третий раз, как ты не замечаешь знака, о дурень! Теперь я распорю тебе живот». И Камар-аз-Заман, увидев, что она подходит к нему с ножом в руке, открыл глаза и поднялся, смеясь, и женщина сказала ему: «Ты понял этот знак не по своей догадливости, а по указанию хитрого. Расскажи мне, откуда у тебя это знание?» – «От одной старухи, и у меня с ней случилось то-то и то-то», – отвечал Камар-аз-Заман и рассказал ей в чем дело. И женщина молвила: «Завтра уйди от нас и пойди к старухе и спроси её: „Остались ли у тебя ещё хитрости, сверх этого?“ Если она тебе скажет: „Есть“, скажи ей: „Старайся, чтобы я получил доступ к ней открыто“. А если она скажет: „Нет у меня больше ничего, это последнее“, – выкинь её из головы. А завтра вечером к тебе придёт мой муж и пригласит тебя; приходи с ним и расскажи мне все, и я буду знать остальной план». – «Это недурно», – сказал Камар-аз-Заман. И он провёл с ней остаток ночи, прижимаясь и обнимаясь, и они употребляли, в согласии, буквы понижения, сближая связь со связующим, а муж её был точно тенвин, отброшенный при сочетании [674]. И они делали это до утра, и потом женщина сказала: «Мне не хватит с тобой ни ночи, пи дня, ни месяца, ни года, и я хочу провести с тобой остаток жизни. Но потерпи, пока я не сделаю с моим мужем хитростей, которые смутят разных людей, и мы достигаем таким образом нашей цели. Я зароню в него сомнение, так что он разведётся со мной, и я выйду за тебя замуж и поеду с тобой в твою страну. И я перенесу к тебе все его деньги и сокровища и ухитрюсь разрушить его жилище и стереть его следы. Но только ты слушайся моих слов и повинуйся мне в том, что я тебе скажу, и не будь непослушен». – «Слушаю и повинуюсь! – сказал Камараз-Заман. – Нет во мне непослушания». И женщина молвила: «Ступай в хан, и если мой муж придёт и пригласит тебя, скажи ему: „О брат мой, сын Адама тягостен, когда учащаются его посещения, они надоедают и щедрому и скупому. Как это я хожу к тебе каждый вечер, и мы с тобой спим в одной комнате, – ведь если ты не сердишься на меня, то, может быть, твоя жена на меня сердита, так как я не пускаю тебя к ней. Если ты желаешь общения со мной, то найми мне дом, рядом с твоим домом, и иногда ты будешь бодрствовать со мной до часа сна, и иногда я стану бодрствовать с тобой до часа сна, и потом я буду уходить в своё жилище, а ты пойдёшь в гарем. Это лучше, чем каждую ночь не пускать тебя в гарем“. И после этого он придёт ко мне и спросит у меня совета, и я ему посоветую выселить нашего соседа. Дом, в котором он живёт, – наш дом, и этот сосед живёт по найму. И когда ты придёшь в этот дом, Аллах облегчит нам остальное. Ступай теперь и сделай так, как я тебе велела», – сказала она потом. И Камар-аз-Заман ответил: «Слушаю и повинуюсь!» И жена ювелира ушла, а он представился спящим. И через некоторое время пришла невольница и разбудила обоих, и ювелир, очнувшись, спросил: «О купец, может быть, комары беспокоили тебя?» – «Нет», – сказал Камар-аз-Заман. И ювелир молвил: «Должно быть, ты к ним привык». И затем они позавтракали, и выпили кофе, и ушли по своим делам, и Камар-аз-Заман отправился к старухе и рассказал ей о том, что случилось…» И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи. Девятьсот семьдесят вторая ночь. Когда же настала девятьсот семьдесят вторая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Камар-аз-Заман, отправившись к старухе, рассказал ей о том, что случилось, и сказал: „Она говорила мне то-то и то-то, а я говорил ей то-то и то-то. Есть ли у тебя что-нибудь больше, чем этот план, чтобы привести меня к сближению с ней открыто?“ – „О дитя моё, – сказала старуха, – мой план дошёл досюда, и здесь истощились мои хитрости“. И Камар-аз-Заман оставил её и отправился в хан. И наступило утро, а под вечер ювелир отправился к Камар-азЗаману и пригласил его, и Камар-аз-Заман сказал: «Мне невозможно идти с тобой». – «Почему это, – спросил ювелир, – я полюбил тебя и не могу больше с тобой расстаться? Заклинаю тебя Аллахом, пойдём со мной». – «Если ты хочешь долго быть со мной вместе и продлить дружбу между мной и тобой, найми мне дом рядом с твоим домом, – сказал Камар-аз-Заман, – и если захочешь, ты будешь бодрствовать у меня, и я буду бодрствовать у тебя, и перед сном каждый из нас уйдёт в свой дом и будет спать у себя». – «У меня есть дом рядом с моим домом, – сказал ювелир, – и он моя собственность. Пойдём ко мне сегодня вечером, а завтра я освобожу его для тебя». И Камар-аз-Заман пошёл, и они поужинали и совершили вечернюю молитву, и муж женщины выпил чашку, где было снадобье, и заснул, а в чашке Камар-аз-Замана не было примеси, и он выпил её и не заснул. И жена ювелира пришла к нему и просидела, беседуя с ним, до утра, и её муж валялся, точно мёртвый, а потом он очнулся, как обычно, от сна и послал за своим жильцом и сказал ему: «О человек, освободи мне мой дом – он мне понадобился». – «На голове и на глазах!» – ответил жилец, освободил дом, и Камар-аз-Заман поселился в нем и перенёс в него все свои пожитки. И в этот вечер ювелир провёл время у Камар-аз-Замана, а потом он ушёл домой. На следующий день его жена послала за искусным строителем и, призвав его, соблазнила его деньгами, и он сделал ей из её дома подземный ход, который вёл в дом Камар-аз-Замана, и устроил опускную дверь под землёй. И не успел Камар-аз-Заман опомниться, как женщина вошла к нему, неся с собой два мешка денег. «Откуда ты пришла?» – спросил он. И она показала ему подземный ход и сказала: «Возьми эти два мешка его денег», – и села. И она забавлялась и играла с ним до утра, а потом сказала: «Подожди, я схожу к нему и разбужу его, чтобы он ушёл в свою лавку, а потом приду к тебе». И Камар-аз-Заман сел и стал её ждать. А она пошла к своему мужу и разбудила его, и он встал, омылся, помолился и ушёл в лавку. И после его ухода она взяла четыре мешка, и пришла к Камар-аз-Заману подземным ходом, и сказала: «Возьми эти деньги». И посидела у него, а затем каждый из них ушёл своей дорогой, и женщина пошла к себе домой, а Камараз-Заман отправился на рынок. И когда, ко времени заката, он вернулся к себе домой, он увидел у себя десять мешков, и драгоценные камни, и другие вещи. А потом ювелир пришёл к Камар-аз-Заману, в его дом, и увёл его к себе, в ту комнату, и они вместе провели вечер. И невольница, по обычаю, вошла к ним и дала им напиться, и её господин заснул, а с Камар-аз-Заманом ничего не случилось, так как его чашка была безвредная, без примеси. И женщина пришла к нему и сидела, играя с ним, а невольница носила вещи в дом Камар-аз-Замана через подземный ход, и они были в таком положении до утра. А затем невольница разбудила своего господина и напоила обоих кофе, и каждый из них ушёл своей дорогой. И на третий день женщина показала Камар-аз-Заману нож, принадлежащий её мужу (а он был его работы и был сделан его рукой, и ювелир истратил на него пятьсот динаров, так что нельзя было найти ему равного по красоте работы, и люди так часто просили у ювелира этот нож, что он положил его в сундук, и его душа не соглашалась продать его никому), и сказала Камар-аз-Заману: «Возьми этот нож, положи его за пояс и пойди к моему мужу. Сядь с ним рядом, вынь нож из-за пояса и скажи: „О мастер, взгляни на этот нож, – я купил его сегодня. Расскажи мне, проиграл я на нем или выиграл“. И мой муж узнает нож, но ему будет стыдно сказать тебе: „Это мой нож!“ И если он тебя спросит, где ты его купил и за сколько ты его получил, скажи ему: „Я увидел двух левантинцев, которые дрались, и один из них спросил другого: „Где ты был?“ И тот сказал: „Я был у моей подружки; всякий раз, как я с ней встречаюсь, она даёт мне денег, а сегодня она мне сказала: „Сейчас у меня руки коротки для денег, но возьми этот нож – это нож моего мужа“. И я взял у неё нож и хочу его продать“. И нож мне понравился, и когда я услышал, что он говорит это, я спросил его: „Ты продашь его мне?“ И он сказал: „Покупай“. И я взял у него нож за триста динаров. Узнать бы, дёшево это или дорого!“ И посмотри, что он тебе скажет. А потом поговори с ним немного и уйди от него и приходи скорей ко мне – ты увидишь, что я сижу у входа в подземный ход и жду тебя, – И отдай мне нож». «Слушаю и повинуюсь!» – сказал Камар-аз-Заман, и потом он взял нож, и, положив его за пояс, пошёл в лавку ювелира, и приветствовал его. И ювелир сказал ему: «Добро пожаловать!» И посадил его, и он увидел у него за поясом нож, и удивился, и сказал про себя: «Это мой нож, но кто же передал его этому купцу?» И он стал размышлять и говорил про себя: «Узнать бы, мой это нож или похожий на него!» И вдруг Камар-аз-Заман вынул нож и сказал: «О мастер, возьми этот нож, взгляни на него». И когда ювелир взял нож у него из рук, он узнал его, как нельзя лучше, но постыдился сказать: «Это мой нож…» И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи. Девятьсот семьдесят третья ночь. Когда же настала девятьсот семьдесят третья ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что ювелир, взяв нож у Камар-азЗамана, узнал его, но постыдился сказать: „Это мой нож“. И спросил: „Где ты его купил?“ И Камар-аз-Заман рассказал ему то, что его научила рассказать женщина, и ювелир сказал: „Такой нож за эти деньги – дешёв, так как он стоит пятьсот динаров“. И огонь загорелся у него в сердце, и руки его запутались и не могли делать его работу. И Камар-аз-Заман стал с ним разговаривать, но ювелир был погружён в море размышлений, и всякий раз, как юноша говорил ему пятьдесят слов, он отвечал одно слово, и сердце его было в мучении, а тело его было в волнении, и ум его смутился, и он стал таким, как сказал поэт: Не знаю я, что сказать, когда говорят со мной, — Они говорят и видят – мысль моя далеко. И в море я погружён раздумья бездонное, Мужчины от женщины не в силах я отличить. И Камар-аз-Заман увидел, что состояние ювелира переменилось, и сказал ему: «Ты, может быть, сейчас занят». И поднялся, и быстро отправился домой, и он увидел, что женщина стоит у входа в подземный ход и ждёт его. И, увидев его, она спросила: «Сделал ты так, как я тебе велела?» И Камар-аз-Заман сказал: «Да». – «Что он тебе говорил?» – спросила она. И Камар-аз-Заман ответил: «Он сказал, что за такую цену нож дешёв, потому что он стоит пятьсот динаров, но его состояние изменилось, и я ушёл от него и не знаю, что с ним было после этого». – «Дай нож, – сказала она, – тебе от него ничего не будет». И взяла нож, и положила его на место, и села. Вот то, что было с ней. Что же касается ювелира, то после ухода от него Камар-аз-Замана в его сердце запылал огонь, и увеличилось его беспокойство, и он сказал про себя: «Непременно схожу и проверю, где нож, и обрежу со мнение уверенностью». И он пошёл, и пришёл домой, и вошёл к своей жене, пыхтя, точно дракон, и жена его спросила: «Что с тобой, о господин мой?» – «Где мой нож?» – воскликнул ювелир. И жена его ответила: «В сундуке». А затем она стала бить себя рукой в грудь и сказала: «О моя забота! Может быть, ты с кем-нибудь поссорился и пришёл искать нож, чтобы ударить его им». – «Подай нож, покажи мне его!» – сказал ювелир. И жена его воскликнула: «Раньше поклянись мне, что ты никого им не ударишь!» И ювелир поклялся ей, и она открыла сундук и вынула нож, и её муж принялся его вертеть, говоря: «Поистине, это вещь удиви тельная!» И затем он сказал ей: «Возьми его и положи на место». И жена его молвила: «Расскажи мне, в чем причина этого». И ювелир сказал: «Я увидел у нашего друга нож такой же, как этот». И рассказал ей всю историю. А потом он сказал: «Но когда я увидел нож в сундуке, я обрезал сомнение уверенностью». – «Ты, может быть, по думал обо мне дурное и решил, что я – подруга этого левантинца и отдала ему нож?» – сказала она. И ювелир молвил: «Да, я усомнился в этом деле, но когда я увидел нож, сомнение ушло из моего сердца». – «О человек, – сказала его жена, – не осталось в тебе добра». И ювелир принялся извиняться перед ней и наконец умилостивил её, и потом он вышел и пошёл в свою лавку. А на следующий день женщина дала Камар-аз-Заману часы своего мужа (а он сделал их своей рукой, и ни у кого не было им подобных) и сказала ему: «Пойди к нему в лавку, сядь подле него и скажи: „Того, кого я видел вчера, я видел и сегодня, и у него в руках были часы. И он сказал мне: „Не купишь ли эти часы?“ И я спросил: „Откуда у тебя эти часы?“ И он сказал: „Я был у моей подружки, и она мне их дала“. И я купил их за пятьдесят восемь динаров. Скажи мне, дёшевы они за эту цену или дороги“. И посмотри, что он тебе скажет. А когда ты уйдёшь от него, приходи скорей ко мне и отдай мне часы». И Камар-аз-Заман пошёл к ювелиру и сделал так, как сказала ему женщина, и ювелир, увидев часы, сказал: «Они стоят семьсот динаров». И в него вошло подозрение. А юноша оставил его и, придя к женщине, отдал ей часы, и вдруг её муж вошёл, пыхтя, и спросил: «Где мои часы?» – «Вот они здесь», – сказала она. И ювелир воскликнул: «Подай их сюда!» И когда женщина принесла ему часы, он вскричал: «Нет мощи и силы, кроме как у Аллаха высокого, великого!» – «О человек, – сказала она, – ты не без новостей! Расскажи мне, какие у тебя новости». – «Что я скажу! – воскликнул ювелир. – Я не знаю, что думать в этих обстоятельствах!» И затем он произнёс такие стихи: «Всемилостивым клянусь, смущён я, сомнения нет, Печали, не знаю, как меня окружили вдруг! Я буду терпеть, пока узнает терпение, Что вытерпеть горшее, чем мирра, я в силах был. Ничто ведь не горько так, как мирра, но вытерпеть Могу более жгучее, чем угли горячие. А в том, что хочу я, власть не мне ведь принадлежит, И тем, кто имеет власть, приказано мне терпеть». «О женщина, – сказал он потом, – я видел у купца, нашего друга, сначала мой нож (а я узнал его потому, что его работа – изобретение моего ума, и подобного ему не найти), и он рассказал мне вещи, огорчающие сердце. И я пришёл сюда и увидел нож здесь. А второй раз я увидел у него часы, и работа их – тоже изобретение моего ума, и не найдётся подобных им в Басре. И наш друг опять рассказал мне вещи, огорчающие сердце, и я смутился в уме и не понимаю больше, что происходит». – «По твоим словам выходит, – сказала женщина, – что я – подруга этого купца и его милая и отдаю ему твои вещи, и ты допустил, что я тебя обманываю, и пришёл меня спросить. И если бы ты не увидел ножа и часов у меня, ты бы уверился в моем обмане. Но только, о человек, раз ты предположил обо мне такие предположения, я не буду есть с тобой одну пищу и пить одну воду после этого, так как ты мне отвратителен отвращением запрещающим». И ювелир принялся её уговаривать, и наконец умилостивил её, и вышел, и стал раскаиваться в том, что обратился к ним с такими словами, и потом он пошёл в лавку и сел там…» И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи. Девятьсот семьдесят четвёртая ночь. Когда же настала девятьсот семьдесят четвёртая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что ювелир, выйдя от своей жены, стал раскаиваться в этих словах, и потом он ушёл в лавку и сидел в лавке с Камар-аз-Заманом, и его охватило сильное волнение и задумчивость, больше которой нет, и он и верил и не верил. А под вечер он пришёл домой один и не привёл с собой Камар-аз-Замана. Женщина спросила его: „Где купец?“ – „У себя“, – сказал он. И женщина молвила: „Разве остыла твоя дружба с ним?“ – „Клянусь Аллахом, – ответил ювелир, – он стал мне противен после тото, что из-за него случилось“. И жена его сказала ему: „Пойди приведи его ради меня“. И ювелир поднялся, и пришёл в дом Камар-аз-Замана, и увидел свои вещи, разложенные там, и узнал их, и огонь загорелся в его сердце, и он начал вздыхать. «Почему это ты, я вижу, задумчив?» – спросил его Камар-аз-Заман. И ювелир постыдился сказать ему: «Мои вещи у тебя, кто к тебе их принёс?» Он только сказал: «Меня охватило беспокойство, но пойдём ко мне домой, мы там развлечёмся». – «Оставь меня в моем доме, – сказал Камар-аз-Заман, – я не пойду к тебе». И ювелир стал заклинать его и увёл его к себе, а потом они поужинали и бодрствовали весь вечер. И Камар-аз-Заман разговаривал с ювелиром, но тот был погружён в море дум, и когда юноша-купец говорил сто слов, ювелир отвечал ему одним словом. И невольница вошла к ним, по обычаю, с двумя чашками, и когда они выпили, купец заснул, а юноша не заснул, так как в его чашке не было примеси. И женщина вошла к Камар-аз-Заману и сказала ему: «Как ты находишь этого рогатого, который опьянел в своей простоте и не знает козней женщин. Я обязательно его обману, чтобы он со мной развёлся. Завтра я приму облик невольницы и пойду за тобой в лавку, и ты ему скажешь: „О мастер, я зашёл сегодня в хан торговцев пленными и увидел эту невольницу и купил её за тысячу динаров. Посмотри её для меня, дешёвая она за эту цену или дорогая“. И потом открой ему моё лицо и грудь и дай ему посмотреть на меня, а затем возьми меня и вернись со мной в твоё жилище, и я пройду домой через подземный ход и посмотрю, чем у нас с ним кончится дело». И они провели ночь в радости, веселье и застольной беседе, и играли, веселились и наслаждались до утра. А после этого женщина ушла в своё помещение и прислала невольницу, и та разбудила своего господина и Камараз-Замана, и они поднялись, и, совершив утреннюю молитву, позавтракали, и выпили кофе, и ювелир пошёл к себе в лавку, а Камар-аз-Заман отправился домой. И вдруг женщина вышла к нему из подземного хода в облике невольницы (а она раньше была невольницей), и Камар-аз-Заман отправился в лавку ювелира, а женщина пошла за ним, и он шёл, а она шла сзади, пока он не привёл её к лавке ювелира. И он пожелал её мужу мира, и сел, и сказал: «О мастер, я ходил сегодня в хан торговцев пленными, чтобы поглядеть, и увидел эту невольницу в руках посредника. Она мне понравилась, и я её купил за тысячу динаров. Я хочу, чтобы ты взглянул на неё и посмотрел, дешева она за эту цену или нет». И он открыл лицо женщины, и ювелир увидел, что это его жена (а она оделась в свои самые роскошные одежды и украсилась наилучшими украшениями, и насурьмила глаза, и выкрасила концы пальцев, так же, как украшалась перед ним в его доме), и узнал её наилучшим образом по лицу, одежде и украшениям, так как он делал их своей рукой. И он увидел на её пальце перстни, которые недавно сделал для Камар-аз-Замана. И для него стало со всех сторон ясно, что это его жена. «Как твоё имя, о невольница?» – спросил он. И она отвечала: «Халима». (А имя его жены было тоже Халима, и она назвала ему это самое имя.) И ювелир удивился этому и спросил Камар-аз-Замана: «За сколько ты её купил?» – «За тысячу динаров», – сказал Камар-аз-Заман. И ювелир молвил: «Ты получил её даром, так как тысяча динаров это меньше, чем стоимость её перстней, и её одежда и украшения достались тебе даром». – «Да обрадует тебя Аллах благом, – сказал Камараз-Заман. – Раз она тебе понравилась, я отведу её к себе домой». – «Делай как хочешь», – сказал ювелир. И Камар-аз-Заман взял её и пошёл домой, и она прошла через подземный ход и села в своём доме. Вот что было с ней. Что же касается ювелира, то в его сердце загорелся огонь, и он сказал про себя: «Пойду посмотрю, где моя жена. Если она дома, значит, эта невольница на неё похожа (славен тот, на кого нет похожего!), а если моей жены нет дома, значит, это она, без сомнения». И он вышел и бежал, пока не вошёл в дом, и увидел, что его жена сидит в той самой одежде и украшениях, в которых он её видел в лавке, и тогда он ударил рукой об руку и воскликнул: «Нет мощи и силы, кроме как у Аллаха высокого, великого!» «О человек, – сказала его жена, – случилась с тобой бесноватость или что с тобой такое? Не таковы твои привычки! С тобой обязательно должно быть какое-нибудь дело». – «Если ты хочешь, чтобы я тебе рассказал, – ответил ювелир, – то не огорчайся». – «Говори», – сказала женщина. И ювелир молвил: «Торговец, наш друг, купил невольницу, стан которой подобен твоему стану, и её рост такой же, как твой рост, и имя её такое же, как твоё имя, и одежда такая же, как твоя одежда. Она похожа на тебя во всех своих качествах, и на пальцах у неё перстни, подобные твоим перстням, и её украшения такие же, как твои украшения. Когда он показал мне её, я подумал, что это ты, и теперь я в смущении. О, если бы мы не видели этого купца и не дружили с ним, и он бы не приходил из своей страны, и мы бы его не знали! Он замутил мою жизнь после ясности и стал причиной суровости после верности и ввёл сомнение в моё сердце». – «Посмотри мне в лицо, – сказала его жена. – Может быть, это я была с ним, и купец – мой друг, и я переоделась в одежду невольницы и сговорилась с ним, что он покажет меня тебе, чтобы обмануть тебя?» – «Что это за слова? – сказал ювелир. – Я не думаю, что ты можешь делать такие вещи!» А этот ювелир был несведущ в кознях женщин и в том, что они делают с мужчинами, и не знал таких слов поэта: Мечтой о красавицах встревожено сердце, Хоть юность вдали и час седин наступает. Мне тяжко от Лейлы, хотя близость с ней далека, И беды и горести стоят между нами. А если вы спросите о жёнах, то, истинно, Я в женских делах премудр и опытен буду. И если седа голова у мужа иль мало средств, Не будет тогда ему в любви их удела. И слов другого: Не слушайся женщин – вот покорность прекрасная! Несчастлив тот юноша, что жёнам узду вручил: Мешают они ему в достоинствах высшим стать, Хотя бы стремился он к науке лет тысячу. И слов другого: О женщины, – дьяволы, для нас сотворённые! К Аллаху прибегну я от дьявола козней. Кто страстью был к ним испытан, ею кто был сражён, Сгубил рассудительность и в жизни и в вере». И жена его сказала ему: «Я буду сидеть дома, а ты пойди к нему сейчас и постучи в ворота и ухитрись быстро войти к нему. И если ты войдёшь и увидишь, что невольница у него, значит, эта невольница похожа на меня (славен тот, на кого нет похожего!), если же ты не увидишь у него невольницы, значит я – та невольница, которую ты с ним видел, и твоя дурная мысль обо мне подтвердится». – «Ты права», – сказал ювелир и оставил её и вышел. А она встала и, спустившись в подземный ход, села у Камар-азЗамана, и рассказала ему об этом, и сказала: «Отопри скорей ворота и покажи меня ему». И когда они разговаривали, вдруг постучали в ворота, и Камар-аз-Заман спросил: «Кто у ворот?» И ювелир ответил: «Я, твой друг. Ты мне показывал на рынке невольницу, и я порадовался за тебя, но моя радость не была полной. Открой же ворота и покажи её мне». – «В этом нет дурного», – сказал Камар-аз-Заман и отпер ворота. И ювелир увидел, что его жена сидит у Камар-аз-Замана. И она поднялась и поцеловала ему и Камар-аз-Заману руку, и ювелир посмотрел на неё и поговорил немного с юношей, и он увидел, что невольница ничем не отличается от его жены. «Аллах творит что хочет», – сказал он и вышел, и увеличилось в его сердце беспокойство, и он вернулся к себе домой и увидел, что его жена сидит дома, так как она прибежала раньше его через подземный ход…» И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи. Девятьсот семьдесят пятая ночь. Когда же настала девятьсот семьдесят пятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что женщина пришла раньше своего мужа через подземный ход, когда он вышел из ворот, и села у себя в доме. И когда её муж вошёл к ней, она спросила его: „Что ты видел?“ – „Я видел её у её господина, и она похожа на тебя“, – сказал ювелир. И женщина молвила: „Отправляйся к себе в лавку, и довольно тебе подозревать. Ты больше не будешь подозревать меня?“ – „Не буду, – сказал ювелир. – Не взыщи с меня за то, что от меня было“. – „Да простит тебе Аллах!“ – сказала его жена, и затем ювелир повернул её направо и налево и ушёл к себе в лавку. А его жена прошла по подземному ходу к Камар-аз-Заману, неся с собой четыре мешка, и сказала ему: «Собирайся к поспешному отъезду и приготовься грузить деньги безотлагательно, пока я сделаю для тебя какие у меня есть хитрости ». И Камар-аз-Заман вышел, и купил мулов, и погрузил тюки, и приготовил носилки, а потом он купил невольников и евнухов и вывел их всех из города. И когда все было готово, он пришёл к женщине, и сказал: «Я закончил свои дела». – «И я тоже, – сказала она. – Я перенесла остатки его денег и все его сокровища к тебе и не оставила ему ни малого, ни многого, чем бы он мог пользоваться, и все это от любви к тебе, возлюбленный моего сердца. Я выкуплю тебя тысячу раз моим мужем. Но тебе следует пойти к нему и попрощаться с ним и сказать: „Я хочу уехать через три дня и пришёл к тебе проститься. Сосчитай, сколько приходится с меня, чтобы я отдал тебе за дом, и ты освободишь меня от ответственности“. И посмотри, что он скажет, и вернись ко мне, и расскажи – я уже обессилела, хитря с ним и стараясь его рассердить, чтобы он со мной развёлся, но вижу только, что он за меня цепляется. Нам не осталось ничего другого как отправиться в твою страну». – «О, как прекрасно, если оправдаются грёзы!» – сказал Камар-аз-Заман. И затем он пошёл в лавку ювелира и, сев подле него, сказал: «О мастер, я уезжаю через три дня и пришёл только с тобой проститься. Я хочу, чтобы ты сосчитал, сколько приходится тебе с меня за дом, – я отдам тебе плату, и ты освободишь меня от ответственности». – «Что это за слова? – сказал ювелир. – Твоя милость лежит на мне, и, клянусь Аллахом, я ничего не возьму с тебя в уплату за дом, и сошли на нас благословение. Но твой отъезд заставит нас тосковать по тебе, и если бы это не было для меня запретно, я бы, право, тебе воспрепятствовал и не пустил бы тебя к твоей семье и родным». И затем он простился с ним, и оба заплакали сильным плачем, сильнее которого нет, и ювелир тотчас же запер лавку и сказал про себя: «Мне следует проводить моего друга». И всякий раз как Камар-аз-Заман шёл, чтобы сделать какое-нибудь дело, ювелир шёл за ним. И, входя в дом Камар-аз-Замана, он видел там невольницу, которая стояла перед ними и прислуживала им, а возвратившись домой, он видел свою жену сидящей у себя. И ювелир не переставал видеть её в своём доме, когда входил в него, и видеть её в доме Камар-аз-Замана, когда входил туда, в течение трех дней. А потом Халима сказала Камар-аз-Заману: «Я перенесла уже все, что у него есть из сокровищ, денег и ковров, и у него осталась только невольница, которая приносила вам питьё, я не могу с ней расстаться, так как она близка мне и дорога и хранит мои тайны, я хочу её побить и рассердиться на неё. И когда мой муж придёт, я ему скажу: „Я больше не согласна иметь эту невольницу и не буду жить с ней в одном доме. Возьми её и продай“. И он возьмёт невольницу, чтобы продать её, и купи её ты, чтобы мы её взяли с собой». И Камар-аз-Заман сказал: «Это недурно». И затем жена ювелира побила невольницу, и когда её муж вошёл к ней, он увидел, что невольница плачет, и спросил её о причине плача, и она сказала: «Моя госпожа побила меня». И ювелир пошёл к жене и спросил: «Что сделала эта проклятая невольница, что ты её побила?» И его жена сказала: «О человек, я скажу тебе одно слово – я не могу больше видеть эту невольницу! Возьми её и продай или разведись со мной». – «Я её продам и не стану перечить твоему приказанию», – сказал ювелир. И затем он взял невольницу с собой, когда уходил в лавку, и прошёл с ней мимо Камар-аз-Замана, а его жена, после его ухода с невольницей, быстро побежала по подземному ходу к Камараз-Заману, и он посадил её в носилки, прежде чем старик ювелир дошёл до него. И когда он к нему пришёл, Камараз-Заман увидел у него невольницу и спросил: «Кто это такая?» И ювелир сказал: «Это моя невольница, которая поила нас напитком. Она ослушалась своей госпожи, и та рассердилась на неё и велела мне её продать». – «Раз госпожа её ненавидит, ей нельзя больше у неё жить, – сказал Камар-аз-Заман. – Но продай её мне, чтобы я чувствовал в ней твой запах, и я сделаю её служанкой для моей невольницы Халимы». – «Это недурно, – сказал ювелир, – возьми её». – «За сколько?» – спросил Камар-аз-Заман. И ювелир ответил: «Я не возьму с тебя ничего, так как ты оказал нам милость». И Камар-аз-Заман принял от него невольницу и сказал женщине: «Поцелуй руку твоему господину». И она показалась ювелиру из носилок, и поцеловала его руку, и затем села в носилки, а ювелир смотрел на неё. И Камар-аз-Заман сказал ему: «Поручаю тебя Аллаху, о мастер Убейд, освободи меня от ответственности!» И ювелир молвил: «Да освободит тебя Аллах от ответственности и да доставит тебя благополучно к твоей семье!» И он простился с юношей и отправился в свою лавку, плача, и ему было тяжело расстаться с Камар-аз-Заманом, так как это был его друг, а друг имеет права. Но все-таки он был рад, что рассеются подозрения, которые охватили его из-за дел его жены, так как Камар-аз-Заман уехал, и не оправдалось то, что он подумал о своей жене. Вот что было с ними. Что же касается Камар-аз-Замана, то женщина сказала ему: «Если ты хочешь безопасности, то поезжай с нами не по обычной дороге…» И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи. Девятьсот семьдесят шестая ночь. Когда же настала девятьсот семьдесят шестая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда Камар-аз-Заман выехал, женщина сказала ему: „Если ты хочешь безопасности, поезжай с нами не по обычной дороге“. И Камар-азЗаман отвечал: „Слушаю и повинуюсь!“ И затем он поехал по дороге иной, чем та, по которой ходили обычно люди, и до тех пор ехал из страны в страну, пока не достиг границ Египта. И тогда он написал письмо и послал его отцу со скороходом. А его отец, купец Абд-ар-Рахман, сидел на рынке среди купцов, и в сердце его, из-за разлуки с сыном, было пламя огня, ибо с того времени, как Камар-аз-Заман уехал, к нему не приходило от него вестей. И когда это было так, вдруг подошёл скороход и спросил: «О господа, имя кого среди вас купец Абд-ар-Рахман?» И его спросили: «А чего ты от него хочешь?» И скороход сказал: «У меня письмо от его сына Камар-аз-Замана, и я расстался с ним в аль-Арише\" [675]. И Абд-ар-Рахман обрадовался и возвеселился, и купцы обрадовались за него и поздравили его с благополучием. А потом он взял письмо и прочитал его и увидел в нем: «От Камар-аз-Замана купцу Абд-ар-Рахману. После пожелания мира тебе и всем купцам скажу: если вы спросите про нас, то, Аллаху хвала и благодарение, мы продали, купили и нажили, и затем мы прибыли во здравии, безопасности и благополучии». И тогда купец открыл ворота радости, и устроил пиры, и умножил угощения и приглашения, и велел принести музыкальные инструменты, и совершил от радости разные чудеса. И когда его сын достиг ас-Салихии, ему навстречу вышел его отец, и все купцы его встретили. И его отец обнял его, и прижал к своей груди, и так заплакал, что лишился чувств, а очнувшись, он сказал: «Благословен этот день, о дитя моё, раз свёл нас с тобой наблюдающий, властный». И затем он произнёс слова поэта: «И близость любимых – в ней полная радость, Коль ходит меж нами заздравная чаша. Приют и уют и с ним вместе простор. Сиянью времён и луне среди лун!» И затем он пролил, от сильной радости, слезы из глаз и произнёс такие два стиха: «Месяц времён [676] нам сияет ярко, покровы сняв, Он сияет так, возвратившись к нам после странствий всех. Его волосы нам напомнят цветом отъезда ночь, Но ведь солнца свет над застёжками сияет нам». И потом купцы подошли к Камар-аз-Заману и приветствовали его, и они увидели с ним много тюков, и евнухов, и носилки с широкой оградой, и взяли его, и привели домой. И когда жена ювелира вышла из носилок, отец Камар-аз-Замана увидел, что она искушение для тех, кто видит. И для неё открыли высокий дворец, подобный сокровищу, с которого сняты талисманы. И когда мать Камараз-Замана увидела её, она пленилась ею и подумала, что это царица из жён царей, и обрадовалась ей, и стала её расспрашивать. И Халима сказала: «Я жена твоего сына». И мать Камар-аз-Замана сказала: «Раз он на тебе женился, нам следует устроить тебе великолепную свадьбу, чтобы порадоваться на тебя и на сына». Вот что было с нею. Что же касается купца Абд-арРахмана, то, после того как люди разошлись и все ушли своей дорогой, он встретился с сыном и сказал: «О дитя моё, что это будет у тебя за невольница и за сколько ты её купил?» – «О батюшка, – ответил Камар-аз-Заман, – Это не невольница, это та женщина, что была причиной моего отъезда из дома». – «А как так?» – спросил его отец. И юноша сказал: «Это та, кого описывал нам дервиш в ту ночь, когда он у нас ночевал. Мои мечты привязались к ней с того времени, и я захотел уехать только из-за неё. И по дороге меня раздели, и кочевники взяли мои деньги, и я вошёл в Басру один, и со мной случилось то-то и то-то». И он стал рассказывать своему отцу все дело с начала до конца. И когда он кончил свой рассказ, Абд-ар-Рахман сказал: «О дитя моё, и после всего этого разве ты на ней женился?» – «Нет, – сказал Камар-аз-Заман, – но я обещал ей жениться». – «А ты хочешь жениться на ней?» – спросил Абд-ар-Рахман. И юноша ответил: «Если ты мне прикажешь, я это сделаю, а если нет, я на ней не женюсь». – «Если ты на ней женишься, – сказал ему отец, – я буду свободен от ответа за тебя в дольней и последней жизни и разгневаюсь на тебя сильным гневом. Как ты на ней женишься, когда она сделала такие дела со своим мужем? Раз она сделала их со своим мужем ради тебя, она сделает и с тобой то же ради другого – она обманщица, а обманщице нет доверия. Если ты меня не послушаешься, я буду на тебя гневен, а если ты услышишь мои слова, я поищу тебе девушку лучше её, чистую, непорочную, и женю тебя на ней, хотя бы мне пришлось истратить все мои деньги. И я устрою тебе свадьбу, подобно которой не бывало, и буду похваляться тобой и ею. И если люди скажут: „Такой-то женился на дочери такого-то“ – это лучше, чем когда они скажут: „Он женился на невольнице без рода и племени“. И отец уговаривал сына не жениться и приводил изречения, рассказы, стихи, притчи и назида | |
Сказка № 4687 | Дата: 01.01.1970, 05:33 |
---|
Рассказывают также, о счастливый царь, что был в древние времена один купец, по имени Абд-ар-Рахман. И наделил его Аллах дочерью и сыном, и дочь он назвал Каукаб-ас-Сабах из-за её красоты и прелести, а сына он назвал Камар-аз-Заман из-за его великой красоты. И когда он увидел, какой одарил их Аллах красотой, прелестью, блеском и соразмерностью, он побоялся для них зла от глаз смотрящих и языков завистников, и козней коварных, и ухищрений развратников и скрывал их от людей в одном доме четырнадцать лет, так что никто их не видел, кроме их родителей и невольницы, которая им служила. А их отец читал Коран, как ниспослал его Аллах, и мать их тоже читала Коран. И мать стала обучать свою дочь, а отец обучал сына, пока дети не запомнили Коран и не научились письму, счёту, наукам и вежеству от отца и матери, так что не нуждались в учителе. И когда мальчик достиг возраста мужей, жена купца сказала: «До каких пор ты будешь скрывать твоего сына Камар-аз-Замана от людей? Что он – девочка или мальчик?» – «Мальчик», – ответил ей купец. И она молвила: «Раз он мальчик, почему ты не возьмёшь его с собой на рынок и не посадишь его в лавке, чтобы он знал людей, и люди знали его, и им стало бы известно, что он твой сын. Научи его покупать и продавать, может быть, с тобой что-нибудь случится, и люди будут знать, что он твой сын, когда он наложит руку на твоё наследство. Если же ты умрёшь теперь и он скажет людям: „Я сын купца Абд-ар-Рахмана“, – ему не поверят и скажут: „Мы тебя не видели и не знаем, что у него есть сын“. И твоё имущество возьмут власти, а твой сын будет лишён всего. И дочку я тоже хочу показать людям, – может быть, ктонибудь, ей равный, посватается к ней, и мы выдадим её замуж и порадуемся на неё». – «Это от страха людского глаза», – сказал купец…» И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи. Девятьсот шестьдесят четвёртая ночь. Когда же настала девятьсот шестьдесят четвёртая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда жена купца сказала ему эти слова, он ответил ей: «Это от страха людского глаза, так как я люблю моих детей, а любящий сильно ревнив, и отличился тот, кто сказал: Ревную тебя к себе самому, и к взорам Моим, и к тебе, и к бегу часов, и к месту. Когда б тебя вложил я в мои очи, Вовек мне близость бы не надоела. И если б каждый день мы были вместе, До воскресенья дня, – мне было б мало». И жена его сказала ему: «Положись на Аллаха! Не будет беды с тем, кого хранит Аллах! Возьми его с собой сегодня в лавку». И она одела мальчика в платье из роскошнейших одежд, и он стал искушением для взирающих и огорчением для сердец влюблённых. И отец взял его с собой и отправился с ним на рынок. И всякий, кто видел мальчика, пленялся им, и подходил к нему, и целовал ему руку, и приветствовал его. А его отец ругал людей за то, что они шли за ним следом, чтобы поглядеть на его сына. И некоторые люди говорили: «Это» солнце взошло и засияло на рынке». А другие говорили: «Место восхода луны – в такой-то стороне». Другие же говорили: «Появился серп луны праздника над рабами Аллаха» [670]. И все они намекали на мальчика словами и желали ему блага, и его отца охватил стыд из-за слов людей, но он не мог никому из них запретить говорить и стал ругать мать Камар-аз-Замана и проклинать её, так как это она была причиной выхода мальчика. И отец Камар-аз-Замана обернулся и увидел, что люди толпятся за ним и перед ним, когда он идёт. И наконец они дошли до лавки, и Абд-ар-Рахман отпер лавку, и сел, и посадил перед собой своего сына. И, посмотрев на людей, он увидел, что они запрудили дорогу, и всякий, кто проходил мимо, вперёд или назад, останавливался перед лавкой, и смотрел на это красивое лицо, и не мог от него оторваться. И все люди, мужчины и женщины, были согласны в этом и произносили слова сказавшего: «Ты создал красоты, чтоб нас испытать, И нам ты сказал: «О рабы, меня бойтесь!» Прекрасен ты сам и прекрасное любишь — Твоим ли рабам да в меня не влюбиться?» И когда купец Абд-ар-Рахман увидел, что люди толпятся вокруг его сына, и мужчины и женщины стоят рядами, уставившись на мальчика, он смутился до крайности и впал в недоумение, не зная, что делать. И не успел он опомниться, как подошёл к нему, со стороны рынка, дервиш из странников, на котором было облачение праведных рабов Аллаха, и приблизился к мальчику и начал произносить стихи и проливать обильные слезы. И, увидев, что Камар-аз-Заман сидит, подобный ветви ивы, растущей на куче шафрана, он пролил слезы из глаз и произнёс такие два стиха: «Увидел я трость на куче камня. Как месяц она, когда он блещет. «Как имя?» – спросил. Он молвил: «Лу-лу». Я крикнул: «Мне! Мне!» Он молвил: «Нет! Нет!» [671] И затем дервиш стал не спеша подходить, поглаживая рукой свои седины. И толпа расступилась из почтения к нему, и когда он увидел мальчика, его ум и взор были ошеломлены, и к нему подошли слова сказавшего: И вот красавец этот где то раз стоял, В лице его светился месяц праздника, И вдруг к нему почтённый подошёл старик — Походкою неспешной он нарочно шёл, На нем следы виднелись строгой жизни. Прошёл ночей и дней он испытанья, запретное узнал и то, что можно. И женщин и мужчин любил он страстно, И тонким сделался, как зубочистка Костями стал он, что покрыты кожей. В искусстве этом был он истым персом, И старец юношей ему казался, В любви же к женщинам он был узритом, Но в отраслях обеих был он сведущ. И Зейнаб или Зейд – не различал он. Любил красавиц он, любил их страстно, Рыдал в кочевье, плакал над следами, Сочтёшь его, охваченного страстью, Ты веткой, что качается от ветра. Ведь твёрдость свойственна одним лишь скалам. В искусстве страсти опытен был старец, Внимателен и зорок в этом деле. И трудное и лёгкое прошёл он, С оленем и с газелью обнимался. Любя седых и безбородых равно. И дервиш подошёл к мальчику и подал ему стебель базилика. И отец мальчика положил руку в карман и, вынув несколько дирхемов, сказал: «Возьми свою долю, о дервиш, и уходи своей дорогой». И дервиш взял у него дирхемы, и сел на скамью в лавке, перед мальчиком, и начал смотреть на него и плакать, испуская непрерывные вздохи, и слезы его были точно полноводные ручьи, и люди смотрели на него и порицали его, и одни говорили: «Все дервиши развратники». А другие говорили: «У этого дервиша от любви к мальчику в сердце пожар». Что же касается до его отца, то, когда он увидел эти обстоятельства, он встал и сказал: «Выходи, о дитя моё, мы запрём лавку и уйдём домой. Не подобает нам в сегодняшний день покупать и продавать. Аллах великий пусть воздаст твоей матери за то, что она с нами сделала. Это она была причиной всего этого. О дервиш, – сказал он потом, – выходи, я запру лавку». И дервиш вышел, и купец запер лавку, и взял своего сына, и пошёл. И дервиш следовал за ним, вместе с людьми, пока они не дошли до дому, и мальчик вошёл в дом, и купец обернулся к дервишу и спросил его: «Что ты хочешь, о дервиш, и почему это, я вижу, ты плачешь?» – «О господин, – сказал дервиш, – я хочу быть „твоим гостем сегодня вечером. Ведь гость – гость великого Аллаха“. – „Добро пожаловать гостю Аллаха, – сказал купец, – входи, о дервиш…“ И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи. Девятьсот шестьдесят пятая ночь. Когда же настала девятьсот шестьдесят пятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда дервиш сказал купцу, отцу Камар-аз-Замана: „Я гость Аллаха“, купец ответил ему: „Добро пожаловать гостю Аллаха! Входи, о дервиш“. А про себя купец сказал: „Если этот дервиш влюбился в мальчика и потребует от него мерзости, я обязательно убью его сегодня ночью и скрою его могилу, а если в нем нет разврата, то пусть гость съест свою долю“. И потом он ввёл дервиша и Камар-аз-Замана в одну комнату и сказал потихоньку Камар-аз-Заману: «О дитя моё, садись рядом с дервишем и подразни его и поиграй с ним, после того как я от вас выйду. И если он потребует от тебя дурного, я буду смотреть на вас из окна, которое выходит в эту комнату, и спущусь к нему и убью его». И когда дервиш остался с мальчиком один в комнате и тот сел рядом с дервишем, дервиш стал смотреть на него, и вздыхать, и плакать. И когда мальчик заговаривал с ним, он отвечал ему мягко, а сам дрожал и оглядывался на мальчика, вздыхая и плача. И пришло время ужина, и дервиш стал есть, и глаза его были устремлены на мальчика и не переставали плакать. И когда прошла четверть ночи, и кончилась беседа, и пришло время спать, отец мальчика сказал: «О дитя моё, постарайся сам служить твоему дяде дервишу и не перечь ему», – и хотел выйти. Но дервиш сказал ему: «О господин мой, возьми своего сына с собой или спи с нами». – «Нет, – сказал купец, – вот мой сын – он будет спать с тобой. Может быть, твоя душа чего-нибудь захочет, и тогда мой сын исполнит твою нужду и будет тебе служить». И он вышел, и оставил их, и сел в другой комнате, где было окно, выходившее в комнату тех двоих, и вот что было с купцом. Что же касается мальчика, то он подошёл к дервишу и стал его распалять и предлагать ему себя. И дервиш рассердился и сказал: «Что это такое за слова, о дитя моё! Прибегаю к Аллаху от сатаны, битого камнями! О боже мой, это осуждается и неугодно тебе! Удались от меня, о дитя моё!» И дервиш поднялся со своего места и сел далеко от мальчика, но тот последовал за ним, и бросился ему на грудь и сказал: «Почему, о дервиш, ты лишаешь себя услады близости со мной, когда моё сердце тебя любит?» И гнев дервиша усилился, и он воскликнул: «Если ты не отступишься от меня, я позову твоего отца и расскажу ему о твоём деле». – «Мой отец, – сказал мальчик, – знает, что я такой, и невозможно, чтобы он помешал мне. Залечи же моё сердце! Почему ты от меня отказываешься? Разве я тебе не нравлюсь?» – «Клянусь Аллахом, о дитя моё, – сказал дервиш, – я не сделаю этого, даже если буду изранен острыми мечами!» И он произнёс слова поэта: «Моё сердце прекрасных любит, и женщин И мужчин, и не буду я в этом медлить. Нет, и в полдень увижу их и под утро, Сыном Лота, иль блудником я не буду». И он заплакал и сказал мальчику: «Встань, открой мне дверь, и я уйду своей дорогой. Не буду я больше спать в этом месте!» И он поднялся на ноги, но мальчик уцепился за него и стал говорить: «Посмотри, как сияет моё лицо, как красны мои щеки и мягки мои члены и нежны мои губы». И потом он обнажил ногу, приводящую в смущение вино и кравчего, и посмотрел на дервиша взором, обессиливающим волшебников и колдунов, и был он редкостно красив и мягок в своей изнеженности, как сказал о нем кто-то из сказавших: Мне не забыть, как он поднялся, обнажив Нарочно ногу, блестящую, как жемчуг. Не дивитесь же, что настал уж день воскресенья — В день воскресенья обнажатся ноги [672]. И потом юноша показал ему свою грудь и сказал: «Посмотри на мои соски оеони прекраснее сосков девушки, а моя слюна слаще растительного сахара. Брось благочестие и воздержание и избавь рас от богомольности и набожности! Воспользуйся моей близостью и насладись моей красотой. Не бойся ничего совершенно – ты в безопасности от дурного. Оставь равнодушие – скверное это свойство?» И он стал ему показывать и открывать то, что было скрыто из его прелестей, и ослаблять поводья его ума своими движениями, а дервиш отворачивал лицо и говорил: «Прибегаю к Аллаху! Стыдись, о дитя моё! Это дело запретное, и я не сделаю его даже во сне!» И мальчик стал настаивать, и дервиш вырвался от него и, обратившись к кыбле, начал молиться; и мальчик, увидев, что он молится, оставил его. И дервиш совершил молитву в два раката и произнёс возглас приветствия, и тогда мальчик хотел подойти к нему, но дервиш начал молиться второй раз и совершил молитву в два раката, и сделал это в третий раз, и в четвёртый, и в пятый. И мальчик сказал ему: «Что это за молитва! Разве ты хочешь взлететь к облакам? Ты погубил нам веселье, простояв всю ночь в михрабе». И затем мальчик бросился к дервишу и начал целовать его меж глаз, и дервиш сказал ему: «О дитя моё, прогони от себя шайтана и соблюдай повиновение всемилостивому!» Но мальчик воскликнул: «Если ты не сделаешь того, что я хочу, я позову отца и скажу ему: дервиш хочет со мной сделать мерзость, – и он войдёт к тебе и побьёт тебя так, что сломает кости под твоим мясом». А отец его при всем этом смотрел глазами и слушал ушами, и он уверился в том, что в дервише нет разврата, и сказал себе: «Если бы этот дервиш был развращён, он бы не стал терпеть всей этой тяготы». А мальчик все пробовал соблазнять дервиша, и всякий раз, как тот хотел начать молитву, прерывал её, так что дервиш рассердился на мальчика до крайности и стал с ним груб и побил его. И мальчик заплакал, и его отец вошёл к нему, и вытер ему слезы, и, успокоив его, сказал дервишу: «О, брат мой, раз ты такой, чего же ты плакал и горевал, когда увидел моего сына? Есть ли для этого какая-нибудь причина?» – «Да», – сказал дервиш. И купец молвил: «Когда я увидел, что ты плачешь при виде мальчика, я подумал о тебе дурное и велел мальчику так делать, чтобы испытать тебя, и задумал, если я увижу, что ты требуешь от него мерзости, войти к тебе и убить тебя. Но когда я увидел, как ты поступил, я узнал, что ты до крайности праведен. Но, ради Аллаха, расскажи мне о причине твоего плача». И дервиш вздохнул и сказал: «О господин мой, не береди успокоившиеся раны». И купец воскликнул: «Обязательно расскажи мне!» И тогда дервиш молвил: «Знай, что я дервиш, блуждающий по землям и странам, чтобы извлечь назидание из творений создателя ночи и дня. И случилось мне войти в город Басру в день пятницы, на заре дня…» И Шахразаду застало утро, и она прекратила дозволенные речи. Девятьсот шестьдесят шестая ночь. Когда же настала девятьсот шестьдесят шестая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что дервиш говорил купцу: „Знай, что я дервиш странствующий, и случилось мне войти в город Басру в день пятницы, на заре дня. И я увидел, что лавки отперты, и в них всякие товары, снедь и напитки, но они пусты, и нет в них мужчины, женщины, девочки или мальчика, и нет на площадях и рынках ни собак, ни кошек, и не слышно там шума и не видно человека, и удивился, и сказал: «Посмотреть бы, куда девались люди этого города с их кошками и собаками и что сделал с ними Аллах“. А я был голоден и взял горячего хлеба из пекарни хлебопёка, и, войдя в лавку масленика, намазал хлеб топлёным маслом и мёдом, и поел. А потом я вошёл в лавку с напитками и попил, чего хотел. И я увидел, что кофейня открыта, и вошёл туда, и увидел кофейники на огне, полные кофе, но и там никого не было. И я напился вдоволь и сказал: «Поистине, это удивительная вещь! Похоже, что к жителям этого города пришла смерть, и они все сейчас умерли, или они испугались чего-нибудь, что их постигло, и вбежали и не могли запереть своих лавок». И когда я размышлял об этом деле, вдруг послышались звуки музыки, и я испугался, и сидел некоторое время, спрятавшись, и смотрел через отверстия и щели. И я увидел невольниц, подобных луне, которые шли по рынку пара за парой, без покрывал, а наоборот, с открытыми лицами, и было их сорок пар – восемьдесят невольниц. И я увидел девушку, ехавшую на коне, который не мог передвигать ноги – так много было на нем и на девушке золота, и серебра, и драгоценных камней. И эта девушка была с открытым лицом, без покрывала, и она была украшена самыми роскошными украшениями и одета в роскошнейшие одежды. На шее у неё были бусы из драгоценных камней, а на груди золотые ожерелья, и на её руках были запястья, сияющие, как звезды, а на ногах – золотые браслеты, украшенные дорогими металлами. И невольницы окружали её, а перед нею шла девушка, перевязанная великолепным мечом с изумрудной рукояткой и золотыми подвесками, украшенными драгоценностями. И когда эта девушка достигла той части улицы, что была против меня, она натянула узду коня и сказала: «О девушки, я услышала какой-то шум внутри этой лавки. Обыщите её, чтобы в ней не сидел кто-нибудь спрятанный, кто хочет посмотреть на нас, когда мы с открытыми лицами». И невольницы обыскали лавку, стоявшую перед кофейной, где я спрятался, и я испугался и увидел, что невольницы вывели какого-то человека и сказали девушке: «О госпожа, мы увидели там человека, и вот он перед тобой». И девушка сказала невольнице, у которой был меч: «Скинь ему голову». И невольница подошла к этому человеку, и отрубила ему голову, и оставила его валяться на земле, и они ушли. И я испугался, увидев это обстоятельство, но любовь к девушке привязалась к моему сердцу. А через некоторое время появились люди, и всякий, у кого была лавка, вошёл в неё. И люди стали ходить по рынкам и собрались вокруг убитого, смотря на него. И я потихоньку вышел из своего укрытия, и никто меня не заметил, и любовь к девушке овладела моим сердцем. И я стал потихоньку распытывать, кто она, но никто не рассказал мне про неё. И после этого я вышел из Басры, и в сердце моем из-за любви к девушке была печаль. И когда я увидел этого твоего сына, я увидел, что он больше всех людей похож на ту девушку, и он взволновал во мне огонь любви и разжёг в моем сердце пламя страсти. И вот причина моего плача». И потом дервиш заплакал сильным плачем, больше которого нет, и сказал: «О господин мой, ради Аллаха, открой мне дверь, чтобы я ушёл своей дорогой». И купец открыл ему дверь, и он ушёл. Вот что было с ним. Что же касается Камар-аз-Замана, то, когда он услышал слова дервиша, ему ум заняла любовь к этой девушке, и овладела им страсть, и взволновалась в нем любовь и увлечение. И когда наступило утро, он сказал своему отцу: «Все дети купцов путешествуют по странам, чтобы достичь желаемого, и нет среди них никого, кому бы отец не собрал товаров и кто бы не отправился с ними путешествовать и не получил бы прибыли. Почему, о батюшка, ты не соберёшь мне товаров, чтобы я поехал путешествовать и посмотрел, каково моё счастье?» – «О дитя моё, – ответил ему отец, – у купцов мало денег, и они посылают своих детей в путешествие ради прибыли и дохода, чтобы добыть мирские блага. Что же касается меня, то у меня много денег, и нет во мне жадности, так как же я отправлю тебя на чужбину? Я не могу расстаться с тобою ни на минуту, тем более что ты бесподобен по красоте, прелести и совершенству, и я боюсь за тебя». – «О батюшка, – сказал Камар-азЗаман, – невозможно, чтобы ты не собрал мне товаров и я бы не поехал с ними в путешествие – иначе я обману тебя и убегу хотя бы без денег и без товаров. И если ты хочешь успокоить моё сердце, то собери мне товаров, и я попутешествую и посмотрю на чужие страны. И когда отец мальчика увидел, что тот привязался и мысли о путешествии, он рассказал об этом своей жене и сказал ей: «Твой сын хочет, чтобы я собрал ему товаров, и он отправился бы с ними в чужие страны, на чужбину, хотя на чужбине – горе». И жена ответила ему: «Какой тебе будет от этого вред? Таков обычай детей купцов, и все они похваляются путешествиями и прибылью». – «Большинство купцов, – молвил её муж, – бедняки, и они ищут преумножения денег, а что до меня, то у меня денег много». – «Увеличение добра не вредит, – отвечала его жена, – и если ты не согласишься на это, я соберу ему товаров из своих денег». – «Я боюсь для него чужбины, – сказал купец, – так как чужбина – Злая горесть». И жена его возразила: «Нет беды на чужбине, если там есть прибыль, а иначе наш сын уйдёт, и мы будет его искать, и не найдём, и опозоримся перед людьми». И купец внял словам жены и собрал своему сыну товаров на девяносто тысяч динаров. И мать дала сыну кошель, в котором было сорок драгоценных камней, и наименьшая цена каждого из них была пятьсот динаров. «О дитя моё, – сказала она, – береги эти драгоценные камни, – они помогут тебе». И Камар-аз-Заман взял все это и поехал в Басру…» И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи. Девятьсот шестьдесят седьмая ночь. Когда же настала девятьсот шестьдесят седьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Камар-аз-Заман взял все это и поехал в Басру. Драгоценные камни он положил в кожаный пояс и обвязал его вокруг стана. И он ехал до тех пор, пока между ним и Басрой не остался один переход. И напали на него кочевники, и раздели его, и убили его людей и слуг. И Камар-азЗаман лёг между убитыми и вымазал себя кровью, и кочевники подумали, что он убит, и оставили его, и никто к нему не приблизился. И они взяли его деньги и ушли. И когда кочевники ушли своей дорогой, Камар-аз-Заман поднялся среди убитых и пошёл, и он не владел ничем, кроме драгоценных камней, которые были у него в поясе. И Камар-аз-Заман шёл до тех пор, пока не вошёл в Басру. И случилось, что день его прихода была пятница, и город был пуст, как рассказывал дервиш. И Камар-аз-Заман увидел, что рынки пусты и лавки отперты, но полны товаров. И он поел, и попил, и стал все рассматривать. И когда это было так, он вдруг услышал, что играет музыка, и спрятался в одной лавке, и пришли девушки. Камар-аз-Заман посмотрел на них, и вдруг увидел женщину, ехавшую на коне, и его охватила любовь и страсть, и овладело им такое увлечение и любовное безумие, что он еле устоял на ногах. А через некоторое время появились люди, и рынки наполнились. И Камар-аз-Заман направился на рынок к одному торговцу драгоценными камнями. Он вынул один из тех сорока камней, который стоил тысячу динаров, и продал его этому человеку, и вернулся в своё помещение и провёл там ночь. А когда наступило утро, он переменил одежду и сходил в баню и вышел, подобный полной луне. И он продал четыре камня за четыре тысячи динаров, и стал гулять по улицам Басры, одетый в самую роскошную одежду, и отправился на рынок. И увидел он на рынке одного цирюльника, и, подойдя к нему, побрил у него голову, и завязал с ним дружбу, и сказал: «О батюшка, я из чужих стран, вчера я вошёл в этот город, и увидел, что он пуст, и нет в нем никого – ни человека, ни джинна. И я увидел девушек, и среди них молодую женщину, ехавшую на коне, со свитой». И он рассказал цирюльнику о том, что видел, и цирюльник сказал: «О дитя моё, рассказывал ли ты ещё кому-нибудь об этом?» – «Нет», – отвечал Камар-аз-Заман. И цирюльник сказал: «О дитя моё, берегись говорить такие слова кому-нибудь, кроме меня, – люди не скрывают слов и тайн, а ты – маленький мальчик, и я боюсь, что твои слова станут переходить от одних к другим и достигнут тех, о ком они сказаны, и тебя убьют. Знай, о дитя моё, что то, что ты видел, не видел никто, и это неизвестно никому вне этого города, а что касается жителей Басры, то они умирают от этой горести. Каждую пятницу, на рассвете дня, они запирают собак и кошек и не дают им ходить по рынку. И все жители города входят в мечети и запирают за собой двери, и никто не может пройти по рынку и выглянуть из окна. И ни один человек не знает, в чем причина этой беды. Но сегодня ночью, о дитя моё, я спрошу мою жену о причине этого – она повитуха и вхожа в дом знатных и знает, что происходит в городе, – и, если захочет Аллах великий, ты придёшь ко мне завтра, и я тебе расскажу, что она мне скажет». И Камар-аз-Заман вынул пригоршню золота и сказал: «О батюшка, возьми это золото и отдай своей жене – она стала моей матерью». И потом он вынул вторую пригоршню и сказал: «Возьми это себе». И цирюльник молвил: «О дитя моё, посиди на месте, а я пойду к моей жене и спрошу её и вернусь к тебе с правдивым рассказом». И он оставил его в лавке, и пошёл к своей жене, и рассказал ей об этом юноше, и сказал: «Я хочу, чтобы ты рассказала мне истину о делах этого города, а я расскажу тому юноше-купцу – он очень хочет знать, почему люди и животные не допускаются на рынок по утрам в день пятницы. Я думаю, что он влюблён, а он щедр и великодушен, и когда мы ему расскажем, нам достанется от него великое благо». И жена цирюльника отвечала: «Ступай приведи его и скажи: „Иди поговори с твоей матерью – моей женой! Она передаёт тебе привет и говорит: «Нужда исполнена!“ И цирюльник пошёл на рынок и увидел, что Камар-азЗаман сидит и ждёт его. Он рассказал ему обо всем и сказал: «О дитя моё, пойдём к твоей матери – моей жене. Она говорит тебе, что нужда исполнена». И потом он взял его и шёл с ним, пока не вошёл к своей жене. И она сказала юноше: «Добро пожаловать!» И усадила его, и Камар-аз-Заман вынул сто динаров, и отдал их ей, и сказал: «О матушка, расскажи мне про эту женщину, кто она такая». – «О дитя моё, – ответила жена цирюльника, – знай, что к султану Басры прибыл драгоценный камень от царя Индии, и он захотел его просверлить. Он позвал всех ювелиров и сказал им: „Я хочу, чтобы вы просверлили мне этот камень. Тому, кто его просверлит, я позволю пожелать от меня, и что бы он ни пожелал, я ему дам, а если он сломает камень – я скину с него голову“. И ювелиры испугались и сказали: „О царь времени, драгоценный камень быстро погибает, и редко случается, чтобы кто-нибудь просверлил его и не разбил. Не обременяй же нас тем, что нам не под силу. Наши руки не могут просверлить этого камня, но наш шейх опытнее нас“. – „А кто ваш шейх?“ – спросил царь. И ему сказали: „Мастер Убейд, он опытнее нас в этом ремесле. У него много денег и хорошее звание. Пошли за ним, приведи его к себе и прикажи ему просверлить тебе этот камень“. И царь послал за Убейдом и велел ему просверлить камень, заключив с ним упомянутое условие. И Убейд взял камень и просверлил его так, как хотелось царю. И царь сказал: «Пожелай от меня, о мастер». Но Убейд молвил: «О царь времени, дай мне отсрочку до завтра». А причиной этого было то, что он хотел посоветоваться со своей женой, которой была та самая женщина, что ты видел в пышном шествии. И он любил её сильной любовью, и от великой своей любви к ней ничего не делал, не посоветовавшись с нею, и поэтому просил дать ему отсрочку, пока он не посоветуется. И когда Убейд пришёл к своей жене, он сказал: «Я просверлил царю драгоценный камень, и он обещал мне исполнить любое моё желание, и я отсрочил его назвать ему, пока не посоветуюсь с тобой. Чего же ты хочешь, чтобы я пожелал?» И жена его сказала: «У нас денег столько, что их не пожрут огни. Если ты меня любишь, пожелай от царя вот что. Пусть на улицах Басры кричат, чтобы жители города входили в мечети в день пятницы, за два часа до молитвы, и чтобы не оставалось в городе ни большого, ни малого, который бы не был в мечети или в доме, и пусть их запирают за воротами мечетей и домов, но лавки в городе оставляют открытыми, а я с моими невольницами буду проезжать по городу, и пусть никто не смотрит на меня из окна или из-за оконной решётки. И всякого, на кого я наткнусь, я убью». И ювелир пошёл к царю и пожелал от него это желание, и царь даровал ему то, что он пожелал, и велел кричать среди жителей Басры…» И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи. Девятьсот шестьдесят восьмая ночь. Когда же настала девятьсот шестьдесят восьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда царь даровал ювелиру то, что он пожелал, люди сказали: „Мы боимся для товаров вреда от кошек и собак“. И царь велел запирать их на время, пока люди не выйдут после соборной молитвы. И эта женщина стала выезжать каждую пятницу на улицы Басры, за два часа до молитвы. И никто не мог пройти по рынку и выглянуть из окна или из оконной решётки. И вот в чем причина всего этого. Я осведомила тебя о девушке, но желаешь ли ты, о дитя моё, узнать о её деле, или ты желаешь сблизиться с нею?» – «О матушка, – сказал Камар-аз-Заман, – я хочу с ней сблизиться». – «Расскажи мне, что у тебя есть из роскошных сокровищ», – сказала жена цирюльника. И Камар-аз-Заман молвил: «У меня есть дорогие камни четырех видов: одни – ценой в пятьсот динаров каждый, другие – по семьсот динаров, третьи – по восемьсот динаров и четвёртые – по тысяче динаров». – «А согласна ли твоя душа отдать четыре из них?» – спросила жена цирюльника. «Моя душа согласна отдать все», – ответил Камар-аз-Заман. И она молвила: «О дитя моё, я тебя не прогоняю, но поднимайся и вынь один камень ценой в пятьсот динаров. Спроси, где лавка мастера Убейда, шейха ювелиров, и пойди к нему – ты увидишь, что он сидит в своей лавке, одетый в роскошные одежды, и у него работают мастера. Пожелай ему мира, сядь возле лавки, вынь камень и скажи: „О мастер, возьми этот камень и оправь его для меня золотом в перстень, но не делай его большим, а сделай величиной с мискаль, не больше, и сработай его как следует“. А потом дай ему двадцать динаров, и дай каждому из работников по динару, и посиди у него немного, и поговори с ним. Когда подойдёт к тебе нищий, дай ему динар и проявляй щедрость, чтобы ювелира охватила любовь к тебе. А потом пойди к себе и проспи ночь, а наутро возьми с собой сто динаров и отдай их твоему отцу – он бедный». – «Пусть будет так», – сказал Камар-аз-Заман. И, выйдя от неё, он пошёл на постоялый двор и взял камень ценой в пятьсот динаров, а потом направился на рынок драгоценных камней и спросил, где лавка мастера Убейда, шейха ювелиров. И ему показали его лавку, и, подойдя к ней, Камар-аз-Заман увидел, что шейх ювелиров – человек почтённый, и на нем роскошная одежда, и у него работают четыре мастера. «Мир с вами», – сказал ему Камар-аз-Заман. И Убейд возвратил ему приветствие, и сказал: «Добро пожаловать!» – и посадил его. И Камар-аз-Заман сел и, вынув камень, сказал: «О, мастер, я хочу, чтобы ты оправил мне этот камень золотом в перстень, но сделай его величиной в мискаль, не больше, и оправь его хорошей оправой». И он вынул двадцать динаров и сказал: «Возьми это за шлифовку, а плата за работу останется за мной». И он дал каждому мастеру по динару, и мастера полюбили его, и мастер Убейд тоже его полюбил. И Камар-аз-Заман сидел и беседовал с ним, и всякому нищему он давал динар, и все удивлялись его щедрости. А у мастера Убейда были в доме инструменты, – такие же, что и в лавке. И у него был обычай, когда он хотел сделать что-нибудь диковинное, работать дома, чтобы мастера не научились его диковинной работе. А та женщина, его жена, сидела перед ним, и когда она была перед ювелиром и он смотрел на неё, он мог делать всякие диковинные вещи, которые годились только для царей. И он сидел и делал этот перстень у себя дома с удивительным искусством. И когда его жена увидела камень, она сказала: «Что ты хочешь сделать с этим камнем?» – «Я хочу оправить его золотом в перстень, – сказал ювелир. – Ему цена пятьсот динаров». – «Для кого?» – спросила она. «Для одного юноши-купца, прекрасного обликом, – ответил Убейд. – Его глаза ранят, и его щеки горят огнём, у него рот, как печать Сулеймана, щеки, как анемоны, и губы красные, как коралл, а шея у него, как шея газели, и он белый, напоённый румянцем, изящный, тонкий и щедрый, и он сделал то-то и то-то». И ювелир так описывал жене красоту и прелесть Камар-аз-Замана, так описывал ей его щедрость и совершенства, и столько говорил ей об его красотах и благородном нраве, что влюбил её в него (а нет большего сводника, чем тот, кто описывает своей жене человека и говорит об его красоте и прелести и крайней щедрости на деньги). И когда жену ювелира переполнила страсть, она сказала: «А есть в нем какие-нибудь из моих красот». И ювелир ответил: «Все твои красоты. Они все в нем, и он сходен с тобой по облику, и, может быть, его возраст таков же, как твой возраст. И если бы я не боялся не уважить тебя, я бы сказал, что он лучше тебя в тысячу раз». И жена ювелира промолчала, но в её сердце запылал огонь любви к юноше. А ювелир не переставал разговаривать с нею, перечисляя его красоты, пока не кончил делать перстень. И потом он подал его своей жене, и та надела его, и он пришёлся по размеру её пальца. И тогда она сказала: «О господин мой, моё сердце полюбило этот перстень, и хочу, чтобы он был мой, я не сниму его с пальца». – «Потерпи, – сказал ей ювелир. – Его владелец щедр, и я постараюсь купить у него этот перстень. Если он мне продаст, я принесу его тебе. А если у него есть другой камень, я куплю его для тебя и оправлю как этот…» И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи. Девятьсот шестьдесят девятая ночь. Когда же настала девятьсот шестьдесят девятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что ювелир сказал своей жене: „Потерпи – его владелец щедр, и я постараюсь купить этот перстень у него, и если он мне его продаст, принесу его тебе. А если у него есть другой камень, я куплю его и оправлю для тебя, как этот“. Вот что было с ювелиром и его женой. Что же касается Камар-аз-Замана, то он переночевал у себя, а наутро взял сто динаров и, придя к старухе, жене цирюльника, сказал ей: «Возьми эти сто динаров». И она молвила: «Отдай их твоему отцу». И когда Камар-аз-Заман отдал деньги цирюльнику, она спросила: «Сделал ли ты, как я тебе сказала?» – «Да», – отвечал юноша. И она молвила: «Вставай теперь и отправляйся к шейху ювелиров. Когда он даст тебе перстень, надень его на конец пальца, потом быстро сними и скажи: „О мастер, ты ошибся – перстень вышел узкий!“ И он спросит тебя: „О купец, сломать ли мне его и сделать пошире“. И ты скажи: „Не нужно его ломать и делать второй раз. Возьми его и отдай невольнице из твоих невольниц“. А потом вынь другой камень, цена которого будет семьсот динаров, и скажи: „Возьми этот камень и оправь его для меня, он лучше, чем тот“. И дай ему тридцать динаров, а каждому мастеру дай по два динара и скажи ювелиру: „Эти динары – за чеканку, а плата за работу остаётся за мной“. И потом возвратись в своё жилище и переночуй там, а утром приходи и принеси с собой двести динаров, и я довершу для тебя остальную хитрость». И Камар-аз-Заман отправился к ювелиру, и тот приветствовал его и посадил возле лавки. И Камар-аз-Заман спросил его: «Исполнил ли ты заказ». «Да», – ответил ювелир и подал ему перстень. И Камар-аз-Заман взял его и надел на конец пальца, а затем быстро снял и сказал: «Ошибся, о мастер!» И он бросил ему перстень и воскликнул: «Он тесен для моего пальца!» И ювелир спросил: «О купец, расширить мне его?» – «Нет, – отвечал Камараз-Заман, – но возьми его в подарок и надень его комунибудь из своих невольниц. Цена ему пустяковая, так как он стоит пятьсот динаров, и не нужно его оправлять второй раз». И затем он вынул другой камень, ценой в семьсот динаров, и сказал: «Оправь этот». И дал ювелиру тридцать динаров, а каждому мастеру дал два динара, и ювелир сказал: «О господин, когда мы оправим перстень, мы возьмём за него плату». Но Камар-аз-Заман молвил: «Это за чеканку, а плата остаётся». И он оставил ювелира и ушёл, и ювелир оторопел от великой щедрости Камар-аз-Замана, и мастера тоже. А потом ювелир отправился к своей жене и сказал ей: «О такая-то, мои глаза не видели никого щедрее этого юноши, а ты – твоё счастье хорошее, так как он отдал мне перстень даром и сказал: „Отдай его комунибудь из твоих невольниц“. И он рассказал жене всю историю и затем сказал: „Я думаю, этот юноша не из сыновей купцов – он из сыновей царей или султанов“. И всякий раз, как ювелир хвалил Камар-аз-Замана, в его жене усиливалась любовь к нему, и страсть, и увлечение. И она надела перстень, а ювелир сделал Камар-азЗаману второй, немного шире, чем первый. И когда он кончил работу, его жена надела этот перстень и держала на пальце дальше первого и сказала: «О господин мой, посмотри, как красивы эти два перстня на моем пальце. Я хочу, чтобы оба перстня были мои». – «Потерпи, оесказал ювелир, – может быть, я куплю для тебя и второй». И затем он проспал ночь, а утром взял перстень и отправился в лавку. Вот то, что было с ним. Что же касается Камар-аз-Замана, то он пошёл утром к старухе, жене цирюльника, и дал ей двести динаров. И старуха сказала: «Отправляйся к ювелиру, и когда он отдаст тебе перстень, надень его на палец, но затем быстро сними его и скажи: „Ты ошибся, о мастер, перстень вышел широкий. Когда мастеру, такому, как ты, приносит работу подобный мне, тот должен снять мерку. Если бы ты снял мерку с моего пальца, ты не ошибся“. А потом вынь другой камень, цена которому тысяча динаров, и скажи ювелиру: „Возьми этот и оправь его, а тот перстень отдай невольнице из своих невольниц“. И дай ему сорок динаров, а каждому мастеру дай по три динара и скажи: „Это за чеканку, а что до платы за работу, то она остаётся за мной“. И посмотри, что он скажет. А потом приходи и принеси с собой триста динаров – отдай их твоему отцу, чтобы он помогал ими себе в жизни, он ведь человек бедный по состоянию». – «Слушаю и повинуюсь!» – отвечал Камар-аз-Заман. И потом он отправился к ювелиру, и тот сказал ему: «Добро пожаловать!» И посадил его, и дал ему перстень. И Камар-аз-Заман надел перстень на палец, и быстро снял его, я сказал: «Надлежит такому мастеру, как ты, когда приносит ему подобный мне работу, снимать мерку. Если бы ты снял мерку с моего пальца, ты бы не ошибся. Но возьми перстень и отдай кому-нибудь из своих невольниц». И затем он вынул камень ценой в тысяч | |
Сказка № 4686 | Дата: 01.01.1970, 05:33 |
---|
Рассказывают также, о счастливый царь, что аль-Мутадид биллах [663] был возвышен помыслами и благороден душой, и было у него в Багдаде шестьсот везирей, и ничто из дел людских не было от него скрыто. И пошёл он однажды с Ибн Хамдуном [664], чтобы посмотреть на подданных и послушать, что есть нового в делах людей, и их стал палить зной и жара. А они дошли до маленького переулка на площади и, войдя в этот переулок, увидели в конце его красивый дом, высоко построенный и возглашавший о своём обладателе языком хвалы. И они присели у ворот отдохнуть, и из дому вышли двое слуг, подобных луне в четырнадцатую ночь, и один из них сказал своему товарищу: «Если бы какой-нибудь гость попросил сегодня разрешения войти! Мой господин не ест иначе, как с гостями, а мы дождались до этого времени и никого не видим». И халиф удивился их словам и сказал: «Вот доказательство щедрости владельца этого дома! Мы непременно войдём в его дом и посмотрим на его благородство, и это будет причиной милости, которая придёт к нему от нас». И затем он сказал слуге: «Попроси у своего господина позволения войти нескольким чужеземцам (а халиф в то время, если он хотел посмотреть на подданных, переодевался в одеяние купцов)». И слуга вошёл к своему господину и рассказал ему, я хозяин дома обрадовался и вышел к гостям сам, и оказалось, что он прекрасен лицом и красив обликом, и на нем нисабурская рубашка и расшитый золотом плащ, и он пропитан духами, и на руке его – перстень с яхонтами. И, увидев пришедших, он сказал им: «Приют и уют господам, оказывающим нам крайнюю милость своим приходом!» И, войдя в этот дом, они увидели, что он заставляет забыть близких и родину и подобен кусочку райских садов…» И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи. Ночь, дополняющая до девятисот шестидесяти. Когда же настала ночь, дополняющая до девятисот шестидесяти, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда халиф и те, кто был с ним, вошли в дом, они увидели, что он заставляет забыть близких и родину и подобен кусочку райских садов, и внутри его был сад со всевозможными деревьями, и он ошеломлял взоры, и все помещения в нем были устланы роскошными коврами. И вошедшие сели, и альМутадид стал рассматривать дом и ковры. «И я посмотрел на халифа, – говорил Ибн Хамдун, – и увидел, что его лицо переменилось (а я различал на его лице выражение милости или гнева), и, увидев это, я сказал себе: „Посмотри-ка! Что это с ним, что он рассердился“. И принесли золотой таз, и мы вымыли руки, и затем принесли шёлковую скатерть и столик из бамбука, и когда с блюда подняли крышки, мы увидели кушанья, подобные весенним цветам в самое лучшее время, купами и отдельно. И хозяин дома сказал: „Во имя Аллаха, господа! Клянусь Аллахом, меня измучил голод! Сделайте милость, поешьте этих кушаний, как подобает людям с благородными свойствами“. И хозяин дома стал разнимать кур и класть их перед нами, и он смеялся, произносил стихи, рассказывал и говорил тонкие вещи, подходящие для этого места. И мы поели и попили, – говорил Ибн Хамдун, – и потом нас перевели в другое помещение, ошеломляющее тех, кто смотрит, в котором веяли прекрасные запахи, и принесли скатерть с только что сорванными плодами и сладостями, внушающими желания, и усилилась наша радость, и прошла наша печаль. Но при всем этом халиф не переставал хмуриться и не улыбался, видя то, что радовало душу, хотя он обычно любил развлекаться и веселиться, прогоняя заботы, и я знал, что он не завистник и не обидчик. И я говорил про себя: «Узнать бы, в чем причина его хмурости и того, что не проходит его недовольство!» А затем принесли поднос для питья, собирающий вокруг себя влюблённых, и принесли процеженное вино в золотых, хрустальных и серебряных чашах, и хозяин дома ударил бамбуковой палочкой в дверь какой-то комнаты, и вдруг эта дверь отворилась, и из неё вышли три невольницы – высокогрудые девы, с лицами, подобными солнцу в четвёртый час дня, и одна из них была лютнистка, другая била в цимбалы, а третья была плясунья. И затем нам принесли сухие и свежие плоды и между нами и тремя невольницами опустили парчовую занавеску с шёлковыми кистями, и кольца её были из золота. Но халиф не обращал на все это внимания, а хозяин дома Не знал, кто находится у него. И халиф спросил хозяина дома: «Благородный ли ты?» И тот отвечал: «Нет, господин мой, я человек из детей купцов и зовусь среди людей Абу-ль-Хасаном ибн Ахмедом хорасанцем». – «Знаешь ли ты меня, о человек?» – спросил халиф. И Абу-ль-Хасан ответил: «Клянусь Аллахом, о господин мой, не было у меня знакомства ни с одним из ваших благородных достоинств». И Ибн Хамдун сказал ему: «О человек, это повелитель правоверных аль-Мутадад биллах, внук аль-Мутаваккиля-ала-Ллаха» [665]. И тогда этот человек поднялся, и поцеловал землю меж рук халифа, дрожа от страха, и сказал: «О повелитель правоверных, заклинаю тебя твоими пречистыми дедами, если ты увидел во мне неумение или малое вежество в твоём присутствии, прости меня». – «Что касается уважения, которое ты нам оказал, то больше этого не бывает, – сказал халиф, – но кое что я здесь заподозрил, и если ты расскажешь мне об этом правду и она утвердится в моем уме, ты спасёшься, если же ты не осведомишь меня об истине, я поймаю тебя с явными доказательствами и буду пытать тебя такой пыткой, какой не пытал никого». – «Прибегаю к Аллаху от того, чтобы сказать ложное! – воскликнул Абу-ль-Хасан. – В чем твоё подозрение, о повелитель правоверных?» – «С тех пор как я вошёл в этот дом, – ответил халиф, – я смотрю на его красоту и убранство – посуду, ковры и украшения, вплоть до твоей одежды, и на всем этом – имя моего деда аль-Мутаваккиля-ала-Ллаха». – «Да, – ответил Абуль-Хасан. – Знай, о повелитель правоверных (да поддержит тебя Аллах!), что истина – твоя нижняя одежда, а правда – твой плащ, и никто не может говорить неправду в твоём присутствии». И халиф велел ему сесть, и когда он сел, сказал ему: «Рассказывай!» И хозяин дома молвил: «Знай, о повелитель правоверных (да укрепит тебя Аллах своей поддержкой и да окружит тебя своими милостивыми детьми!), что не было в Багдаде никого богаче меня и моего отца… Но освободи для меня твой ум, слух и взор, чтобы я рассказал тебе о причине того, из-за чего ты меня заподозрил». «Начинай твой рассказ», – сказал халиф. И Абу-льХасан молвил: «Знай, о повелитель правоверных, что мой отец торговал на рынке менял, москательщиков и продавцов материи, и на каждом рынке у него была лавка, поверенный и товары всех родов, и у него была комнатка внутри лавки на рынке менял, чтобы быть в ней наедине, а лавку он предназначил для купли и продажи. И у него было денег больше, чем можно сосчитать и превыше счисления, и не было у него ребёнка, кроме меня, и он любил меня и заботился обо мне. И когда пришла к нему смерть, он позвал меня и поручил мне заботиться о моей матери и бояться Аллаха великого, а потом он умер (да помилует его Аллах великий и да сохранит он повелителя правоверных!), а я предался наслаждениям и стал есть и пить и завёл себе друзей и приятелей. И моя мать удерживала меня от этого и укоряла меня, но я не слушал её слов, пока не ушли все деньги. И я продал свои владения, и не осталось у меня ничего, кроме дома, в котором я жил. А это был красивый дом, о повелитель правоверных, и я сказал матери: «Хочу продать дом!» И она молвила: «О дитя моё, если ты его продашь, ты опозоришься и не найдёшь себе места, где бы приютиться». – «Дом стоит пять тысяч динаров, – сказал я. – Я куплю из денег за него дом в тысячу динаров и буду торговать на остальное». – «Не продашь ли ты дом мне за это количество?» – спросила моя мать. И я сказал: «Хорошо». И она подошла к опускной двери и, открыв её, вынула фарфоровый сосуд, в котором было пять тысяч динаров, и мне показалось, что весь дом – золотой. «О дитя моё, – сказала она, – не думай, что эти деньги – деньги твоего отца! Клянусь Аллахом, о дитя моё, они из денег моего отца, и я их припрятала до часа нужды. Во время твоего отца я была избавлена от надобности в этих деньгах». И я взял у неё деньги, о повелитель правоверных, и вернулся по-прежнему к еде, питью и дружбе, и эти пять тысяч динаров вышли, и я не принимал от моей матери ни слов, ни советов. И потом я сказал ей: «Хочу продать дом!» И она молвила: «О дитя моё, я удержала тебя от продажи его, так как знала, что он тебе нужен, как же ты хочешь продать его второй раз?» – «Не затягивай со мной разговоров, неизбежно его продать!» – сказал я. И моя мать молвила: «Продай мне его за пятнадцать тысяч динаров, с условием, что я сама возьмусь за твои дела». И я продал ей дом за эту цену, с условием, что она сама возьмётся за мои дела, и она позвала поверенных моего отца и дала каждому из них тысячу динаров, а остальные деньги оставила у себя и сделки приказала заключать с нею. И часть денег она дала мне, чтобы я на них торговал, и сказала: «Сиди в лавке твоего отца». – И я сделал так, как сказала мне мать, о повелитель правоверных, и пошёл в комнату, что была на рынке менял, и мои друзья приходили ко мне и покупали у меня, а я продавал им, и моя прибыль была хороша, и мои деньги умножились. И когда моя мать увидела меня в таких прекрасных обстоятельствах, она показала мне то, что у неё было припрятано из драгоценных камней, металлов, жемчуга и золота. И вернулись ко мне мои владения, которые пропали из-за мотовства, и стало у меня много денег, как и раньше. И я провёл таким образом некоторое время, и пришли ко мне поверенные моего отца, и я дал им товаров и потом выстроил себе вторую комнатку внутри лавки. И когда я однажды сидел в ней, по обычаю, о повелитель правоверных, вдруг подошла ко мне девушка, лучше которой не видели глаза, и спросила: «Это ли комната Абу-ль-Хасана Али ибн Ахмеда хоросанца?» И я ответил: «Это я». И мой разум был ошеломлён её крайней прелестью, о повелитель правоверных. И девушка села и сказала мне: «Скажи мальчику – пусть он отвесит мне триста динаров». И я приказал отвесить ей это количество, и мальчик отвесил деньги, и девушка взяла их и ушла, а мой разум был смущён. И мальчик спросил меня: «Знаешь ли ты её?» И я ответил: «Нет, клянусь Аллахом!» И тогда он спросил: «Почему же ты сказал мне: „Отвесь ей!“ – „Клянусь Аллахом, – сказал я, – я не знал, что говорю, так как меня ослепила её красота и прелесть“. И мальчик поднялся и последовал за дедушкой, без моего ведома, но потом вернулся, плача, и на его лице был след удара. «Что с тобой?» – спросил я: И он сказал мне: «Я последовал за девушкой, чтобы посмотреть, куда она пойдёт, и она почуяла меня, и вернулась, и ударила меня этим ударом, так что едва не погубила и не выбила мне глаз». И я провёл месяц, не видя девушки, и она не пришла, и я потерял от любви к ней разум, о повелитель правоверных, а когда наступил конец месяца, она вдруг пришла и поздоровалась со мной, и я едва не улетел от радости. И она спросила, что со мной было, и сказала: «Может быть, ты говорил в душе: „Что делает эта хитрая? Как это она взяла у меня деньги и ушла?“ – „Клянусь Аллахом, о госпожа, – сказал я ей, – мои деньги и душа – в твоей власти“. И она открыла лицо и присела отдохнуть, и украшения и одежды переливались на её лице и груди. „Отвесь мне триста динаров“, – сказала она потом. И я молвил: „Слушаю и повинуюсь!“ И я отвесил ей динары, и она взяла их и ушла. И я сказал мальчику: „Пойди за ней следом!“ И он последовал за девушкой и вернулся ко мне ошеломлённый. И прошло некоторое время, и девушка не приходила, и когда я сидел в какой-то день, она вдруг пришла ко мне и поговорила со мной немного, а потом сказала: „Отвесь мне пятьсот динаров – они мне понадобились…“ И я хотел ей сказать: „За что я буду тебе давать деньги?“ – но крайняя страсть помешала мне говорить, и всякий раз, как я её видел, о повелитель правоверных, у меня дрожали поджилки и желтел цвет лица, и я забывал то, что хотел сказать, и был таким, как сказал поэт: И только красавицу увижу внезапно я, Сейчас же смущаюсь и едва отвечаю. И я отвесил ей пятьсот динаров, и она взяла их и ушла, и я встал и шёл за ней следом сам, пока она не дошла до рынка драгоценных камней. И она остановилась возле одного человека, и взяла у него ожерелье, и, обернувшись, увидела меня и сказала: «Отвесь мне пятьсот динаров». И когда владелец ожерелья увидел меня, он поднялся и оказал мне уважение. И я сказал ему: «Отдай ей ожерелье, и цена его будет за мной!» И торговец сказал: «Слушаю и повинуюсь!» А девушка взяла ожерелье и ушла…» И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи. Девятьсот шестьдесят первая ночь. Когда же настала девятьсот шестьдесят первая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Абу-ль-Хасан хоросанец говорил: „И я сказал: «Отдай ей ожерелье, и цена его будет за мной!“ И девушка взяла ожерелье и ушла. И я следовал за ней, пока она не дошла до Тигра, и тогда она села в лодку, и я указал рукой на землю, как бы целуя её перед ней, и она уехала, смеясь. А я остался и стоял, смотря на неё, пока она не вошла в какой-то дворец, и я всмотрелся в него и вдруг вижу, что это дворец халифа аль-Мутаваккиля! И я вернулся, о повелитель правоверных, и опустилась мне на сердце вся забота мира, – ведь девушка взяла у меня три тысячи динаров! И я говорил про себя: «Она взяла мои деньги и похитила мой разум, и, может быть, моя душа погибнет от любви к ней». И я вернулся домой и рассказал моей матери обо всем, что со мной случилось, и она сказала: «О дитя моё, берегись попадаться ей после этого – ты погибнешь». И когда я пошёл в лавку, ко мне пришёл поверенный с рынка москательщиков – а это был престарелый старец – и сказал мне: «О господин, почему это, я вижу, твоё состояние изменилось, и видны на тебе следы грусти? Расскажи мне о твоём деле». И я рассказал ему обо всем, что у меня случилось с девушкой, и поверенный сказал: «О дитя моё, эта девушка – из невольниц дворца повелителя правоверных, и она любимица халифа. Считай же, что деньги ушли ради Аллаха великого, и не занимай ею своей души, а когда она к тебе придёт, остерегайся, чтобы она тебе не повредила, и осведоми меня об этом, а я придумаю что-нибудь, чтобы не постигла тебя гибель». И затем он оставил меня и ушёл, а в моем сердце было пламя огня. И когда пришёл конец месяца, девушка вдруг явилась ко мне, и я обрадовался ей до крайней степени, и она молвила: «Что побудило тебя за мной следовать?» – «Меня побудила к этому крайняя любовь, которая в моем сердце», – сказал я и заплакал перед нею, и она тоже заплакала из жалости ко мне и воскликнула: «Клянусь Аллахом, в твоём сердце нет любви, больше которой в моем сердце! Но что же мне делать? Клянусь Аллахом, нет мне пути ни к чему, кроме как видеться с тобой один раз каждый месяц!» И затем она дала мне бумажку и сказала: «Снеси её к такому-то, торговцу тем-то – он мой поверенный – и получи с него столько, сколько тут написано». А я воскликнул: «Нет мне нужды в деньгах, и мои деньги и душа – выкуп за тебя!» – «Я придумаю для тебя дело, в котором будет твоё сближение со мной, хотя бы был в этом для меня труд», – сказала девушка. И затем она простилась со мной и ушла, а я пришёл к старику москательщику и рассказал ему о том, что случилось. И он пришёл со мной к дворцу аль-Мутаваккиля, и я увидел, что это то самое помещение, в которое вошла девушка, и старик москательщик растерялся, не зная, какую устроить хитрость. И он посмотрел по сторонам и увидел портного, напротив окна дворца, выходившего на берег, и подле него были работники. «С помощью этого человека ты достигнешь того, чего хочешь, – сказал москательщик. – Распори карман, подойди к портному и скажи, чтобы он тебе его зашил, и когда он зашьёт его, дай ему десять динаров». – «Слушаю и повинуюсь!» – сказал я и отправился к этому портному, захватив с собой два отреза румской парчи, и сказал ему: «Скрои из этих отрезов четыре одежды – две фарджии и две нефарджии». И когда он кончил кроить одежды и шить их, я дал ему плату, гораздо большую, чем обычно, и он протянул мне руку с этими одеждами, и я сказал: «Возьми их для себя и для тех, кто у тебя находится». И я стал сидеть у портного, затягивая пребывание с ним, и скроил у него другие одежды и сказал: «Повесь их перед твоей лавкой, чтобы кто-нибудь их увидел и купил». И портной сделал это, и всякому, кто выходил из дворца халифа и кому нравились какие-нибудь одежды, я дарил их, даже привратнику. И в один день из дней портной сказал мне: «Я хочу, о дитя моё, чтобы ты рассказал мне правду. Ты скроил у меня сто драгоценных одежд (а каждая одежда стоила больших денег) и подарил большую часть их людям, а это не дело купца, так как купец рассчитывает каждый дирхем. Каков же размер твоих основных денег, раз ты делаешь такие подарки, и какова твоя нажива каждый год? Расскажи мне истину, чтобы я помог тебе в том, что ты хочешь, заклинаю тебя Аллахом, – сказал он потом, – не влюблён ли ты?» – «Да», – ответил я. И он спросил: «В кого?» И я сказал: «В невольницу из невольниц дворца халифа». – «Да обезобразит их Аллах! – воскликнул портной. – Сколько они ещё будут соблазнять людей!» И затем он спросил: «Знаешь ли ты её имя?» И когда я ответил: «Нет», – портной сказал: «Опиши её мне». И я описал ему ту девушку, и он воскликнул: «О горе, это лютнистка халифа аль-Мутаваккиля и его любимица! Но у неё есть невольник. Сведи с ним дружбу, и, может быть, он будет причиной того, что ты достигнешь девушки». И когда мы разговаривали, вдруг этот невольник подошёл, выйдя из ворот халифа, и он был подобен луне в четырнадцатую ночь. А передо мной лежали одежды, которые сшил для меня портной (они были парчовые, разных цветов), и невольник стал смотреть на них и разглядывать их, а затем он подошёл ко мне, и я поднялся и приветствовал его, и он спросил: «Кто ты?» – «Человек из купцов», – ответил я. И невольник спросил: «Продаёшь ли ты эти одежды?» – «Да», – ответил я. И он взял пять из них и спросил: «Почём эти пять?» – «Это подарок тебе от меня, чтобы заключить дружбу между мной и тобой», – ответил я, и невольник обрадовался. А затем я пошёл домой и взял для него платье, украшенное драгоценными камнями и яхонтами, ценой в три тысячи динаров, и отнёс его к нему, и он принял от меня платье, и потом взял меня и привёл в комнату внутри дворца, и спросил: «Как ты зовёшься среди купцов?» – «Я один из них», – ответил я. И невольник молвил: «Твоё дело внушило мне сомнение». – «Почему?» – спросил я. И он сказал: «Ты подарил мне много вещей и покорил этим моё сердце, и я уверен, что ты Абу-ль-Хасан хорасанец, меняла». И я заплакал, о повелитель правоверных, и невольник спросил: «О чем ты плачешь? Клянусь Аллахом, та, из-за которой ты плачешь, больше и сильнее влюблена в тебя, чем ты влюблён в неё, и среди всех невольниц во дворце стало известно её дело с тобой. Что же ты хочешь?» – спросил он меня потом. И я сказал: «Я хочу, чтобы ты помог мне в моей беде», – и невольник условился со мной на завтра. И я отправился домой, а на следующее утро я пошёл к невольнику и вошёл в его комнату, и невольник пришёл и сказал: «Знай, что, когда она вчера кончила службу у Халифа и пришла в свою комнату, я рассказал ей всю твою историю, и она решила с тобой сблизиться. Посиди у меня до конца дня». И я остался сидеть у невольника, и когда наступила ночь, он вдруг пришёл и принёс рубашку, сотканную из золота, и платье из платьев халифа и надел их на меня, и окурил меня благовониями, и я стал похож на халифа. А затем он привёл меня в помещение, где были комнаты в два ряда, по обе стороны, и сказал: «Это собственные комнаты невольниц, и когда ты будешь проходить мимо них, клади у каждой двери один боб – у халифа обычай делать так каждый вечер…» И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи. Девятьсот шестьдесят вторая ночь. Когда же настала девятьсот шестьдесят вторая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что невольник говорил Абу-ль-Хасану: „И когда ты будешь проходить мимо них, клади у каждой двери один боб – у халифа обычай делать это, – пока не дойдёшь до второго прохода, что будет от тебя с правой руки. Ты увидишь там комнату, дверь которой с мраморным порогом, и когда ты дойдёшь до неё, пощупай порог рукой, а если хочешь – считай двери, их будет столько-то, и войди в дверь, у которой такие-то и такие-то приметы, – твоя подруга увидит тебя и возьмёт к себе. А что касается твоего выхода, то Аллах облегчит его для меня, хотя бы мне пришлось вынести тебя в сундуке“. И затем он оставил меня и вернулся, а я пошёл, считая двери, и клал у каждой двери боб, и когда я дошёл до средних комнат, я услышал великий шум и увидел блеск свечей, и этот свет двигался в мою сторону, пока не приблизился ко мне. И я посмотрел, что это, и вдруг вижу – халиф, и вокруг него невольницы, а у невольниц свечи. И я услышал, как одна из них говорила своей подруге: „О сестрица, разве у нас два халифа? Ведь халиф уже проходил мимо моей комнаты, и я почувствовала запах его духов и благовоний, и он положил боб у моей комнаты, по обычаю, а сейчас я вижу свет свечей халифа, и вон он сам идёт“. – „Поистине, это удивительное дело, – сказала другая невольница, – так как перерядиться в одежду халифа не осмелится никто“. И потом свет приблизился ко мне, и у меня задрожали все члены, и вдруг евнух закричал невольницам: «Сюда!» И они свернули к одной из комнат и вошли, а потом вышли и шли до тех пор, пока не дошли до комнаты моей подруги. И я услышал, как халиф спросил: «Эта комната чья?» И ему сказали: «Эта комната Шеджерет-аддурр». И халиф молвил: «Позовите её!» И девушку позвали, и она вышла и поцеловала ноги халифа, и тот спросил её: «Будешь ты пить сегодня вечером?» «Не будь это ради твоего присутствия и взгляда на твоё лицо, я бы не стала пить, потому что не склонна пить сегодня вечером», – ответила девушка. И халиф сказал евнуху: «Скажи казначею, чтобы он дал ей такое-то ожерелье». И затем он велел всем входить в её комнату, и перед ним внесли свечи, и халиф вошёл в комнату моей подруги, и вдруг я увидел, впереди других, невольницу, сияние лица которой затмевало свет свечи, бывшей у неё в руке. И она подошла ко мне и сказала: «Кто это?» И схватила меня, и увела в одну из комнат, и спросила: «Кто ты?» И я поцеловал перед ней землю и сказал: «Заклинаю тебя Аллахом, о госпожа, сохрани мою кровь от пролития, пожалей меня и приблизься к Аллаху спасением моей души!» И я заплакал, боясь смерти, и невольница сказала: «Нет сомненья, что ты вор!» И я воскликнул: «Нет, клянусь Аллахом, я не вор. Разве ты видишь на мне признаки воров?» – «Расскажи мне правду, – сказала она, – и я оставлю тебя в безопасности». – «Я влюблённый, глупый дурак, – сказал я. – Любовь и моя глупость побудили меня к тому, что ты видишь, и я попал в эту западню». – «Стой здесь, пока я не приду к тебе», – сказала она и, выйдя, принесла мне одежду невольницы из своих невольниц, и надела на меня эту одежду в той же комнате, и сказала: «Выходи за мной!» И я вышел за ней и дошёл до её комнаты, и она сказала: «Входи сюда». И когда я вошёл в комнату, она подвела меня к ложу, где были великолепные ковры, и сказала: «Садись, с тобой не будет беды. Ты не Абу-ль-Хасан хорасанец, меняла?» – «Да», – сказал я. И девушка воскликнула: «Аллах да сохранит твою кровь от пролития, если ты говоришь правду и не вор! А иначе ты погибнешь, тем более что ты в облике халифа и в его одежде и пропитан его благовониями. Если же ты Абу-ль-Хасан Али хорасанец, меняла, то ты в безопасности и с тобой не будет беды, так как ты друг Шеджерет-ад-Дурр, а она – моя сестра. Она никогда не перестаёт говорить о тебе и рассказывать нам, как она взяла у тебя деньги, а ты к ней не переменился, и как ты пришёл следом за нею на берег и указал рукой на землю из уважения к ней, и в её сердце из-за тебя огонь больше, чем в твоём сердце из-за неё. Но как ты пробрался сюда, – по приказанию её или без её приказания, подвергая опасности свою душу, и чего ты хочешь от встречи с нею?» – «Клянусь Аллахом, госпожа, – сказал я, – я сам подверг свою душу опасности, а моя цель при встрече с нею – только смотреть на неё и слышать её речь». – «Ты отлично сказал», – воскликнула невольница. И я молвил: «О госпожа, Аллах свидетель в том, что я говорю. Моя душа не подсказала мне о ней ничего греховного». – «За такое намерение пусть спасёт тебя Аллах! Жалость к тебе запала в моё сердце!» – воскликнула невольница. И затем она сказала своей рабыне: «О такая-то, пойди к Шеджерет-ад-Дурр и скажи ей: „Твоя сестра желает тебе мира и зовёт тебя. Пожалуй же к ней сегодня ночью, как обычно, – у неё стеснена грудь“. И невольница пошла, и вернулась, и сказала: «Она говорит: „Да позволит Аллах насладиться твоей долгой жизнью и да сделает меня твоим выкупом! Клянусь Аллахом, если бы ты позвала меня не для этого, я бы не задержалась, но у халифа головная боль и это меня удерживает, – а ты ведь знаешь, каково моё место у него“. И девушка сказала невольнице: „Возвращайся к ней и скажи: „Ты обязательно должна прийти к ней сегодня из-за тайны, которая есть между вами“. И невольница пошла и через некоторое время пришла с девушкой, лицо которой сияло как луна. И её сестра встретила её, и обняла, и сказала: „О Абу-ль-Хасан, выходи к ней и поцелуй ей руки!“ А я был в чуланчике, внутри комнаты, и вышел к ней, о повелитель правоверных, и, увидев меня, она бросилась ко мне, и прижала меня к груди, и сказала: «Как ты оказался в одежде халифа с его украшениями и благовониями?“ И затем она молвила: «Расскажи мне, что с тобой случилось». И я рассказал ей, что со мной случилось и что мне пришлось вынести, – и страх, и другое, и девушка молвила: «Тяжело для меня то, что ты из-за меня перенёс, и хвала Аллаху, который сделал исходом всего этого благополучие, и в завершение благополучия ты вошёл в моё жилище и в жилище моей сестры». И потом она увела меня в свою комнату и сказала сестре: «Я обещала ему, что не буду с ним сближаться запретно, и так же, как он подверг свою душу опасности и прошёл через все эти ужасы, я буду ему землёю, чтобы он попирал меня ногами, и прахом для его сандалий…» И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи. Девятьсот шестьдесят третья ночь. Когда же настала девятьсот шестьдесят третья ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что девушка сказала своей сестре: „Я обещала ему, что не буду сближаться с ним запретно, и так же, как он подверг свою душу опасности и прошёл через все эти ужасы, я буду ему землёю, чтобы он попирал меня ногами, и прахом для его сандалий“. И её сестра сказала ей: „Ради этого намерения да спасёт его великий Аллах“. И Шеджерет-ад-Дурр молвила: „Ты увидишь, что я сделаю, чтобы соединиться с ним законно. Я обязательно пожертвую своей душой, чтобы ухитриться для этого“. И когда мы разговаривали, вдруг раздался великий шум, и мы обернулись и увидели, что пришёл халиф и направляется к её комнате, – так сильно он её любил. И девушка взяла меня, о повелитель правоверных, и посадила в погреб, и закрыла его надо мной, а потом она вышла навстречу халифу и встретила его. И когда халиф сед, она встала перед ним и начала ему прислуживать и велела принести вино. А халиф любил невольницу по имени Банджа (а это мать аль-Мутазза биллаха) [666], и эта невольница порвала с ним, и он порвал с ней, и она гордая своей прелестью и красотой, не мирилась с ним, а аль-Мутаваккиль, гордый властью халифа и царя, не мирился с нею и не сломил себя перед нею, хотя в его сердце горело из-за неё огненное пламя, и старался отвлечься от неё подобными ей из невольниц, и заходил в их комнаты. А он любил пение Шеджерет-адДурр и велел ей петь, и девушка взяла лютню и, натянув струны, пропала такие стихи: «Дивлюсь, как старался рок нас прежде поссорить с ней, — Когда же все кончилось меж нами, – спокоен рок, Я бросил тебя – сказали: «Страсти не знает её!» Тебя посетил – сказали: «Нету в нем стойкости!» Любовь к ней, усиль же с каждой ночью ты страсть мою. Забвение дня – с тобою встречусь в день сбора я. Ведь кожа её – как шёлк, а речи из уст её Так мягки – не вздор они и не назидание, И очи её – сказал Аллах: «Пусть будут!» И созданы Они, и с сердцами то, что вина, творят они». И, услышав её, халиф пришёл в великий восторг, и я тоже возликовал в погребе, о повелитель правоверных, и если бы не милость Аллаха великого, я бы вскрикнул, и мы бы опозорились. И затем девушка произнесла ещё такие стихи: «Его обнимаю я, и все же душа по нем Тоскует, а есть ли что, что ближе объятий? Целую его уста я, чтобы прошёл мой жар, Но только сильнее от любви я страдаю. И, кажется, сердца боль тогда исцелится лишь, Когда ты увидишь, что слились наши души». И халиф пришёл в восторг и воскликнул: «Пожелай от меня, о Шеджерет-ад-Дурр». И девушка сказала: «Я желаю от тебя освобождения, о повелитель правоверных, так как за него будет небесная награда». – «Ты свободна, ради великого Аллаха», – сказал халиф. И девушка поцеловала землю меж его рук, и халиф молвил: «Возьми лютню и скажи нам что-нибудь о моей невольнице, любовь к которой привязалась ко мне. Все люди ищут моей милости, а я ищу её милости». И девушка взяла лютню и произнесла такие два стиха: «Владычица красоты, что всю мою набожность Взяла, – как бы ни было, я должен владеть тобой. Возьму ли покорностью тебя – это путь любви! Иль, может, величием моим – это власти путь!» И халиф пришёл в восторг и сказал: «Возьми лютню и спой стихи, в которых будет рассказ о моем деле с тремя невольницами, которые овладели моей уздой и лишили меня сна, – это ты, и та невольница, что со мной рассталась, и другая – её не назову, – которой нет подобной». И девушка взяла лютню и, начав петь, произнесла такие стихи: «Три красавицы овладели ныне уздой моей И в душе моей место лучшее захватили. Хоть послушен я никому не буду во всей земле, Их я слушаюсь, а они всегда непокорны. И значит это только то, что власть любви (А в ней их сила) – моей превыше власти». И халиф до крайности удивился соответствию этих стихов с его обстоятельствами, и восторг склонил его к примирению с невольницей, порвавшей с ним. И он вышел и направился к её комнате, и одна из невольниц опередила его и осведомила ту девушку о приходе халифа, и она вышла к нему навстречу и поцеловала землю меж его рук, а затем поцеловала его ноги, и халиф помирился с ней, и она помирилась с ним, и вот каково было их дело. Что же касается Шеджерет-ад-Дурр, то она пришла ко мне, радостная, и сказала: «Я стала свободной из-за твоего благословенного прихода, и, может быть, Аллах мне поможет, и я что-нибудь придумаю, чтобы соединиться с тобой законно». И я воскликнул: «Хвала Аллаху!» И когда мы разговаривали, вдруг вошёл к нам её евнух, и мы рассказали ему, что с нами случилось, и он воскликнул: «Хвала Аллаху, который сделал исход этого благим! Просим Аллаха, чтобы он завершил это дело твоим благополучным выходом!» И мы так разговаривали, и вдруг пришла та девушка, её сестра (а имя её было Фатир), и Шеджерет-ад-Дурр сказала ей: «О сестрица, как нам сделать, чтобы вывести его из дворца целым? Аллах великий послал мне освобождение, и я стала свободной по благодати его прихода». – «Нет у меня хитрости, чтобы его вывести, иначе как одеть его в женскую одежду», – сказала Фатир. И затем она принесла платье из платьев женщин и надела его на меня, и я вышел, о повелитель правоверных, в ту же минуту. И когда я дошёл до середины дворца, я вдруг увидел, что повелитель правоверных сидит и евнухи стоят перед ним. И халиф посмотрел на меня, и заподозрил меня сильнейшим подозрением, и сказал своим слугам: «Скорей приведите мне эту уходящую невольницу!» И меня привели и подняли мне покрывало, и, увидев меня, халиф меня узнал и стал меня расспрашивать, и я рассказал ему все дело, не скрыв от него ничего. И, услышав мой рассказ, халиф подумал о моем деле и затем в тот же час и минуту поднялся, вошёл в комнату Шеджерет-ад-Дурр и сказал: «Как это ты избираешь вместо меня какого-то сына купца?» И она поцеловала перед ним землю и рассказала ему, по правде, всю историю, с начала до конца. И халиф, услышав её слова, пожалел её, и его сердце смягчилось к ней, и он простил её из-за любви и её обстоятельств и ушёл. И евнух девушки вошёл к ней и сказал: «Успокойся душою! Когда твой друг предстал меж рук халифа, тот спросил его, и он рассказал ему то же, что рассказала ты, буква в букву. И халиф, придя обратно, призвал меня к себе и спросил: „Что побудило тебя посягнуть на дом халифата?“ И я сказал ему: „О повелитель правоверных, меня побудила к этому моя глупость и любовь и надежда на твоё прощение и великодушие“. И потом я заплакал и поцеловал перед халифом землю, и он сказал: «Я простил вас обоих». И затем он велел мне сесть, и я сел, а халиф призвал судью Ахмеда ибн Абу-Дауда [667] и женил меня на этой девушке и велел перенести все, что у неё было, ко мне, и девушку ввели ко мне в её комнате. А через три дня я вышел и перенёс все эти вещи ко мне в дом, и все, что ты видишь у меня в доме, о повелитель правоверных, и что кажется тебе подозрительным – все это из её приданого». И в один из дней моя жена сказала: «Знай, что альМутаваккиль – человек великодушный, но я боюсь, что он о нас вспомнит или что-нибудь упомянет при нем о нас кто-нибудь из завистников, и хочу сделать что-то, в чем будет спасение от этого». – «А что это?» – спросил я. И она сказала: «Я хочу попросить у него позволения совершить паломничество и отказаться от пения». – «Прекрасный план ты указываешь!» – воскликнул я. И когда мы разговаривали, вдруг пришёл ко мне посол от халифа, требуя Шеджерет-ад-Дурр, так как халиф любил её пение. И моя жена пошла и служила ему, и халиф сказал ей: «Не покидай нас». И она молвила: «Слушаю и повинуюсь!» И случилось, что она ушла к нему в какой то день (а он прислал за ней по обычаю), но не успел я опомниться, как она уже пришла от него в разорванной одежде и с плачущими глазами, и я испугался и воскликнул: «Поистине, мы принадлежим Аллаху и к нему возвращаемся!» – и подумал, что халиф велел нас схватить. «Разве аль Мутаваккиль на нас разгневался?» – спросил я. И моя жена сказала: «А где аль Мутаваккиль? Власть аль-Мутаваккиля кончилась, и образ его стёрт». – «Расскажи мне истину об этом деле», – сказал я, и моя жена молвила: «Он сидел за занавеской и пил, и с ним был аль-фатх ибн Хакан и Садака ибн Садака, и бросился на него его сын аль-Мунтасир с толпой турок [668] и убил его, и сменилась радость злом, и прекрасное счастье стонами и воплями. И я убежала вместе с невольницей, и Аллах спас нас». И я тотчас же вышел, о повелитель правоверных, и спустился в Басру, и пришла ко мне после этого весть, что началась война между аль-Мунтасирэм и аль-Мустаином, его противником [669], и я испугался и перевёз мою жену и все моё имущество в Басру. Вот мой рассказ, о повелитель правоверных, и я не прибавил к нему ни буквы и не убавил ни буквы, и все, что ты видишь в моем доме, о повелитель правоверных, и на чем стоит имя твоего деда аль-Мутаваккиля – от милостей его к нам, так как основа нашего благоденствия – от твоих благороднейших предков, и вы – люди милости и рудник щедрости». И халиф обрадовался этому сильной радостью и удивился рассказу Абу-ль-Хасана. «А затем, – говорил Абу-ль-Хасан, – я вывел к халифу ту женщину и моих детей от неё, и они поцеловали землю меж его рук, и он удивился их красоте. Он велел подать чернильницу и написал, что снимает харадж с наших владений на двадцать лет». И халиф обрадовался, и он взял Абу-ль-Хасана к себе в сотрапезники, и наконец разлучил их рок, и они поселились в могилах после дворцов. Хвала же владыке всепрощающему! [Перевод: М. А. Салье] | |
|