• Канал RSS
  • Обратная связь
  • Карта сайта

Статистика коллекции

Детальная статистика на
21 Декабря 2024 г.
отображает следующее:

Сказок:

6543+0

Коллекция Сказок

Сказилки

Сказки Индонезийские

Сказки Креольские

Сказки Мансийские

Сказки Нанайские

Сказки Нганасанские

Сказки Нивхские

Сказки Цыганские

Сказки Швейцарские

Сказки Эвенкийские

Сказки Эвенские

Сказки Энецкие

Сказки Эскимосские

Сказки Юкагирские

Сказки Абазинские

Сказки Абхазские

Сказки Аварские

Сказки Австралийские

Сказки Авторские

Сказки Адыгейские

Сказки Азербайджанские

Сказки Айнские

Сказки Албанские

Сказки Александра Сергеевича Пушкина

Сказки Алтайские

Сказки Американские

Сказки Английские

Сказки Ангольские

Сказки Арабские (Тысяча и одна ночь)

Сказки Армянские

Сказки Ассирийские

Сказки Афганские

Сказки Африканские

Сказки Бажова

Сказки Баскские

Сказки Башкирские

Сказки Беломорские

Сказки Белорусские

Сказки Бенгальские

Сказки Бирманские

Сказки Болгарские

Сказки Боснийские

Сказки Бразильские

Сказки братьев Гримм

Сказки Бурятские

Сказки Бушменские

Сказки в Стихах

Сказки Ведические для детей

Сказки Венгерские

Сказки Волшебные

Сказки Восточные о Суде

Сказки Восточные о Судьях

Сказки Вьетнамские

Сказки Г.Х. Андерсена

Сказки Гауфа

Сказки Голландские

Сказки Греческие

Сказки Грузинские

Сказки Датские

Сказки Докучные

Сказки Долганские

Сказки древнего Египта

Сказки Друзей

Сказки Дунганские

Сказки Еврейские

Сказки Египетские

Сказки Ингушские

Сказки Индейские

Сказки индейцев Северной Америки

Сказки Индийские

Сказки Иранские

Сказки Ирландские

Сказки Исландские

Сказки Испанские

Сказки Итальянские

Сказки Кабардинские

Сказки Казахские

Сказки Калмыцкие

Сказки Камбоджийские

Сказки Каракалпакские

Сказки Карачаевские

Сказки Карельские

Сказки Каталонские

Сказки Керекские

Сказки Кетские

Сказки Китайские

Сказки Корейские

Сказки Корякские

Сказки Кубинские

Сказки Кумыкские

Сказки Курдские

Сказки Кхмерские

Сказки Лакские

Сказки Лаосские

Сказки Латышские

Сказки Литовские

Сказки Мавриканские

Сказки Мадагаскарские

Сказки Македонские

Сказки Марийские

Сказки Мексиканские

Сказки Молдавские

Сказки Монгольские

Сказки Мордовские

Сказки Народные

Сказки народов Австралии и Океании

Сказки Немецкие

Сказки Ненецкие

Сказки Непальские

Сказки Нидерландские

Сказки Ногайские

Сказки Норвежские

Сказки о Дураке

Сказки о Животных

Сказки Олега Игорьина

Сказки Орочские

Сказки Осетинские

Сказки Пакистанские

Сказки папуасов Киваи

Сказки Папуасские

Сказки Персидские

Сказки Польские

Сказки Португальские

Сказки Поучительные

Сказки про Барина

Сказки про Животных, Рыб и Птиц

Сказки про Медведя

Сказки про Солдат

Сказки Республики Коми

Сказки Рождественские

Сказки Румынские

Сказки Русские

Сказки Саамские

Сказки Селькупские

Сказки Сербские

Сказки Словацкие

Сказки Словенские

Сказки Суданские

Сказки Таджикские

Сказки Тайские

Сказки Танзанийские

Сказки Татарские

Сказки Тибетские

Сказки Тофаларские

Сказки Тувинские

Сказки Турецкие

Сказки Туркменские

Сказки Удмуртские

Сказки Удэгейские

Сказки Узбекские

Сказки Украинские

Сказки Ульчские

Сказки Филиппинские

Сказки Финские

Сказки Французские

Сказки Хакасские

Сказки Хорватские

Сказки Черкесские

Сказки Черногорские

Сказки Чеченские

Сказки Чешские

Сказки Чувашские

Сказки Чукотские

Сказки Шарля Перро

Сказки Шведские

Сказки Шорские

Сказки Шотландские

Сказки Эганасанские

Сказки Эстонские

Сказки Эфиопские

Сказки Якутские

Сказки Японские

Сказки Японских Островов

Сказки - Моя Коллекция
[ Начало раздела | 4 Новых Сказок | 4 Случайных Сказок | 4 Лучших Сказок ]



Сказки Арабские (Тысяча и одна ночь)
Сказка № 4689
Дата: 01.01.1970, 05:33
Рассказывают также, о счастливый царь, что халиф Харун ар-Рашид проверял в какой-то день харадж с земель и увидел, что харадж из всех земель и стран уже прибыл в казну, кроме хараджа Басры, – он не прибыл в этом году.
И Халиф созвал диван по этой причине и сказал: «Ко мне везиря Джафара!» И когда тот предстал меж его рук, сказал ему: «Харадж из всех стран прибыл в казну, кроме хараджа Басры, оттуда не прибыло ничего». – «О повелитель правоверных, – сказал Джафар, – может быть, у наместника Басры случилось дело, которое отвлекло его от отсылки хараджа». И ар-Рашид молвил: «Срок прибытия хараджа был двадцать дней назад. В чем же оправдание наместника за все это время – он не прислал хараджа и не прислал ничего, чтобы подтвердить своё оправдание». – «О повелитель правоверных, – сказал Джафар, – если хочешь, мы пошлём к нему посланца». – «Пошли к нему Абу-Исхака Мосульского, собутыльника», – сказал халиф. И Джафар ответил: «Слушаю и повинуюсь Аллаху и тебе, о повелитель правоверных!»
И затем везирь Джафар пошёл к себе домой и, призвав Абу-Исхака Мосульского, собутыльника, написал ему благородный указ и сказал: «Отправляйся к Абд-Аллаху ибн Фадилю, наместнику города Басры, и посмотри, что отвлекло его от посылки хараджа, и затем прими от него харадж Басры, полностью и до конца, и привези его ко мне скорее. Халиф проверил харадж всех стран и увидел, что отовсюду он прибыл, кроме Басры. А если ты увидишь, что харадж не готов, и Абд-Аллах будет оправдываться, то привези его с собой, чтобы он высказал халифу оправдание своим языком».
И Абу-Исхак ответил вниманием и повиновением и, взяв пять тысяч всадников из своего войска, ехал, пока не достиг города Басры. И Абд-Аллах ибн Фадиль узнал о его прибытии, и вышел к нему со своим войском, и встретил его, и вступил с ним в Басру, и поднялся в свой дворец, а остальные воины расположились в шатрах, подле Басры, и Ибн Фадиль назначил им все, что им было нужно. Абу-Исхак же вошёл в диван и, сев на престол, посадил Абд-Аллаха ибн Фадиля с собой рядом, а вельможи сели вокруг него, сообразно своим степеням. И затем, после приветствия, ибн Фадиль спросил: «О господин, что за причина твоего прибытия к нам?» – «Причина та, – отвечал Абу-Исхак, – что я пришёл потребовать харадж. Халиф спрашивал о нем, и время его прибытия прошло». – «О господин, – воскликнул Абу-Аллах, – чтобы тебе не утомляться и не переносить затруднений путешествия! Харадж готов, полностью и совершенно, и я собирался отослать его завтра, но раз ты прибыл, я вручу его тебе после угощения в три дня и на четвёртый день доставлю харадж к тебе. Но теперь обязательно нужно предложить тебе подарок – часть твоей милости и милости повелителя правоверных». И Абу-Исхак сказал: «Это недурно».
А затем Абд-Аллах распустил диван и ввёл Абу-Исхака в комнату в своём доме, которой нет равной, и расстелил перед ним и его приближёнными скатерть с едой, и они стали есть и пить, и наслаждаться, и веселиться.
А затем стол был убран и руки вымыты, и пришло кофе и напитки, и все просидели за беседой до первой трети ночи. И Абу-Исхаку постлали постель на ложе из слоновой кости, украшенном рдеюшим золотом, и он лёг на нем, а наместник Басры лёг на другом ложе, рядом с ним.
И одолела бессонница Абу-Исхака, посланца повелителя правоверных, и он стал размышлять о размерах стихов и о нанизанной речи, так как он был одним из приближённых собутыльников халифа, и была у него большая осведомлённость в стихах и тонких рассказах. И он бодрствовал, сочиняя стихи, до полуночи. И когда это было так, вдруг Абд-Аллах ибн Фадиль встал, затянул пояс и, открыв шкаф, взял оттуда бич, а затем он взял горящую свечу и вышел из дверей комнаты, думая, что Абу-Исхак спит…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Девятьсот семьдесят девятая ночь.
Когда же настала девятьсот семьдесят девятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Абд-Аддах ибн Фадиль вышел из дверей комнаты, думая, что Абу-Исхак, собутыльник, спит. И когда он вышел, Абу-Исхак удивился и сказал про себя; „Куда идёт Абд-Аллах ибн Фадиль с этим бичом? Может быть, он хочет кого-нибудь пытать. Я обязательно за ним последую и посмотрю, что он будет делать сегодня ночью“.
И затем Абу-Исхак поднялся и пошёл за Абд-Аллахом, понемногу, понемногу, так, чтобы тот его не видел. И он увидел, что Абд-Аллах отпер чулан и вынул из него столик, на котором было четыре блюда с кушаньем, и хлеб не приходил к нему от великого удивления, и он говорил про себя: «Смотри-ка! В чем причина этого дела?»
И он не переставал дивиться до утра, а затем все встали и совершили утреннюю молитву, и им поставили завтрак, и люди поели, и выпили кофе, и отправились в диван, и Абу-Исхак был занят этим приключением целый день, но он все скрыл и не спросил о нем Абд-Аллаха.
А на следующую ночь Ибн Фадиль сделал с собаками то же самое и побил их, и помирился с ними, и накормил их, и напоил. И Абу-Исхак последовал за ним и увидел, что он сделал с ними то же, что и в первую ночь, и в третью ночь было то же самое, а после этого он принёс харадж Абу-Исхаку, собутыльнику, на четвёртый день, и тот взял его и уехал, не сказав ничего.
И он ехал до тех пор, пока не достиг Багдада, и вручил халифу харадж, и потом халиф спросил его о причине задержки хараджа, и Абу-Исхак сказал: «О повелитель правоверных, я увидел, что правитель Басры уже приготовил харадж и хочет отослать его. И если бы я задержался на один день, он бы наверное встретил меня в дороге. Но только я увидел у Абд-Аллах ибн Фадиля диво, подобного которому не видел в жизни, о повелитель правоверных». – «А что это такое, о Абу-Исхак?» – спросил халиф. И Абу-Исхак сказал: «Я видел то-то и то-то». И рассказал о том, что делал Абд-Аллах с собаками. И потом молвил: «Я видел три ночи подряд, как он делал такие дела – бил собак, а после этого мирился с ними и успокаивал их, и кормил, и поил, и я смотрел на него так, что он меня не видел». – «Спрашивал ли ты его о причине?» – сказал халиф. И Абу-Исхак ответил: «Нет, клянусь жизнью твоей головы, о повелитель правоверных!» – «О Абу-Исхак, – сказал халиф, – я приказываю тебе вернуться в Басру и привезти ко мне Абд-Аллаха ибн Фадиля вместе с теми двумя собаками». – «О повелитель правоверных, – воскликнул Абу-Исхак, – избавь меня от этого! Абд-Аллах ибн Фадиль оказал мне крайнее уважение, и я проведал об этих обстоятельствах случайно, без намерения, и рассказал тебе. Как же я вернусь к нему и приведу его? Если я к нему вернусь, я не найду на себе лица от стыда перед ним, и подобает послать кого-нибудь другого с указом, написанным твоей рукой, чтобы он привёз к тебе Ибн Фадиля и собак». – «Если я пошлю к нему другого, он, может быть, станет отрицать это дело и скажет: „Нет у меня собак, – молвил халиф. – Если же я пошлю тебя и ты ему скажешь: „Я тебя видел своими глазами“, – он не сможет этого отрицать. Ты непременно должен к нему поехать и привезти его и собак, а иначе – неизбежно твоё убиение…“
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Ночь, дополняющая до девятисот восьмидесяти.
Когда же настала ночь, дополняющая до девятисот восьмидесяти, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что халиф Харун ар-Рашид сказал Абу Исхаку: „Ты непременно должен к нему поехать и привезти его и собак, а иначе – неизбежно твоё убиение“. – „Слушаю и повинуюсь, о повелитель правоверных, достаточно с нас Аллаха, и благой он промыслитель! – ответил АбуИсхак. – Прав был тот, кто сказал: „Бедствие человека – от его языка“. И я сам навлёк на себя это, когда рассказал тебе. Но напиши мне благородный указ, и я пойду к Ибн Фадилю и приведу его к тебе“.
И халиф написал ему благородный указ, и Абу Исхак направился с ним в Басру. И когда он вошёл к правителю Басры, тот сказал: «Да избавит нас Аллах от зла твоего возвращения, о Абу Исхак!» – «Почему это, я вижу, ты быстро вернулся? Может быть, харадж недостаточен, и халиф не принял его?» – «О эмир Абд-Аллах, – сказал АбуИсхак, – я возвратился не из-за недостатка хараджа – он доставлен полностью, и халиф принял его. Но я надеюсь, что ты не будешь с меня взыскивать, – я сделал ошибку по отношению к тебе, и то, что из-за меня произошло, предопределено Аллахом великим» – «А что произошло, о Абу-Исхак? Расскажи мне – я тебя люблю и не стану с тебя взыскивать», – молвил ибн Фадиль.
И Абу Исхак сказал: «Знай, что когда я был у тебя, я шёл за тобой следом три ночи подряд, когда ты каждую ночь вставал в полночь и мучил собак и возвращался, и я дивился этому, но мне было стыдно тебя спросить. И я рас сказал халифу о твоём деле, случайно, без намерения. И он обязал меня вернуться к тебе, и вот указ, написанный его рукой. Если бы я знал, что дело так обернётся, я бы не рассказал ему, но это принесла судьба».
И он стал извиняться перед Абд-Аллахом, и Абд-Аллах сказал ему: «Если ты рассказал халифу, я подтвержу ему твой рассказ, чтобы он не думал, что ты лжёшь, так как я тебя люблю. Но если бы рассказал кто-нибудь другой, я бы стал отрицать это и обвинил бы его во лжи. Я поеду с тобой и захвачу собак, хотя бы была в этом гибель моей души и конец моего срока». – «Да покроет тебя Аллах, как ты покрыл моё лицо перед халифом!» – сказал Абу Исхак.
И затем Ибн Фадиль взял подарок, подходящий для халифа, и взял собак, на золотых цепях, и взвалил каждую собаку на верблюда, и они ехали, пока не доехали до Багдада. И Абд-Аллах вошёл к халифу и поцеловал землю меж его рук, и халиф позволил ему сесть, я Ибн Фадиль сел и велел привести к себе собак.
«Что это за собаки, о эмир Абд-Аллах?» – спросил халиф. И собаки начали целовать землю меж его рук, и шевелить хвостами, и плакать, как будто ему жалуясь. И халиф удивился этому и сказал: «Расскажи мне историю этих двух собак и по какой причине ты их бьёшь и оказываешь им уважение после побоев». – «О преемник Аллаха, – молвил Ибн Фадиль, – это не собаки, а люди – двое юношей, красивые и прелестные, стройные и соразмерные, и они – мои братья, дети моей матери и моего отца». – «А как же они были людьми и стали собаками?» – спросил халиф.
И Абд-Аллах сказал: «Если ты мне позволишь, о повелитель правоверных, я расскажу тебе истину об этом деле». – «Расскажи мне, – сказал халиф, – и берегись лжи, ибо ложь – качество людей лицемерных. Будь правдив, ибо правдивость – корабль спасения и черта праведников».
«Знай, о преемник Аллаха, – молвил Ибн Фадиль, – что во время моего рассказа они будут свидетелями. И если я солгу, они обличат меня во лжи, а если я скажу правду, они подтвердят мою правдивость». – «Это собаки, и они не могут говорить или отвечать, – сказал халиф, – Как же они засвидетельствуют против тебя или за тебя?» – «О братья, – молвил Ибн Фадиль, – если я скажу слова лживые, поднимите головы и раскройте широко глаза, а если я скажу правду, опустите головы и зажмурьте глаза. Знай, о преемник Аллаха, – сказал он потом, – что нас три брата и у нас одна мать и один отец. И имя нашего отца было Фадиль, и его назвали этим именем только потому, что жена его отца родила двух сыновей-близнецов, и один из них умер в тот же час и минуту, а другой остался, и отец назвал его Фадилем [679]. И его отец воспитал его, и дал ему хорошее воспитание, и когда он вырос, женил его на нашей матери, и умер, и наша мать родила сначала этого моего брата, и отец назвал его Мансуром. А потом она понесла второй раз и родила вот этого моего брата, и отец назвал его Насиром, и моя мать понесла третий раз и родила меня, и отец назвал меня Абд-Аллахом. Он воспитывал нас, пока мы не выросли и не достигли зрелости мужчин, а потом умер и оставил нам дом и лавку, полную разноцветной материи из материй всех сортов – индийских, румских, хоросанских и других, и ещё он оставил нам шестьдесят тысяч динаров.
И когда наш отец умер, мы отмыли его и вырыли ему могилу и похоронили его на милость владыки. Мы устраивали по нем моления и чтения Корана и раздавали милостыню до завершения сорока дней. А потом, после этого, я собрал купцов и знатных людей и устроил для них великолепный пир, и когда они поели, я сказал им: «О купцы, здешняя жизнь преходяща, а последняя жизнь вечна, и да будет хвала тому, кто вечен после исчезновения его тварей. Знаете ли вы, для чего я вас собрал в сегодняшний благословенный день к себе?» – «Да будет хвала Аллаху, знающему сокровенное!» – ответили они. И я сказал им: «Мой отец умер и оставил много денег, и я боюсь, что после него остался долг кому-нибудь, или залог, или что-нибудь другое. Я хочу освободить моего отца от ответственности за долги людям, и пусть тот, кому что-нибудь с него следует, скажет: „Мне с него следует то-то и то-то“. И я передам ему это, чтобы освободить моего отца от ответственности». – «О Абд-Аллах, – сказали купцы, – земная жизнь не обойдётся без дольней жизни, и мы не люди лжи. Каждый из нас знает, что дозволено, а что запретно. Мы боимся Аллаха великого и не хотим поедать имущество сироты. Мы знаем, что деньги твоего отца (да помилует его Аллах!) всегда оставались за людьми, а он не оставлял на своей ответственности ничего, принадлежащего другому, и всегда говорил в своих молитвах: „Бог мой, на тебя моё упование и надежда, не дай же мне умереть, когда на мне будет долг“. Одним из его свойств было то, что, когда он был комунибудь должен, то отдавал это без требования, а если кто-нибудь был должен ему, он не требовал с него и говорил: „Не спеши!“ Если же это был бедняк, он прощал ему долг и освобождал его от ответственности, а если это не был бедняк я он умирал, твой отец говорил: „Да простит ему Аллах то, что он мне должен! Мы свидетельствуем, что он не должен никому ничего“. – „Да благословит вас Аллах!“ – сказал я. И затем я обернулся к этим моим братьям и сказал им: „О братья, наш отец никому ничего не должен, и он оставил нам эти деньги, и материи, и дом, и лавку. Нас трое братьев, и каждому из нас полагается треть всего этого. Согласимся ли мы не делиться и останется ли наше имущество общим между нами и мы будем есть вместе и пить вместе, или же мы разделим материи и деньги, и каждый из нас возьмёт свою долю“. – „Мы разделимся, и каждый из нас возьмёт свою долю“, – сказали мои братья.
И Абд-Аллах обернулся ж собакам к спросил: «Было ли это, мои братья?» И собаки опустили головы и зажмурили глаза, как будто говоря: «Да».
И Ибн Фадиль молвил: «И тогда я привёл делильщика от кади, о повелитель правоверных, и он разделил между нами деньги и материи и все, что оставил дам отец. Дом и лавку назначили мне на мою долю, взамен части того, что мне полагалось из денег, и мы согласились на это, и дом с лавкой вошли в мою часть, а братья взяли свою часть деньгами и материей. И я открыл лавку, и положил в неё материи, и купил на часть денег, которая досталась мне сверх дома и лавки, ещё материи, так что наполнил лавку, и сед продавать и покупать. А что до моих братьев, то они купили материи и, наняв корабль, уехали по морю в чужие страны. И я сказал: „Помоги им Аллах, а мой надел придёт ко мне, и отдыху нет пены“.
И я провёл таким образом целый год, и Аллах помог мне, и я стал получать большие доходы, так что у меня оказалось столько, сколько оставил нам всем отец. И в один из дней случилось, что я сидел в лавке, одетый в две шубы, одну соболью, а другую беличью, – так как дело было в зимнюю пору, во время сильного холода? И когда я так сидел, вдруг подошли ко мне мои братья, и у каждого из них была на теле рваная рубашка и ничего больше, губы у них были белые от холода, и они дрожали. И когда я увидел их, мне стало тяжело из-за этого, и я опечалился из-за них…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Девятьсот восемьдесят первая ночь.
Когда же настала девятьсот восемьдесят первая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Абд-Аллах ибн Фадиль говорил халифу: „И когда я увидел, что они дрожат, мне стало тяжело из-за того, и я опечалился, и разум улетел у меня из головы. И я поднялся, и обнял братьев, и стал плакать об их положении, и на одного из них я надел соболью шубу, а на другого – беличью шубу. И я отвёл их в баню и послал туда каждому из них одежду купцатысячника. И когда они помылись, каждый из них надел свою одежду, а потом я взял их к себе домой. И я увидел, что они крайне голодны, и расстелил перед ними скатерть с кушаньями, и они поели, и я ел вместе с ними, проявляя к ним ласку и успокаивая их“.
И Абд-Аллах обернулся к собакам и спросил: «Было ли это, о мои братья?» И они опустили головы и зажмурили глаза.
«И затем я спросил их, о преемник Аллаха, – продолжал Ибн Фадиль, – и сказал: „Как это с вами случилось и где ваши деньги?“ И они ответили: „Мы ехали по морю и вошли в город, называемый город Куфа. Мы продавали кусок материи, которому у нас цена полдинара, за десять динаров, а тот, что стоит динар, – за двадцать динаров, и нажили большую прибыль. Мы купили из персидских материй каждую штуку шелка за десять динаров, а она стоит в Басре сорок динаров, и потом мы вошли в город, называемый город аль-Карх, и продавали, и покупали, и нажили большую прибыль, и стало у нас много денет“.
И я спросил их: «Если вы видели эту радость и благо, почему же вы, я вижу, вернулись голые?» И мои братья вздохнули и сказали: «О брат наш, поразил нас только дурной глаз, и в путешествии нет безопасности. Собрав эти деньги и блага, мы нагрузили наше имущество на корабль и поехали по морю с намерением направиться в город Басру. Мы проехали три дня, а на четвёртый день мы увидели, что море стадо подниматься и опускаться, заревело, вспенилось, заходило и заволновалось и забилось волнами, и волны испускали искры, как огненное пламя. Ветер над нами менялся, и наш корабль ударился о выступ горы и разбился, и мы стали тонуть в море вместе со всем тем, что у нас было. Мы бились на поверхности воды один день и одну ночь. Но Аллах послал нам корабль, и те, кто ехал на нем, взяли нас, и мы ехали из города в город, и просили, и кормились тем, что добывали просьбой. Мы испытывали великую горесть и снимали с себя свои вещи и продавали их, кормясь этим, пока не приблизились к Басре. И мы достигли Басры не прежде, чем испили тысячу горестей, а если бы спаслись вместе с тем, что у нас было, мы бы привезли богатства, похожие на богатства царей. Но это определено нам Аллахом». И я сказал им: «О братья, не обременяйте себя заботой. Деньги – выкуп за тело, и спасение – добыча. Раз Аллах записал вас в число спасшихся, то это – предел желаний, а бедность и богатство не что иное, как тень призрака, и от Аллаха дар того, кто сказал:
Когда голова мужей спасётся от гибели,
Их деньги, поистине, обрезок ногтей для них.
О братья, – сказал я им потом, – мы будем считать, что наш отец умер сегодня и оставил нам все деньги, какие есть у меня. Моей душе приятно, чтобы мы их разделили между собой поровну».
И затем я призвал делильщика от кади и принёс все моё имущество, и делильщик разделил его между нами, и каждый из нас взял треть денег. И я сказал своим братьям: «О братья, Аллах благословляет человека в его наделе, когда человек находится в своём городе. Пусть каждый из вас откроет себе лавку и сидит там, занимаясь торговлей: тот, кому что-нибудь предназначено в неведомом, неизбежно это получит».
И затем я помог каждому из них открыть лавку и наполнить её товарами, и сказал: «Продавайте и покупайте и берегите ваши деньги, не тратя из них ничего, а все, что вам нужно из еды и питья, будет от меня». И я оказал им уважение, и они стали покупать и продавать днём, а вечер проводили у меня в доме, и я не давал им ничего тратить из их денег, и всякий раз, когда я сидел с ними и разговаривал, братья хвалили пребывание на чужбине и рассказывали о прелестях чужих стран, описывая, какая им досталась нажива, и подстрекали меня опасаться поехать с ними в чужие страны».
И Абд-Аллах спросил собак: «Было ли это, о мои братья?» И они опустили головы и зажмурили глаза, подтверждая его слова.
«О преемник Аллаха, – сказал потом Ибн Фадиль, – мои братья не переставали соблазнять меня и говорить о большой прибыли и наживе в чужой стране, призывая меня поехать с ними, пока я не сказал им: „Я обязательно с вами поеду, чтобы вас уважить“.
И потом мы с ними вошли в компанию, и, собрав дорогую материю всевозможных сортов, наняли корабль, и наполнили его всякими товарами и запасами, и снесли на этот корабль все, что нам было нужно, и выехали из города Басры в полноводное море, в котором бились волны, и тот, кто въезжает в него, – пропал, а кто покидает его, – рождается вновь. Мы ехали до тех пор, пока не приехали в один город, и мы продали там и купили, и у нас оказалась большая прибыль. А потом мы уехали из этого города в другой и ездили из города в город и из селения в селение, продавая, покупая и наживая, пока у нас не оказались значительные деньги и большая прибыль. И мы подъехали к одной горе, и капитан бросил якорь и сказал: «О путники, выходите на берег, и вы спасётесь от зла этого дня. Поищите на берегу, – может быть, вы найдёте воду». И все, кто был на корабле, вышли, и я тоже вышел, и мы принялись искать воду, и каждый из нас отправился в какую-нибудь сторону, а я поднялся на вершину горы.
И когда я шёл, я вдруг увидел белую змею, которая мчалась, убегая, и за ней мчался чёрный дракон, безобразный обликом и ужасный на вид. И дракон настиг змею, и прижал её, и схватил за голову, и обвился хвостом вокруг её хвоста, и она закричала, и я понял, что дракон обижает змею, и меня охватила жалость. Я взял камень из камней, весом в пять ритлей или больше, и бросил его в дракона. И камень попал ему в голову и разбил её. И не успел я опомниться, как змея сделалась молодой девушкой, красивой, прелестной, блестящей, совершённой, стройной и соразмерной, подобной светящейся луне. Она подошла ко мне, поцеловала мне руки и сказала: «Да покроет тебя Аллах двумя покровами – покровом от позора в здешней жизни и покровом от огня в жизни будущей в день великого предстояния, в день, когда не поможет имущество и сыновья никому, кроме тех, кто придёт к Аллаху с сердцем здравым. О человек, – сказала она потом, – ты спас мою честь, и я обязана тебе за это благодеяние. Мне надлежит воздать тебе за это».
И она указала рукой на землю, и земля расступилась, и девушка опустилась в землю, и потом земля закрылась над ней, и я понял, что эта девушка – из джиннов. А что касается дракона, то в нем загорелся огонь и сжёг его, и он превратился в пепел. И я удивился этому, и вернулся к своим товарищам, и рассказал им об этом. Мы проспали ночь, а под утро капитан вырвал якорь, распустил паруса и свернул концы, и мы поехали и ехали, пока земля не скрылась от нас, и не переставали плыть в течение двадцати дней, не видя ни земли, ни птицы, и вода у нас кончалась.
И капитан сказал: «О люди, пресная вода у нас кончилась». И мы сказали ему: «Выйдем на сушу, может быть, мы найдём воду». И тогда капитан воскликнул: «Клянусь Аллахом, я сбился с пути и не знаю дороги, которая ведёт в сторону земли». И нас охватило сильное горе, и мы стали плакать и молиться Аллаху великому, чтобы он вывел нас на верную дорогу. А потом мы провели ночь в самом худшем состоянии, и от Аллаха дар того, кто сказал:
И сколько ночей я в печали провёл —
Младенец и тот от неё поседеет.
Но утро настанет, и тотчас придёт
Поддержка Аллаха и близкая помощь.
И когда наступило утро, и засияло светом, и заблистало, – мы увидели высокую гору и, увидев эту гору, обрадовались и развеселились. И мы подъехали к этой горе, и капитан сказал: «О люди, выходите на берег, чтобы поискать воды».
И мы все вышли искать воду, но не увидели на берегу воды, и нас охватило огорчение из-за отсутствия воды. И потом я поднялся на вершину этой горы, и увидел за ней широкую круглую долину, протяжением в час пути или больше, и позвал моих товарищей, и они направились ко мне. И когда они подошли, я сказал: «Посмотрите на землю, которая за этой горой. Я вижу там город, высоко построенный, с колоннами, уходящими ввысь, и стенами, и башнями, и холмами, и лугами. Там, без сомнения, не может не быть воды и всяких благ. Пойдёмте же со мной и отправимся в этот город. Мы принесём оттуда воды и купим то, что нам нужно из пищи, мяса и плодов, и вернёмся».
И мои товарищи сказали мне: «Мы боимся, что жители этого города окажутся нечестивыми многобожниками и врагами веры и схватят нас. И мы станем пленниками у них в руках, или же они нас убьют, и мы сами будем пособниками своего убиения, так как ввергли себя в погибель и зло затруднения. Обольщённый самим собою недостоин хвалы, так как он подвергает себя злой опасности, и сказал о нем поэт:
Покуда земля-земля и небо есть небо – знай:
Прельщённый собой хвалим не будет, хоть спасся он.
Не будем же обольщаться сами собой».
И я сказал им:
«О люди, у меня нет над вами власти, но я возьму моих братьев и отправлюсь в этот город». Но мои братья сказали мне: «Мы боимся этого дела и не пойдём с тобой». – «Что касается меня», – сказал я, – то я решил отправиться в этот город. Я полагаюсь на Аллаха и согласен на то, что он мне предопределил. Подождите же меня, пока я схожу туда и вернусь к вам…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Девятьсот восемьдесят вторая ночь.
Когда же настала девятьсот вовосемьдесят вторая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Ибн Фадиль сказал: „Подождите меня, пока я схожу туда и вернусь к вам“.
«И я оставил их я шёл, пока не дошёл до ворот этого города, и я увидел, что это город удивительно построенный и диковинно расположенный, и стены в нем высокие, а башни укреплённые, и дворцы возвышаются, и ворота его сделаны из китайского железа, украшены и расписаны и ошеломляют разум. И я вошёл в ворота и увидел каменную скамью, и там был человек, который сидел на ней, и на руке у него была цепочка из жёлтой меди, а на цепочке четырнадцать ключей. И я понял, что этот человек – привратник города, а в городе четырнадцать ворот. И я приблизился к этому человеку и сказал: „Мир с вами“. Но он не ответил на моё приветствие, и я пожелал ему мира второй раз и третий, но он не дал мне ответа. И я положил ему руку на плечо и сказал: „Эй, ты, почему ты не отвечаешь на приветствие? Ты спишь, или глухой, или не мусульманин, что отказываешься ответить на приветствие?“ И человек не ответил мне и не шевельнулся, и я всмотрелся в него и увидел, что он каменный. „Поистине, это удивительное дело! – воскликнул я. – Вот камень, которому придан облик сына Адама, и ему не хватает только речи“. И я оставил его, и вошёл в город, и увидел человека, который стоял на дороге, и подошёл к нему, и всмотрелся в него, и увидел, что это тоже камень. И я стал ходить по площадям этого города и всякий раз, как видел человека, подходил к нему и вглядывался в него, и оказывалось, что это камень. И я прошёл мимо одной старой женщины, на голове которой была связка одежды, приготовленной для стирки, и, приблизившись к ней, вгляделся в неё и увидел, что она из камня, и связка одежды у неё на голове тоже каменная.
А потом я пошёл на рынок и увидал масленика, и весы его были поставлены, и перед ним были всякие товары – сыр и другое, и все это было каменное.
И я увидел, что все торговцы сидят в своих лавках, а люди – одни стоят, другие сидят, и увидел мужчин, и женщин, и детей, и все они были каменные. И я вошёл на рынок купцов и увидел, что всякий купец сидит в своей лавке, и лавки полны всевозможных товаров, и все они – из камня, но только материи подобны ткани паука.
И я стал рассматривать эти материи, и всякий раз, как я брал в руки одежду из материи, она превращалась у меня в руках в развеянную пыль. Я увидел сундуки и, открыв один из них, нашёл в нем золото в мешках и взял мешки в руки, и они растаяли у меня в руках, а золото не изменилось и осталось как было. Я взял его сколько мог и стал говорить себе: «Если бы мои братья были со мною, они бы, наверное, взяли этого золота вдоволь, и мы бы воспользовались этими сокровищами, у которых нет обладателей». А потом я вошёл в другую лавку и увидел, что там ещё больше золота, но не мог уже взять больше, чем взял. Я пошёл с этого рынка на другой рынок и оттуда ещё на другой и так далее и видел всяких тварей разных по виду, и все они были каменные – даже собаки и кошки были из камня.
И я пошёл на рынок ювелиров и увидел там мужчин, сидевших в своих лавках, и их товары лежали перед ними – часть их была у них в руках, а часть в корзинках. И когда я увидел это, о повелитель правоверных, я бросил бывшее со мной золото и взял ювелирных изделий, сколько мог снести.
Я вышел с рынка ювелиров на рынок торговцев драгоценностями и увидел, что купцы сидят в своих лавках, и перед каждым из них корзина, наполненная всякими драгоценностями – яхонтами, алмазами, изумрудами, бадахшаискими рубинами и прочими камнями всевозможных родов, а владельцы лавок были каменные. И тогда я бросил бывшие со мной ювелирные изделия и взял столько камней, сколько мог нести, и я жалел, что со мной не было братьев, которые могли бы взять этих камней сколько хотят.
И я ушёл с рынка драгоценных камней и прошёл мимо больших ворот, расписанных и украшенных различными украшениями. А за воротами были скамьи, и на скамьях сидели евнухи, воины, телохранители, солдаты и судьи, и они были одеты в самые роскошные одежды, но все они были каменные. И когда я прикоснулся к одному из них, одежды осыпались с его тела, точно ткань паука. И я вошёл в эти ворота и увидел дворец, которому нет подобного в постройке и прекрасном расположении. И в этом дворце я увидел приёмную залу, наполненную вельможами, везирями, знатными людьми и эмирами, и все они сидели на скамеечках и были каменные. И я увидел престол из червонного золота, украшенный жемчугом и драгоценностями, и на нем сидел человек в роскошнейших одеждах, на голове которого был венец Хосроев, украшенный дорогими камнями, которые испускали лучи, точно лучи дневного света. И, подойдя к нему, я увидел, что он из камня. Потом я направился из этой залы к дверям гарема. И, войдя туда, увидел диван женщин, и в этом диване я увидел престол из червонного золота, украшенный жемчугом и драгоценностями, и на нем сидела женщина-царица, на голове которой был венец, окаймлённый дорогими каменьями, и её окружали женщины, подобные лунам, которые сидели на скамеечках и были одеты в роскошнейшие одежды, выкрашенные в разные цвета, и тут же стояли евнухи, сложив руки на груди, как будто они стоят, чтобы прислуживать. И этот диван ошеломлял смотрящих, так много было в нем украшений, диковинного убранства и великолепных ковров. В нем висели самые яркие лампы из прозрачного хрусталя, и в каждом из хрустальных котелков был бесподобный яхонт, цену которого не покрыть деньгами. И я бросил, о повелитель правоверных, то, что было со мной, и стад собирать эти камни, и поднял их сколько мог.
И я не звал, что мне взять, а что оставить, так как увидел, что это место подобно сокровищу из сокровищ какого-нибудь города. И затем я увидел маленькую дверь, за которой была лестница, и, войдя в эту дверь, поднялся на сорок ступенек и услышал, что кто-то читает Коран нежным голосом. И я пошёл на этот голос и дошёл до дверей комнаты. И тогда я увидел шёлковую занавеску, украшенную золотыми шнурками, на которых были нанизаны жемчуга, кораллы, яхонты и куски изумруда, и драгоценные камни сияли на них, как сияют звезды.
Голос слышался из-за этой занавески, и, подойдя к занавеске, я поднял её, и передо мной предстала разукрашенная дверь дворца, смущающая мысли. Я вошёл в эту дверь и увидел дворец, подобный сокровищу на лице земли, и в глубине его – девушку, подобную сияющему солнцу посреди безоблачного неба.
И она была одета в самые роскошные одежды и украшена самыми лучшими, какие бывают, драгоценностями. При этом сама была дивно красива и прелестна – стройная, соразмерная, изящная и совершённая, с тонким станом, тяжкими бёдрами и слюной, исцеляющей больного, и томными веками, и как будто её имел в виду в своих словах сказавший:
Привет её стану, под одеждой сокрытому,
И розам, в садах ланит её расцветающим!
Как будто Плеяды на челе её светятся,
А прочие звезды – на груди в ожерелий.
Когда б в одеяние оделась она из роз,
Плоды её тела листья роз окровавили б
Когда б в море плюнула, – а море солёное, —
Поистине, слаще мёда вкус моря б сделался.
А если б сошлась она со старцем на костыле,
Поистине, мог бы он льва ярого разорвать.
И Абд-Аллах ибн Фадиль продолжал: «О повелитель правоверных, когда я увидел эту девушку, меня охватила любовь к ней, и я подошёл к ней ближе и увидел, что она сидит на высокой скамеечке и читает книгу Аллаха, великого, славного, по памяти, из глубины сердца, а голос её – точно скрип ворот рая, когда их открывает Ридван, и слова, выходя из её уст, рассыпаются, как драгоценные камни, а лицо её дивно прекрасно, красиво и блестяще, как сказал о подобной ей поэт:
О волнующий языком своим и свойствами,
Все сильней во мне и любовь к тебе и привязанность.
Твои два свойства любящих расплавят всех —
Дауда звуки и лицо Иосифа.
И когда я услышал звуки её голоса при чтении великого Корана (а моё сердце читало в её чарующих глазах привет по слову владыки милосердого), я запутался в словах и не мог хорошо её приветствовать. Мой разум и слух были ошеломлены, и я стал таким, как сказал поэт:
Любовь потрясла меня, и речи лишился я,
И в стан я вошёл, чтоб кровь спасти от пролития.
И речи хулителей я слушал лишь для того,
Чтобы страсть свою высказать любимой в словах моих.
И затем я набрался стойкости против ужасов любви и сказал ей: «Мир тебе, о госпожа, охраняемая и драгоценность скрываемая. Да утвердит Аллах навеки устои твоего счастья и да воздвигнет опоры твоей славы». И женщина ответила: «И тебе от меня мир, привет и уважение, о Абд-Аллах ибн Фадиль! Приют, уют и простор тебе, о мой любимый и прохлада моего глаза!» – «О госпожа, – спросил я, – откуда ты узнала моё имя? Кто ты сама такая, и что такое с жителями этого города, что они сделались камнями? Я хочу, чтобы ты рассказала мне истину об этом деле, – я дивлюсь на этот город и на его жителей и на то, что в нем не найти человека, кроме тебя. Ради Аллаха, расскажи мне об этом».
И девушка сказала: «Садись, о Абд-Аллах, и, если захочет Аллах великий, я расскажу тебе и сообщу истину об этом деле и истину о деле этого города и его жителей подробно. Нет мощи и силы, кроме как у Аллаха высокого, великого!» И я сел рядом с девушкой, и она сказала: «Знай, о Абд-Аллах (помилуй тебя Аллах!)» что я дочь царя этого города, и мой родитель – это тот, кого ты видел сидящим в диване на высоком престоле, а те, кто вокруг него, – вельможи его правления и знатные люди его царства. Мой отец обладал великой мощью и повелевал тысячей тысяч и сотней тысяч и двадцатью тысячами воинов, а число эмиров его правления – двадцать четыре тысячи, и все это – судьи и обладатели должностей. Под властью моего отца была тысяча городов, кроме селений, поместий, крепостей, укреплений и деревень, и число эмиров арабов, подвластных ему, – тысяча эмиров, а каждый эмир повелевает двадцатью тысячами витязей. У него сокровища, богатства, металлы и драгоценные камни, каких не видел глаз и не слышало ухо…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Девятьсот восемьдесят третья ночь.
Когда же настала девятьсот восемьдесят третья ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что дочь царя каменного города сказала: „О Абд-Аллах, у моего отца были сокровища и богатства, каких не видел глаз я не слышало ухо. И он покорял царей и губил богатырей и храбрецов на войне и на поле битвы, и его боялись великаны, и смирились перед ним Хосрои. И при всем этом он был нечестивец, предававший Аллаху товарищей и поклонявшийся идолам вместо своего владыки, и все его воины были нечестивцы и поклонялись идолам вместо всезнающего владыки. И случилось, что в один из дней он сидел на престоле своего царства, окружённый вельможами правления. И не успел он опомниться, как вошёл к нему какой-то человек, и диван осветился светом его липа. И мой отец посмотрел на него и увидел, что он одет в зеленую одежду и высок ростом, и руки его спускаются ниже колен, и вид у него почтённый и достойный, и свет сияет от его лица. И этот человек сказал моему отру: „О жестокий, о притеснитель! До каких пор будешь ты обольщён почитанием идолов и станешь пренебрегать почитанием всезнающего владыки? Скажи: „Свидетельствую, что нет бога, кроме Аллаха, и свидетельствую, что Мухаммед – раб и посол Аллаха“. Прими ислам вместе с твоим народом. Оставь поклонение идолам – они не помогут и не заступятся. Не почитают по праву никого, кроме Аллаха, подъявшего небеса без опоры и распростёршего землю по милости к рабам“. – «Кто ты, о человек, отвергающий поклонение идолам, что говоришь такие слова? – спросил мой отец. – Разве ты не боишься, ч

Сказка № 4688
Дата: 01.01.1970, 05:33
Когда же настала девятьсот семьдесят первая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что невольница вошла к ним и дала каждому из них чашку, и они выпили и заснули. И тогда пришла молодая женщина и сказала Камар-аз-Заману: „О негодяй, как ты спишь и утверждаешь, что ты влюблённый, ведь влюблённые не спят“. И она села ему на грудь и не переставала осыпать его поцелуями, и кусать, и сосать ему губы, и играть с ним до утра. А потом она положила ему в карман нож. Под утро она послала свою невольницу, и та разбудила обоях, и щеки Камар-аз-Замана словно пылали огнём от сильного румянца, и губы у него были как коралл из-за сосанья и поцелуев.
И ювелир спросил его: «Может быть, тебя беспокоили комары?» И Камар-аз-Заман отвечал: «Нет». Теперь, узнав в чем загадка, он перестал жаловаться, – а посмотрев у себя в кармане, он нашёл нож, – и промолчал. И Камар-азЗаман позавтракал, и выпил кофе, и вышел от ювелира, и отправился в хан. И, взяв пятьсот динаров, пошёл к старухе, и рассказал ей о том, что видел, и сказал: «Я заснул против воли и утром не увидел ничего, кроме ножа у себя в кармане». – «Да защитит тебя от неё Аллах в следующую ночь! – воскликнула старуха. – Она говорит тебе: „Если ты заснёшь ещё раз, я тебя зарежу!“ Ты будешь приглашён к ним на следующую ночь, и если ты заснёшь, она тебя зарежет». – «А что же мне делать?» – спросил Камар-аз-Заман. И старуха сказала: «Расскажи мне, что ты ешь и пьёшь перед сном». И Камар-аз-Заман сказал: «Мы ужинаем, как обычно ужинают, а потом, после ужина к нам приходит невольница и подаёт каждому из нас чашку. И когда я выпиваю свою чашку, я засыпаю и просыпаюсь только утром». – «Беда в этой чашке, – сказала старуха. – Возьми её у невольницы, но не пей, пока её не выпьет хозяин и не заснёт. Когда невольница даст тебе чашку, скажи ей: „Дай мне напиться воды“. И она уйдёт, чтобы принести тебе кувшин, а ты вылей из чашки за подушку и представься спящим. А когда невольница вернётся с кувшином, она подумает, что ты заснул, после того как выпил чашку, и уйдёт от тебя, и через некоторое время тебе все станет ясно. Но берегись ослушаться моего приказания». – «Слушаю и повинуюсь!» – ответил Камараз-Заман и отправился в хан.
Вот то, что было с ним. Что же касается жены ювелира, то она сказала своему мужу: «Гостя угощают три вечера. Пригласи же в третий раз». И ювелир отправился к Камараз-Заману, и пригласил его, и привёл опять в ту комнату. И когда они поужинали и совершили вечернюю молитву, вдруг вошла та невольница и дала каждому из них чашку. И хозяин выпил и заснул, а что касается Камар-аз-Замана, то он не выпил, и невольница сказала ему: «Разве ты не будешь пить, о господин?» И он сказал ей: «Я чувствую жажду, подай кувшин». И невольница ушла, чтобы принести кувшин, и Камар-аз-Заман опрокинул чашку за подушку и лёг. И когда невольница возвратилась, она увидела, что он спит, и рассказала об этом своей госпоже. «Когда он выпил чашку, он заснул», – сказала она. И молодая женщина подумала: «Смерть для него лучше, чем жизнь».
И потом она взяла острый нож и вошла к нему, говоря: «Вот уж третий раз, как ты не замечаешь знака, о дурень! Теперь я распорю тебе живот». И Камар-аз-Заман, увидев, что она подходит к нему с ножом в руке, открыл глаза и поднялся, смеясь, и женщина сказала ему: «Ты понял этот знак не по своей догадливости, а по указанию хитрого. Расскажи мне, откуда у тебя это знание?» – «От одной старухи, и у меня с ней случилось то-то и то-то», – отвечал Камар-аз-Заман и рассказал ей в чем дело.
И женщина молвила: «Завтра уйди от нас и пойди к старухе и спроси её: „Остались ли у тебя ещё хитрости, сверх этого?“ Если она тебе скажет: „Есть“, скажи ей: „Старайся, чтобы я получил доступ к ней открыто“. А если она скажет: „Нет у меня больше ничего, это последнее“, – выкинь её из головы. А завтра вечером к тебе придёт мой муж и пригласит тебя; приходи с ним и расскажи мне все, и я буду знать остальной план». – «Это недурно», – сказал Камар-аз-Заман.
И он провёл с ней остаток ночи, прижимаясь и обнимаясь, и они употребляли, в согласии, буквы понижения, сближая связь со связующим, а муж её был точно тенвин, отброшенный при сочетании [674]. И они делали это до утра, и потом женщина сказала: «Мне не хватит с тобой ни ночи, пи дня, ни месяца, ни года, и я хочу провести с тобой остаток жизни. Но потерпи, пока я не сделаю с моим мужем хитростей, которые смутят разных людей, и мы достигаем таким образом нашей цели. Я зароню в него сомнение, так что он разведётся со мной, и я выйду за тебя замуж и поеду с тобой в твою страну. И я перенесу к тебе все его деньги и сокровища и ухитрюсь разрушить его жилище и стереть его следы. Но только ты слушайся моих слов и повинуйся мне в том, что я тебе скажу, и не будь непослушен». – «Слушаю и повинуюсь! – сказал Камараз-Заман. – Нет во мне непослушания».
И женщина молвила: «Ступай в хан, и если мой муж придёт и пригласит тебя, скажи ему: „О брат мой, сын Адама тягостен, когда учащаются его посещения, они надоедают и щедрому и скупому. Как это я хожу к тебе каждый вечер, и мы с тобой спим в одной комнате, – ведь если ты не сердишься на меня, то, может быть, твоя жена на меня сердита, так как я не пускаю тебя к ней. Если ты желаешь общения со мной, то найми мне дом, рядом с твоим домом, и иногда ты будешь бодрствовать со мной до часа сна, и иногда я стану бодрствовать с тобой до часа сна, и потом я буду уходить в своё жилище, а ты пойдёшь в гарем. Это лучше, чем каждую ночь не пускать тебя в гарем“. И после этого он придёт ко мне и спросит у меня совета, и я ему посоветую выселить нашего соседа. Дом, в котором он живёт, – наш дом, и этот сосед живёт по найму. И когда ты придёшь в этот дом, Аллах облегчит нам остальное. Ступай теперь и сделай так, как я тебе велела», – сказала она потом. И Камар-аз-Заман ответил: «Слушаю и повинуюсь!» И жена ювелира ушла, а он представился спящим. И через некоторое время пришла невольница и разбудила обоих, и ювелир, очнувшись, спросил: «О купец, может быть, комары беспокоили тебя?» – «Нет», – сказал Камар-аз-Заман. И ювелир молвил: «Должно быть, ты к ним привык».
И затем они позавтракали, и выпили кофе, и ушли по своим делам, и Камар-аз-Заман отправился к старухе и рассказал ей о том, что случилось…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Девятьсот семьдесят вторая ночь.
Когда же настала девятьсот семьдесят вторая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Камар-аз-Заман, отправившись к старухе, рассказал ей о том, что случилось, и сказал: „Она говорила мне то-то и то-то, а я говорил ей то-то и то-то. Есть ли у тебя что-нибудь больше, чем этот план, чтобы привести меня к сближению с ней открыто?“ – „О дитя моё, – сказала старуха, – мой план дошёл досюда, и здесь истощились мои хитрости“.
И Камар-аз-Заман оставил её и отправился в хан. И наступило утро, а под вечер ювелир отправился к Камар-азЗаману и пригласил его, и Камар-аз-Заман сказал: «Мне невозможно идти с тобой». – «Почему это, – спросил ювелир, – я полюбил тебя и не могу больше с тобой расстаться? Заклинаю тебя Аллахом, пойдём со мной». – «Если ты хочешь долго быть со мной вместе и продлить дружбу между мной и тобой, найми мне дом рядом с твоим домом, – сказал Камар-аз-Заман, – и если захочешь, ты будешь бодрствовать у меня, и я буду бодрствовать у тебя, и перед сном каждый из нас уйдёт в свой дом и будет спать у себя». – «У меня есть дом рядом с моим домом, – сказал ювелир, – и он моя собственность. Пойдём ко мне сегодня вечером, а завтра я освобожу его для тебя».
И Камар-аз-Заман пошёл, и они поужинали и совершили вечернюю молитву, и муж женщины выпил чашку, где было снадобье, и заснул, а в чашке Камар-аз-Замана не было примеси, и он выпил её и не заснул. И жена ювелира пришла к нему и просидела, беседуя с ним, до утра, и её муж валялся, точно мёртвый, а потом он очнулся, как обычно, от сна и послал за своим жильцом и сказал ему: «О человек, освободи мне мой дом – он мне понадобился». – «На голове и на глазах!» – ответил жилец, освободил дом, и Камар-аз-Заман поселился в нем и перенёс в него все свои пожитки. И в этот вечер ювелир провёл время у Камар-аз-Замана, а потом он ушёл домой.
На следующий день его жена послала за искусным строителем и, призвав его, соблазнила его деньгами, и он сделал ей из её дома подземный ход, который вёл в дом Камар-аз-Замана, и устроил опускную дверь под землёй. И не успел Камар-аз-Заман опомниться, как женщина вошла к нему, неся с собой два мешка денег. «Откуда ты пришла?» – спросил он. И она показала ему подземный ход и сказала: «Возьми эти два мешка его денег», – и села. И она забавлялась и играла с ним до утра, а потом сказала: «Подожди, я схожу к нему и разбужу его, чтобы он ушёл в свою лавку, а потом приду к тебе». И Камар-аз-Заман сел и стал её ждать. А она пошла к своему мужу и разбудила его, и он встал, омылся, помолился и ушёл в лавку. И после его ухода она взяла четыре мешка, и пришла к Камар-аз-Заману подземным ходом, и сказала: «Возьми эти деньги». И посидела у него, а затем каждый из них ушёл своей дорогой, и женщина пошла к себе домой, а Камараз-Заман отправился на рынок. И когда, ко времени заката, он вернулся к себе домой, он увидел у себя десять мешков, и драгоценные камни, и другие вещи. А потом ювелир пришёл к Камар-аз-Заману, в его дом, и увёл его к себе, в ту комнату, и они вместе провели вечер. И невольница, по обычаю, вошла к ним и дала им напиться, и её господин заснул, а с Камар-аз-Заманом ничего не случилось, так как его чашка была безвредная, без примеси.
И женщина пришла к нему и сидела, играя с ним, а невольница носила вещи в дом Камар-аз-Замана через подземный ход, и они были в таком положении до утра. А затем невольница разбудила своего господина и напоила обоих кофе, и каждый из них ушёл своей дорогой.
И на третий день женщина показала Камар-аз-Заману нож, принадлежащий её мужу (а он был его работы и был сделан его рукой, и ювелир истратил на него пятьсот динаров, так что нельзя было найти ему равного по красоте работы, и люди так часто просили у ювелира этот нож, что он положил его в сундук, и его душа не соглашалась продать его никому), и сказала Камар-аз-Заману: «Возьми этот нож, положи его за пояс и пойди к моему мужу. Сядь с ним рядом, вынь нож из-за пояса и скажи: „О мастер, взгляни на этот нож, – я купил его сегодня. Расскажи мне, проиграл я на нем или выиграл“. И мой муж узнает нож, но ему будет стыдно сказать тебе: „Это мой нож!“ И если он тебя спросит, где ты его купил и за сколько ты его получил, скажи ему: „Я увидел двух левантинцев, которые дрались, и один из них спросил другого: „Где ты был?“ И тот сказал: „Я был у моей подружки; всякий раз, как я с ней встречаюсь, она даёт мне денег, а сегодня она мне сказала: „Сейчас у меня руки коротки для денег, но возьми этот нож – это нож моего мужа“. И я взял у неё нож и хочу его продать“. И нож мне понравился, и когда я услышал, что он говорит это, я спросил его: „Ты продашь его мне?“ И он сказал: „Покупай“. И я взял у него нож за триста динаров. Узнать бы, дёшево это или дорого!“ И посмотри, что он тебе скажет. А потом поговори с ним немного и уйди от него и приходи скорей ко мне – ты увидишь, что я сижу у входа в подземный ход и жду тебя, – И отдай мне нож».
«Слушаю и повинуюсь!» – сказал Камар-аз-Заман, и потом он взял нож, и, положив его за пояс, пошёл в лавку ювелира, и приветствовал его. И ювелир сказал ему: «Добро пожаловать!» И посадил его, и он увидел у него за поясом нож, и удивился, и сказал про себя: «Это мой нож, но кто же передал его этому купцу?» И он стал размышлять и говорил про себя: «Узнать бы, мой это нож или похожий на него!» И вдруг Камар-аз-Заман вынул нож и сказал: «О мастер, возьми этот нож, взгляни на него». И когда ювелир взял нож у него из рук, он узнал его, как нельзя лучше, но постыдился сказать: «Это мой нож…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Девятьсот семьдесят третья ночь.
Когда же настала девятьсот семьдесят третья ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что ювелир, взяв нож у Камар-азЗамана, узнал его, но постыдился сказать: „Это мой нож“. И спросил: „Где ты его купил?“ И Камар-аз-Заман рассказал ему то, что его научила рассказать женщина, и ювелир сказал: „Такой нож за эти деньги – дешёв, так как он стоит пятьсот динаров“. И огонь загорелся у него в сердце, и руки его запутались и не могли делать его работу. И Камар-аз-Заман стал с ним разговаривать, но ювелир был погружён в море размышлений, и всякий раз, как юноша говорил ему пятьдесят слов, он отвечал одно слово, и сердце его было в мучении, а тело его было в волнении, и ум его смутился, и он стал таким, как сказал поэт:
Не знаю я, что сказать, когда говорят со мной, —
Они говорят и видят – мысль моя далеко.
И в море я погружён раздумья бездонное,
Мужчины от женщины не в силах я отличить.
И Камар-аз-Заман увидел, что состояние ювелира переменилось, и сказал ему: «Ты, может быть, сейчас занят». И поднялся, и быстро отправился домой, и он увидел, что женщина стоит у входа в подземный ход и ждёт его. И, увидев его, она спросила: «Сделал ты так, как я тебе велела?» И Камар-аз-Заман сказал: «Да». – «Что он тебе говорил?» – спросила она. И Камар-аз-Заман ответил: «Он сказал, что за такую цену нож дешёв, потому что он стоит пятьсот динаров, но его состояние изменилось, и я ушёл от него и не знаю, что с ним было после этого». – «Дай нож, – сказала она, – тебе от него ничего не будет». И взяла нож, и положила его на место, и села.
Вот то, что было с ней. Что же касается ювелира, то после ухода от него Камар-аз-Замана в его сердце запылал огонь, и увеличилось его беспокойство, и он сказал про себя: «Непременно схожу и проверю, где нож, и обрежу со мнение уверенностью».
И он пошёл, и пришёл домой, и вошёл к своей жене, пыхтя, точно дракон, и жена его спросила: «Что с тобой, о господин мой?» – «Где мой нож?» – воскликнул ювелир. И жена его ответила: «В сундуке». А затем она стала бить себя рукой в грудь и сказала: «О моя забота! Может быть, ты с кем-нибудь поссорился и пришёл искать нож, чтобы ударить его им». – «Подай нож, покажи мне его!» – сказал ювелир. И жена его воскликнула: «Раньше поклянись мне, что ты никого им не ударишь!» И ювелир поклялся ей, и она открыла сундук и вынула нож, и её муж принялся его вертеть, говоря: «Поистине, это вещь удиви тельная!» И затем он сказал ей: «Возьми его и положи на место». И жена его молвила: «Расскажи мне, в чем причина этого». И ювелир сказал: «Я увидел у нашего друга нож такой же, как этот». И рассказал ей всю историю. А потом он сказал: «Но когда я увидел нож в сундуке, я обрезал сомнение уверенностью». – «Ты, может быть, по думал обо мне дурное и решил, что я – подруга этого левантинца и отдала ему нож?» – сказала она. И ювелир молвил: «Да, я усомнился в этом деле, но когда я увидел нож, сомнение ушло из моего сердца». – «О человек, – сказала его жена, – не осталось в тебе добра». И ювелир принялся извиняться перед ней и наконец умилостивил её, и потом он вышел и пошёл в свою лавку.
А на следующий день женщина дала Камар-аз-Заману часы своего мужа (а он сделал их своей рукой, и ни у кого не было им подобных) и сказала ему: «Пойди к нему в лавку, сядь подле него и скажи: „Того, кого я видел вчера, я видел и сегодня, и у него в руках были часы. И он сказал мне: „Не купишь ли эти часы?“ И я спросил: „Откуда у тебя эти часы?“ И он сказал: „Я был у моей подружки, и она мне их дала“. И я купил их за пятьдесят восемь динаров. Скажи мне, дёшевы они за эту цену или дороги“. И посмотри, что он тебе скажет. А когда ты уйдёшь от него, приходи скорей ко мне и отдай мне часы».
И Камар-аз-Заман пошёл к ювелиру и сделал так, как сказала ему женщина, и ювелир, увидев часы, сказал: «Они стоят семьсот динаров». И в него вошло подозрение.
А юноша оставил его и, придя к женщине, отдал ей часы, и вдруг её муж вошёл, пыхтя, и спросил: «Где мои часы?» – «Вот они здесь», – сказала она. И ювелир воскликнул: «Подай их сюда!» И когда женщина принесла ему часы, он вскричал: «Нет мощи и силы, кроме как у Аллаха высокого, великого!» – «О человек, – сказала она, – ты не без новостей! Расскажи мне, какие у тебя новости». – «Что я скажу! – воскликнул ювелир. – Я не знаю, что думать в этих обстоятельствах!»
И затем он произнёс такие стихи:
«Всемилостивым клянусь, смущён я, сомнения нет,
Печали, не знаю, как меня окружили вдруг!
Я буду терпеть, пока узнает терпение,
Что вытерпеть горшее, чем мирра, я в силах был.
Ничто ведь не горько так, как мирра, но вытерпеть
Могу более жгучее, чем угли горячие.
А в том, что хочу я, власть не мне ведь принадлежит,
И тем, кто имеет власть, приказано мне терпеть».
«О женщина, – сказал он потом, – я видел у купца, нашего друга, сначала мой нож (а я узнал его потому, что его работа – изобретение моего ума, и подобного ему не найти), и он рассказал мне вещи, огорчающие сердце. И я пришёл сюда и увидел нож здесь. А второй раз я увидел у него часы, и работа их – тоже изобретение моего ума, и не найдётся подобных им в Басре. И наш друг опять рассказал мне вещи, огорчающие сердце, и я смутился в уме и не понимаю больше, что происходит». – «По твоим словам выходит, – сказала женщина, – что я – подруга этого купца и его милая и отдаю ему твои вещи, и ты допустил, что я тебя обманываю, и пришёл меня спросить.
И если бы ты не увидел ножа и часов у меня, ты бы уверился в моем обмане. Но только, о человек, раз ты предположил обо мне такие предположения, я не буду есть с тобой одну пищу и пить одну воду после этого, так как ты мне отвратителен отвращением запрещающим».
И ювелир принялся её уговаривать, и наконец умилостивил её, и вышел, и стал раскаиваться в том, что обратился к ним с такими словами, и потом он пошёл в лавку и сел там…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Девятьсот семьдесят четвёртая ночь.
Когда же настала девятьсот семьдесят четвёртая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что ювелир, выйдя от своей жены, стал раскаиваться в этих словах, и потом он ушёл в лавку и сидел в лавке с Камар-аз-Заманом, и его охватило сильное волнение и задумчивость, больше которой нет, и он и верил и не верил. А под вечер он пришёл домой один и не привёл с собой Камар-аз-Замана. Женщина спросила его: „Где купец?“ – „У себя“, – сказал он. И женщина молвила: „Разве остыла твоя дружба с ним?“ – „Клянусь Аллахом, – ответил ювелир, – он стал мне противен после тото, что из-за него случилось“. И жена его сказала ему: „Пойди приведи его ради меня“.
И ювелир поднялся, и пришёл в дом Камар-аз-Замана, и увидел свои вещи, разложенные там, и узнал их, и огонь загорелся в его сердце, и он начал вздыхать.
«Почему это ты, я вижу, задумчив?» – спросил его Камар-аз-Заман. И ювелир постыдился сказать ему: «Мои вещи у тебя, кто к тебе их принёс?» Он только сказал: «Меня охватило беспокойство, но пойдём ко мне домой, мы там развлечёмся». – «Оставь меня в моем доме, – сказал Камар-аз-Заман, – я не пойду к тебе».
И ювелир стал заклинать его и увёл его к себе, а потом они поужинали и бодрствовали весь вечер. И Камар-аз-Заман разговаривал с ювелиром, но тот был погружён в море дум, и когда юноша-купец говорил сто слов, ювелир отвечал ему одним словом. И невольница вошла к ним, по обычаю, с двумя чашками, и когда они выпили, купец заснул, а юноша не заснул, так как в его чашке не было примеси. И женщина вошла к Камар-аз-Заману и сказала ему: «Как ты находишь этого рогатого, который опьянел в своей простоте и не знает козней женщин. Я обязательно его обману, чтобы он со мной развёлся. Завтра я приму облик невольницы и пойду за тобой в лавку, и ты ему скажешь: „О мастер, я зашёл сегодня в хан торговцев пленными и увидел эту невольницу и купил её за тысячу динаров. Посмотри её для меня, дешёвая она за эту цену или дорогая“. И потом открой ему моё лицо и грудь и дай ему посмотреть на меня, а затем возьми меня и вернись со мной в твоё жилище, и я пройду домой через подземный ход и посмотрю, чем у нас с ним кончится дело».
И они провели ночь в радости, веселье и застольной беседе, и играли, веселились и наслаждались до утра. А после этого женщина ушла в своё помещение и прислала невольницу, и та разбудила своего господина и Камараз-Замана, и они поднялись, и, совершив утреннюю молитву, позавтракали, и выпили кофе, и ювелир пошёл к себе в лавку, а Камар-аз-Заман отправился домой.
И вдруг женщина вышла к нему из подземного хода в облике невольницы (а она раньше была невольницей), и Камар-аз-Заман отправился в лавку ювелира, а женщина пошла за ним, и он шёл, а она шла сзади, пока он не привёл её к лавке ювелира. И он пожелал её мужу мира, и сел, и сказал: «О мастер, я ходил сегодня в хан торговцев пленными, чтобы поглядеть, и увидел эту невольницу в руках посредника. Она мне понравилась, и я её купил за тысячу динаров. Я хочу, чтобы ты взглянул на неё и посмотрел, дешева она за эту цену или нет». И он открыл лицо женщины, и ювелир увидел, что это его жена (а она оделась в свои самые роскошные одежды и украсилась наилучшими украшениями, и насурьмила глаза, и выкрасила концы пальцев, так же, как украшалась перед ним в его доме), и узнал её наилучшим образом по лицу, одежде и украшениям, так как он делал их своей рукой. И он увидел на её пальце перстни, которые недавно сделал для Камар-аз-Замана. И для него стало со всех сторон ясно, что это его жена. «Как твоё имя, о невольница?» – спросил он. И она отвечала: «Халима». (А имя его жены было тоже Халима, и она назвала ему это самое имя.) И ювелир удивился этому и спросил Камар-аз-Замана: «За сколько ты её купил?» – «За тысячу динаров», – сказал Камар-аз-Заман. И ювелир молвил: «Ты получил её даром, так как тысяча динаров это меньше, чем стоимость её перстней, и её одежда и украшения достались тебе даром». – «Да обрадует тебя Аллах благом, – сказал Камараз-Заман. – Раз она тебе понравилась, я отведу её к себе домой». – «Делай как хочешь», – сказал ювелир. И Камар-аз-Заман взял её и пошёл домой, и она прошла через подземный ход и села в своём доме.
Вот что было с ней. Что же касается ювелира, то в его сердце загорелся огонь, и он сказал про себя: «Пойду посмотрю, где моя жена. Если она дома, значит, эта невольница на неё похожа (славен тот, на кого нет похожего!), а если моей жены нет дома, значит, это она, без сомнения».
И он вышел и бежал, пока не вошёл в дом, и увидел, что его жена сидит в той самой одежде и украшениях, в которых он её видел в лавке, и тогда он ударил рукой об руку и воскликнул: «Нет мощи и силы, кроме как у Аллаха высокого, великого!»
«О человек, – сказала его жена, – случилась с тобой бесноватость или что с тобой такое? Не таковы твои привычки! С тобой обязательно должно быть какое-нибудь дело». – «Если ты хочешь, чтобы я тебе рассказал, – ответил ювелир, – то не огорчайся». – «Говори», – сказала женщина. И ювелир молвил: «Торговец, наш друг, купил невольницу, стан которой подобен твоему стану, и её рост такой же, как твой рост, и имя её такое же, как твоё имя, и одежда такая же, как твоя одежда. Она похожа на тебя во всех своих качествах, и на пальцах у неё перстни, подобные твоим перстням, и её украшения такие же, как твои украшения. Когда он показал мне её, я подумал, что это ты, и теперь я в смущении. О, если бы мы не видели этого купца и не дружили с ним, и он бы не приходил из своей страны, и мы бы его не знали! Он замутил мою жизнь после ясности и стал причиной суровости после верности и ввёл сомнение в моё сердце». – «Посмотри мне в лицо, – сказала его жена. – Может быть, это я была с ним, и купец – мой друг, и я переоделась в одежду невольницы и сговорилась с ним, что он покажет меня тебе, чтобы обмануть тебя?» – «Что это за слова? – сказал ювелир. – Я не думаю, что ты можешь делать такие вещи!»
А этот ювелир был несведущ в кознях женщин и в том, что они делают с мужчинами, и не знал таких слов поэта:
Мечтой о красавицах встревожено сердце,
Хоть юность вдали и час седин наступает.
Мне тяжко от Лейлы, хотя близость с ней далека,
И беды и горести стоят между нами.
А если вы спросите о жёнах, то, истинно,
Я в женских делах премудр и опытен буду.
И если седа голова у мужа иль мало средств,
Не будет тогда ему в любви их удела.
И слов другого:
Не слушайся женщин – вот покорность прекрасная!
Несчастлив тот юноша, что жёнам узду вручил:
Мешают они ему в достоинствах высшим стать,
Хотя бы стремился он к науке лет тысячу.
И слов другого:
О женщины, – дьяволы, для нас сотворённые!
К Аллаху прибегну я от дьявола козней.
Кто страстью был к ним испытан, ею кто был сражён,
Сгубил рассудительность и в жизни и в вере».
И жена его сказала ему: «Я буду сидеть дома, а ты пойди к нему сейчас и постучи в ворота и ухитрись быстро войти к нему. И если ты войдёшь и увидишь, что невольница у него, значит, эта невольница похожа на меня (славен тот, на кого нет похожего!), если же ты не увидишь у него невольницы, значит я – та невольница, которую ты с ним видел, и твоя дурная мысль обо мне подтвердится». – «Ты права», – сказал ювелир и оставил её и вышел. А она встала и, спустившись в подземный ход, села у Камар-азЗамана, и рассказала ему об этом, и сказала: «Отопри скорей ворота и покажи меня ему».
И когда они разговаривали, вдруг постучали в ворота, и Камар-аз-Заман спросил: «Кто у ворот?» И ювелир ответил: «Я, твой друг. Ты мне показывал на рынке невольницу, и я порадовался за тебя, но моя радость не была полной. Открой же ворота и покажи её мне». – «В этом нет дурного», – сказал Камар-аз-Заман и отпер ворота. И ювелир увидел, что его жена сидит у Камар-аз-Замана. И она поднялась и поцеловала ему и Камар-аз-Заману руку, и ювелир посмотрел на неё и поговорил немного с юношей, и он увидел, что невольница ничем не отличается от его жены.
«Аллах творит что хочет», – сказал он и вышел, и увеличилось в его сердце беспокойство, и он вернулся к себе домой и увидел, что его жена сидит дома, так как она прибежала раньше его через подземный ход…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Девятьсот семьдесят пятая ночь.
Когда же настала девятьсот семьдесят пятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что женщина пришла раньше своего мужа через подземный ход, когда он вышел из ворот, и села у себя в доме. И когда её муж вошёл к ней, она спросила его: „Что ты видел?“ – „Я видел её у её господина, и она похожа на тебя“, – сказал ювелир. И женщина молвила: „Отправляйся к себе в лавку, и довольно тебе подозревать. Ты больше не будешь подозревать меня?“ – „Не буду, – сказал ювелир. – Не взыщи с меня за то, что от меня было“. – „Да простит тебе Аллах!“ – сказала его жена, и затем ювелир повернул её направо и налево и ушёл к себе в лавку. А его жена прошла по подземному ходу к Камар-аз-Заману, неся с собой четыре мешка, и сказала ему: «Собирайся к поспешному отъезду и приготовься грузить деньги безотлагательно, пока я сделаю для тебя какие у меня есть хитрости ».
И Камар-аз-Заман вышел, и купил мулов, и погрузил тюки, и приготовил носилки, а потом он купил невольников и евнухов и вывел их всех из города. И когда все было готово, он пришёл к женщине, и сказал: «Я закончил свои дела». – «И я тоже, – сказала она. – Я перенесла остатки его денег и все его сокровища к тебе и не оставила ему ни малого, ни многого, чем бы он мог пользоваться, и все это от любви к тебе, возлюбленный моего сердца. Я выкуплю тебя тысячу раз моим мужем. Но тебе следует пойти к нему и попрощаться с ним и сказать: „Я хочу уехать через три дня и пришёл к тебе проститься. Сосчитай, сколько приходится с меня, чтобы я отдал тебе за дом, и ты освободишь меня от ответственности“. И посмотри, что он скажет, и вернись ко мне, и расскажи – я уже обессилела, хитря с ним и стараясь его рассердить, чтобы он со мной развёлся, но вижу только, что он за меня цепляется. Нам не осталось ничего другого как отправиться в твою страну». – «О, как прекрасно, если оправдаются грёзы!» – сказал Камар-аз-Заман.
И затем он пошёл в лавку ювелира и, сев подле него, сказал: «О мастер, я уезжаю через три дня и пришёл только с тобой проститься. Я хочу, чтобы ты сосчитал, сколько приходится тебе с меня за дом, – я отдам тебе плату, и ты освободишь меня от ответственности». – «Что это за слова? – сказал ювелир. – Твоя милость лежит на мне, и, клянусь Аллахом, я ничего не возьму с тебя в уплату за дом, и сошли на нас благословение. Но твой отъезд заставит нас тосковать по тебе, и если бы это не было для меня запретно, я бы, право, тебе воспрепятствовал и не пустил бы тебя к твоей семье и родным».
И затем он простился с ним, и оба заплакали сильным плачем, сильнее которого нет, и ювелир тотчас же запер лавку и сказал про себя: «Мне следует проводить моего друга». И всякий раз как Камар-аз-Заман шёл, чтобы сделать какое-нибудь дело, ювелир шёл за ним. И, входя в дом Камар-аз-Замана, он видел там невольницу, которая стояла перед ними и прислуживала им, а возвратившись домой, он видел свою жену сидящей у себя. И ювелир не переставал видеть её в своём доме, когда входил в него, и видеть её в доме Камар-аз-Замана, когда входил туда, в течение трех дней.
А потом Халима сказала Камар-аз-Заману: «Я перенесла уже все, что у него есть из сокровищ, денег и ковров, и у него осталась только невольница, которая приносила вам питьё, я не могу с ней расстаться, так как она близка мне и дорога и хранит мои тайны, я хочу её побить и рассердиться на неё. И когда мой муж придёт, я ему скажу: „Я больше не согласна иметь эту невольницу и не буду жить с ней в одном доме. Возьми её и продай“. И он возьмёт невольницу, чтобы продать её, и купи её ты, чтобы мы её взяли с собой». И Камар-аз-Заман сказал: «Это недурно».
И затем жена ювелира побила невольницу, и когда её муж вошёл к ней, он увидел, что невольница плачет, и спросил её о причине плача, и она сказала: «Моя госпожа побила меня».
И ювелир пошёл к жене и спросил: «Что сделала эта проклятая невольница, что ты её побила?» И его жена сказала: «О человек, я скажу тебе одно слово – я не могу больше видеть эту невольницу! Возьми её и продай или разведись со мной». – «Я её продам и не стану перечить твоему приказанию», – сказал ювелир. И затем он взял невольницу с собой, когда уходил в лавку, и прошёл с ней мимо Камар-аз-Замана, а его жена, после его ухода с невольницей, быстро побежала по подземному ходу к Камараз-Заману, и он посадил её в носилки, прежде чем старик ювелир дошёл до него. И когда он к нему пришёл, Камараз-Заман увидел у него невольницу и спросил: «Кто это такая?» И ювелир сказал: «Это моя невольница, которая поила нас напитком. Она ослушалась своей госпожи, и та рассердилась на неё и велела мне её продать». – «Раз госпожа её ненавидит, ей нельзя больше у неё жить, – сказал Камар-аз-Заман. – Но продай её мне, чтобы я чувствовал в ней твой запах, и я сделаю её служанкой для моей невольницы Халимы». – «Это недурно, – сказал ювелир, – возьми её». – «За сколько?» – спросил Камар-аз-Заман. И ювелир ответил: «Я не возьму с тебя ничего, так как ты оказал нам милость».
И Камар-аз-Заман принял от него невольницу и сказал женщине: «Поцелуй руку твоему господину». И она показалась ювелиру из носилок, и поцеловала его руку, и затем села в носилки, а ювелир смотрел на неё. И Камар-аз-Заман сказал ему: «Поручаю тебя Аллаху, о мастер Убейд, освободи меня от ответственности!» И ювелир молвил: «Да освободит тебя Аллах от ответственности и да доставит тебя благополучно к твоей семье!» И он простился с юношей и отправился в свою лавку, плача, и ему было тяжело расстаться с Камар-аз-Заманом, так как это был его друг, а друг имеет права. Но все-таки он был рад, что рассеются подозрения, которые охватили его из-за дел его жены, так как Камар-аз-Заман уехал, и не оправдалось то, что он подумал о своей жене.
Вот что было с ними. Что же касается Камар-аз-Замана, то женщина сказала ему: «Если ты хочешь безопасности, то поезжай с нами не по обычной дороге…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Девятьсот семьдесят шестая ночь.
Когда же настала девятьсот семьдесят шестая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда Камар-аз-Заман выехал, женщина сказала ему: „Если ты хочешь безопасности, поезжай с нами не по обычной дороге“. И Камар-азЗаман отвечал: „Слушаю и повинуюсь!“ И затем он поехал по дороге иной, чем та, по которой ходили обычно люди, и до тех пор ехал из страны в страну, пока не достиг границ Египта. И тогда он написал письмо и послал его отцу со скороходом.
А его отец, купец Абд-ар-Рахман, сидел на рынке среди купцов, и в сердце его, из-за разлуки с сыном, было пламя огня, ибо с того времени, как Камар-аз-Заман уехал, к нему не приходило от него вестей. И когда это было так, вдруг подошёл скороход и спросил: «О господа, имя кого среди вас купец Абд-ар-Рахман?» И его спросили: «А чего ты от него хочешь?» И скороход сказал: «У меня письмо от его сына Камар-аз-Замана, и я расстался с ним в аль-Арише\" [675].
И Абд-ар-Рахман обрадовался и возвеселился, и купцы обрадовались за него и поздравили его с благополучием. А потом он взял письмо и прочитал его и увидел в нем: «От Камар-аз-Замана купцу Абд-ар-Рахману. После пожелания мира тебе и всем купцам скажу: если вы спросите про нас, то, Аллаху хвала и благодарение, мы продали, купили и нажили, и затем мы прибыли во здравии, безопасности и благополучии».
И тогда купец открыл ворота радости, и устроил пиры, и умножил угощения и приглашения, и велел принести музыкальные инструменты, и совершил от радости разные чудеса. И когда его сын достиг ас-Салихии, ему навстречу вышел его отец, и все купцы его встретили. И его отец обнял его, и прижал к своей груди, и так заплакал, что лишился чувств, а очнувшись, он сказал: «Благословен этот день, о дитя моё, раз свёл нас с тобой наблюдающий, властный».
И затем он произнёс слова поэта:
«И близость любимых – в ней полная радость,
Коль ходит меж нами заздравная чаша.
Приют и уют и с ним вместе простор.
Сиянью времён и луне среди лун!»
И затем он пролил, от сильной радости, слезы из глаз и произнёс такие два стиха:
«Месяц времён [676] нам сияет ярко, покровы сняв,
Он сияет так, возвратившись к нам после странствий всех.
Его волосы нам напомнят цветом отъезда ночь,
Но ведь солнца свет над застёжками сияет нам».
И потом купцы подошли к Камар-аз-Заману и приветствовали его, и они увидели с ним много тюков, и евнухов, и носилки с широкой оградой, и взяли его, и привели домой. И когда жена ювелира вышла из носилок, отец Камар-аз-Замана увидел, что она искушение для тех, кто видит. И для неё открыли высокий дворец, подобный сокровищу, с которого сняты талисманы. И когда мать Камараз-Замана увидела её, она пленилась ею и подумала, что это царица из жён царей, и обрадовалась ей, и стала её расспрашивать. И Халима сказала: «Я жена твоего сына». И мать Камар-аз-Замана сказала: «Раз он на тебе женился, нам следует устроить тебе великолепную свадьбу, чтобы порадоваться на тебя и на сына».
Вот что было с нею. Что же касается купца Абд-арРахмана, то, после того как люди разошлись и все ушли своей дорогой, он встретился с сыном и сказал: «О дитя моё, что это будет у тебя за невольница и за сколько ты её купил?» – «О батюшка, – ответил Камар-аз-Заман, – Это не невольница, это та женщина, что была причиной моего отъезда из дома». – «А как так?» – спросил его отец. И юноша сказал: «Это та, кого описывал нам дервиш в ту ночь, когда он у нас ночевал. Мои мечты привязались к ней с того времени, и я захотел уехать только из-за неё. И по дороге меня раздели, и кочевники взяли мои деньги, и я вошёл в Басру один, и со мной случилось то-то и то-то».
И он стал рассказывать своему отцу все дело с начала до конца. И когда он кончил свой рассказ, Абд-ар-Рахман сказал: «О дитя моё, и после всего этого разве ты на ней женился?» – «Нет, – сказал Камар-аз-Заман, – но я обещал ей жениться». – «А ты хочешь жениться на ней?» – спросил Абд-ар-Рахман. И юноша ответил: «Если ты мне прикажешь, я это сделаю, а если нет, я на ней не женюсь». – «Если ты на ней женишься, – сказал ему отец, – я буду свободен от ответа за тебя в дольней и последней жизни и разгневаюсь на тебя сильным гневом. Как ты на ней женишься, когда она сделала такие дела со своим мужем? Раз она сделала их со своим мужем ради тебя, она сделает и с тобой то же ради другого – она обманщица, а обманщице нет доверия. Если ты меня не послушаешься, я буду на тебя гневен, а если ты услышишь мои слова, я поищу тебе девушку лучше её, чистую, непорочную, и женю тебя на ней, хотя бы мне пришлось истратить все мои деньги. И я устрою тебе свадьбу, подобно которой не бывало, и буду похваляться тобой и ею. И если люди скажут: „Такой-то женился на дочери такого-то“ – это лучше, чем когда они скажут: „Он женился на невольнице без рода и племени“.
И отец уговаривал сына не жениться и приводил изречения, рассказы, стихи, притчи и назида

Сказка № 4687
Дата: 01.01.1970, 05:33
Рассказывают также, о счастливый царь, что был в древние времена один купец, по имени Абд-ар-Рахман. И наделил его Аллах дочерью и сыном, и дочь он назвал Каукаб-ас-Сабах из-за её красоты и прелести, а сына он назвал Камар-аз-Заман из-за его великой красоты. И когда он увидел, какой одарил их Аллах красотой, прелестью, блеском и соразмерностью, он побоялся для них зла от глаз смотрящих и языков завистников, и козней коварных, и ухищрений развратников и скрывал их от людей в одном доме четырнадцать лет, так что никто их не видел, кроме их родителей и невольницы, которая им служила.
А их отец читал Коран, как ниспослал его Аллах, и мать их тоже читала Коран. И мать стала обучать свою дочь, а отец обучал сына, пока дети не запомнили Коран и не научились письму, счёту, наукам и вежеству от отца и матери, так что не нуждались в учителе. И когда мальчик достиг возраста мужей, жена купца сказала: «До каких пор ты будешь скрывать твоего сына Камар-аз-Замана от людей? Что он – девочка или мальчик?» – «Мальчик», – ответил ей купец. И она молвила: «Раз он мальчик, почему ты не возьмёшь его с собой на рынок и не посадишь его в лавке, чтобы он знал людей, и люди знали его, и им стало бы известно, что он твой сын. Научи его покупать и продавать, может быть, с тобой что-нибудь случится, и люди будут знать, что он твой сын, когда он наложит руку на твоё наследство. Если же ты умрёшь теперь и он скажет людям: „Я сын купца Абд-ар-Рахмана“, – ему не поверят и скажут: „Мы тебя не видели и не знаем, что у него есть сын“. И твоё имущество возьмут власти, а твой сын будет лишён всего. И дочку я тоже хочу показать людям, – может быть, ктонибудь, ей равный, посватается к ней, и мы выдадим её замуж и порадуемся на неё». – «Это от страха людского глаза», – сказал купец…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Девятьсот шестьдесят четвёртая ночь.
Когда же настала девятьсот шестьдесят четвёртая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда жена купца сказала ему эти слова, он ответил ей: «Это от страха людского глаза, так как я люблю моих детей, а любящий сильно ревнив, и отличился тот, кто сказал:
Ревную тебя к себе самому, и к взорам
Моим, и к тебе, и к бегу часов, и к месту.
Когда б тебя вложил я в мои очи,
Вовек мне близость бы не надоела.
И если б каждый день мы были вместе,
До воскресенья дня, – мне было б мало».
И жена его сказала ему: «Положись на Аллаха! Не будет беды с тем, кого хранит Аллах! Возьми его с собой сегодня в лавку». И она одела мальчика в платье из роскошнейших одежд, и он стал искушением для взирающих и огорчением для сердец влюблённых. И отец взял его с собой и отправился с ним на рынок. И всякий, кто видел мальчика, пленялся им, и подходил к нему, и целовал ему руку, и приветствовал его. А его отец ругал людей за то, что они шли за ним следом, чтобы поглядеть на его сына. И некоторые люди говорили: «Это» солнце взошло и засияло на рынке». А другие говорили: «Место восхода луны – в такой-то стороне». Другие же говорили: «Появился серп луны праздника над рабами Аллаха» [670]. И все они намекали на мальчика словами и желали ему блага, и его отца охватил стыд из-за слов людей, но он не мог никому из них запретить говорить и стал ругать мать Камар-аз-Замана и проклинать её, так как это она была причиной выхода мальчика.
И отец Камар-аз-Замана обернулся и увидел, что люди толпятся за ним и перед ним, когда он идёт. И наконец они дошли до лавки, и Абд-ар-Рахман отпер лавку, и сел, и посадил перед собой своего сына. И, посмотрев на людей, он увидел, что они запрудили дорогу, и всякий, кто проходил мимо, вперёд или назад, останавливался перед лавкой, и смотрел на это красивое лицо, и не мог от него оторваться. И все люди, мужчины и женщины, были согласны в этом и произносили слова сказавшего:
«Ты создал красоты, чтоб нас испытать,
И нам ты сказал: «О рабы, меня бойтесь!»
Прекрасен ты сам и прекрасное любишь —
Твоим ли рабам да в меня не влюбиться?»
И когда купец Абд-ар-Рахман увидел, что люди толпятся вокруг его сына, и мужчины и женщины стоят рядами, уставившись на мальчика, он смутился до крайности и впал в недоумение, не зная, что делать. И не успел он опомниться, как подошёл к нему, со стороны рынка, дервиш из странников, на котором было облачение праведных рабов Аллаха, и приблизился к мальчику и начал произносить стихи и проливать обильные слезы. И, увидев, что Камар-аз-Заман сидит, подобный ветви ивы, растущей на куче шафрана, он пролил слезы из глаз и произнёс такие два стиха:
«Увидел я трость на куче камня.
Как месяц она, когда он блещет.
«Как имя?» – спросил. Он молвил: «Лу-лу».
Я крикнул: «Мне! Мне!» Он молвил: «Нет! Нет!» [671]
И затем дервиш стал не спеша подходить, поглаживая рукой свои седины. И толпа расступилась из почтения к нему, и когда он увидел мальчика, его ум и взор были ошеломлены, и к нему подошли слова сказавшего:
И вот красавец этот где то раз стоял,
В лице его светился месяц праздника,
И вдруг к нему почтённый подошёл старик —
Походкою неспешной он нарочно шёл,
На нем следы виднелись строгой жизни.
Прошёл ночей и дней он испытанья, запретное узнал и то, что можно.
И женщин и мужчин любил он страстно,
И тонким сделался, как зубочистка
Костями стал он, что покрыты кожей.
В искусстве этом был он истым персом,
И старец юношей ему казался,
В любви же к женщинам он был узритом,
Но в отраслях обеих был он сведущ.
И Зейнаб или Зейд – не различал он.
Любил красавиц он, любил их страстно,
Рыдал в кочевье, плакал над следами,
Сочтёшь его, охваченного страстью,
Ты веткой, что качается от ветра.
Ведь твёрдость свойственна одним лишь скалам.
В искусстве страсти опытен был старец,
Внимателен и зорок в этом деле.
И трудное и лёгкое прошёл он,
С оленем и с газелью обнимался.
Любя седых и безбородых равно.
И дервиш подошёл к мальчику и подал ему стебель базилика. И отец мальчика положил руку в карман и, вынув несколько дирхемов, сказал: «Возьми свою долю, о дервиш, и уходи своей дорогой».
И дервиш взял у него дирхемы, и сел на скамью в лавке, перед мальчиком, и начал смотреть на него и плакать, испуская непрерывные вздохи, и слезы его были точно полноводные ручьи, и люди смотрели на него и порицали его, и одни говорили: «Все дервиши развратники». А другие говорили: «У этого дервиша от любви к мальчику в сердце пожар».
Что же касается до его отца, то, когда он увидел эти обстоятельства, он встал и сказал: «Выходи, о дитя моё, мы запрём лавку и уйдём домой. Не подобает нам в сегодняшний день покупать и продавать. Аллах великий пусть воздаст твоей матери за то, что она с нами сделала. Это она была причиной всего этого. О дервиш, – сказал он потом, – выходи, я запру лавку».
И дервиш вышел, и купец запер лавку, и взял своего сына, и пошёл. И дервиш следовал за ним, вместе с людьми, пока они не дошли до дому, и мальчик вошёл в дом, и купец обернулся к дервишу и спросил его: «Что ты хочешь, о дервиш, и почему это, я вижу, ты плачешь?» – «О господин, – сказал дервиш, – я хочу быть „твоим гостем сегодня вечером. Ведь гость – гость великого Аллаха“. – „Добро пожаловать гостю Аллаха, – сказал купец, – входи, о дервиш…“
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Девятьсот шестьдесят пятая ночь.
Когда же настала девятьсот шестьдесят пятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда дервиш сказал купцу, отцу Камар-аз-Замана: „Я гость Аллаха“, купец ответил ему: „Добро пожаловать гостю Аллаха! Входи, о дервиш“. А про себя купец сказал: „Если этот дервиш влюбился в мальчика и потребует от него мерзости, я обязательно убью его сегодня ночью и скрою его могилу, а если в нем нет разврата, то пусть гость съест свою долю“.
И потом он ввёл дервиша и Камар-аз-Замана в одну комнату и сказал потихоньку Камар-аз-Заману: «О дитя моё, садись рядом с дервишем и подразни его и поиграй с ним, после того как я от вас выйду. И если он потребует от тебя дурного, я буду смотреть на вас из окна, которое выходит в эту комнату, и спущусь к нему и убью его».
И когда дервиш остался с мальчиком один в комнате и тот сел рядом с дервишем, дервиш стал смотреть на него, и вздыхать, и плакать. И когда мальчик заговаривал с ним, он отвечал ему мягко, а сам дрожал и оглядывался на мальчика, вздыхая и плача. И пришло время ужина, и дервиш стал есть, и глаза его были устремлены на мальчика и не переставали плакать. И когда прошла четверть ночи, и кончилась беседа, и пришло время спать, отец мальчика сказал: «О дитя моё, постарайся сам служить твоему дяде дервишу и не перечь ему», – и хотел выйти. Но дервиш сказал ему: «О господин мой, возьми своего сына с собой или спи с нами». – «Нет, – сказал купец, – вот мой сын – он будет спать с тобой. Может быть, твоя душа чего-нибудь захочет, и тогда мой сын исполнит твою нужду и будет тебе служить».
И он вышел, и оставил их, и сел в другой комнате, где было окно, выходившее в комнату тех двоих, и вот что было с купцом.
Что же касается мальчика, то он подошёл к дервишу и стал его распалять и предлагать ему себя. И дервиш рассердился и сказал: «Что это такое за слова, о дитя моё! Прибегаю к Аллаху от сатаны, битого камнями! О боже мой, это осуждается и неугодно тебе! Удались от меня, о дитя моё!» И дервиш поднялся со своего места и сел далеко от мальчика, но тот последовал за ним, и бросился ему на грудь и сказал: «Почему, о дервиш, ты лишаешь себя услады близости со мной, когда моё сердце тебя любит?» И гнев дервиша усилился, и он воскликнул: «Если ты не отступишься от меня, я позову твоего отца и расскажу ему о твоём деле». – «Мой отец, – сказал мальчик, – знает, что я такой, и невозможно, чтобы он помешал мне. Залечи же моё сердце! Почему ты от меня отказываешься? Разве я тебе не нравлюсь?» – «Клянусь Аллахом, о дитя моё, – сказал дервиш, – я не сделаю этого, даже если буду изранен острыми мечами!»
И он произнёс слова поэта:
«Моё сердце прекрасных любит, и женщин
И мужчин, и не буду я в этом медлить.
Нет, и в полдень увижу их и под утро,
Сыном Лота, иль блудником я не буду».
И он заплакал и сказал мальчику: «Встань, открой мне дверь, и я уйду своей дорогой. Не буду я больше спать в этом месте!» И он поднялся на ноги, но мальчик уцепился за него и стал говорить: «Посмотри, как сияет моё лицо, как красны мои щеки и мягки мои члены и нежны мои губы».
И потом он обнажил ногу, приводящую в смущение вино и кравчего, и посмотрел на дервиша взором, обессиливающим волшебников и колдунов, и был он редкостно красив и мягок в своей изнеженности, как сказал о нем кто-то из сказавших:
Мне не забыть, как он поднялся, обнажив
Нарочно ногу, блестящую, как жемчуг.
Не дивитесь же, что настал уж день воскресенья —
В день воскресенья обнажатся ноги [672].
И потом юноша показал ему свою грудь и сказал: «Посмотри на мои соски оеони прекраснее сосков девушки, а моя слюна слаще растительного сахара. Брось благочестие и воздержание и избавь рас от богомольности и набожности! Воспользуйся моей близостью и насладись моей красотой. Не бойся ничего совершенно – ты в безопасности от дурного. Оставь равнодушие – скверное это свойство?»
И он стал ему показывать и открывать то, что было скрыто из его прелестей, и ослаблять поводья его ума своими движениями, а дервиш отворачивал лицо и говорил: «Прибегаю к Аллаху! Стыдись, о дитя моё! Это дело запретное, и я не сделаю его даже во сне!» И мальчик стал настаивать, и дервиш вырвался от него и, обратившись к кыбле, начал молиться; и мальчик, увидев, что он молится, оставил его. И дервиш совершил молитву в два раката и произнёс возглас приветствия, и тогда мальчик хотел подойти к нему, но дервиш начал молиться второй раз и совершил молитву в два раката, и сделал это в третий раз, и в четвёртый, и в пятый. И мальчик сказал ему: «Что это за молитва! Разве ты хочешь взлететь к облакам? Ты погубил нам веселье, простояв всю ночь в михрабе».
И затем мальчик бросился к дервишу и начал целовать его меж глаз, и дервиш сказал ему: «О дитя моё, прогони от себя шайтана и соблюдай повиновение всемилостивому!» Но мальчик воскликнул: «Если ты не сделаешь того, что я хочу, я позову отца и скажу ему: дервиш хочет со мной сделать мерзость, – и он войдёт к тебе и побьёт тебя так, что сломает кости под твоим мясом».
А отец его при всем этом смотрел глазами и слушал ушами, и он уверился в том, что в дервише нет разврата, и сказал себе: «Если бы этот дервиш был развращён, он бы не стал терпеть всей этой тяготы».
А мальчик все пробовал соблазнять дервиша, и всякий раз, как тот хотел начать молитву, прерывал её, так что дервиш рассердился на мальчика до крайности и стал с ним груб и побил его. И мальчик заплакал, и его отец вошёл к нему, и вытер ему слезы, и, успокоив его, сказал дервишу: «О, брат мой, раз ты такой, чего же ты плакал и горевал, когда увидел моего сына? Есть ли для этого какая-нибудь причина?» – «Да», – сказал дервиш. И купец молвил: «Когда я увидел, что ты плачешь при виде мальчика, я подумал о тебе дурное и велел мальчику так делать, чтобы испытать тебя, и задумал, если я увижу, что ты требуешь от него мерзости, войти к тебе и убить тебя. Но когда я увидел, как ты поступил, я узнал, что ты до крайности праведен. Но, ради Аллаха, расскажи мне о причине твоего плача».
И дервиш вздохнул и сказал: «О господин мой, не береди успокоившиеся раны». И купец воскликнул: «Обязательно расскажи мне!»
И тогда дервиш молвил: «Знай, что я дервиш, блуждающий по землям и странам, чтобы извлечь назидание из творений создателя ночи и дня. И случилось мне войти в город Басру в день пятницы, на заре дня…»
И Шахразаду застало утро, и она прекратила дозволенные речи.
Девятьсот шестьдесят шестая ночь.
Когда же настала девятьсот шестьдесят шестая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что дервиш говорил купцу: „Знай, что я дервиш странствующий, и случилось мне войти в город Басру в день пятницы, на заре дня. И я увидел, что лавки отперты, и в них всякие товары, снедь и напитки, но они пусты, и нет в них мужчины, женщины, девочки или мальчика, и нет на площадях и рынках ни собак, ни кошек, и не слышно там шума и не видно человека, и удивился, и сказал: «Посмотреть бы, куда девались люди этого города с их кошками и собаками и что сделал с ними Аллах“.
А я был голоден и взял горячего хлеба из пекарни хлебопёка, и, войдя в лавку масленика, намазал хлеб топлёным маслом и мёдом, и поел. А потом я вошёл в лавку с напитками и попил, чего хотел. И я увидел, что кофейня открыта, и вошёл туда, и увидел кофейники на огне, полные кофе, но и там никого не было. И я напился вдоволь и сказал: «Поистине, это удивительная вещь! Похоже, что к жителям этого города пришла смерть, и они все сейчас умерли, или они испугались чего-нибудь, что их постигло, и вбежали и не могли запереть своих лавок».
И когда я размышлял об этом деле, вдруг послышались звуки музыки, и я испугался, и сидел некоторое время, спрятавшись, и смотрел через отверстия и щели. И я увидел невольниц, подобных луне, которые шли по рынку пара за парой, без покрывал, а наоборот, с открытыми лицами, и было их сорок пар – восемьдесят невольниц. И я увидел девушку, ехавшую на коне, который не мог передвигать ноги – так много было на нем и на девушке золота, и серебра, и драгоценных камней. И эта девушка была с открытым лицом, без покрывала, и она была украшена самыми роскошными украшениями и одета в роскошнейшие одежды. На шее у неё были бусы из драгоценных камней, а на груди золотые ожерелья, и на её руках были запястья, сияющие, как звезды, а на ногах – золотые браслеты, украшенные дорогими металлами. И невольницы окружали её, а перед нею шла девушка, перевязанная великолепным мечом с изумрудной рукояткой и золотыми подвесками, украшенными драгоценностями.
И когда эта девушка достигла той части улицы, что была против меня, она натянула узду коня и сказала: «О девушки, я услышала какой-то шум внутри этой лавки. Обыщите её, чтобы в ней не сидел кто-нибудь спрятанный, кто хочет посмотреть на нас, когда мы с открытыми лицами».
И невольницы обыскали лавку, стоявшую перед кофейной, где я спрятался, и я испугался и увидел, что невольницы вывели какого-то человека и сказали девушке: «О госпожа, мы увидели там человека, и вот он перед тобой». И девушка сказала невольнице, у которой был меч: «Скинь ему голову». И невольница подошла к этому человеку, и отрубила ему голову, и оставила его валяться на земле, и они ушли. И я испугался, увидев это обстоятельство, но любовь к девушке привязалась к моему сердцу.
А через некоторое время появились люди, и всякий, у кого была лавка, вошёл в неё. И люди стали ходить по рынкам и собрались вокруг убитого, смотря на него. И я потихоньку вышел из своего укрытия, и никто меня не заметил, и любовь к девушке овладела моим сердцем. И я стал потихоньку распытывать, кто она, но никто не рассказал мне про неё. И после этого я вышел из Басры, и в сердце моем из-за любви к девушке была печаль. И когда я увидел этого твоего сына, я увидел, что он больше всех людей похож на ту девушку, и он взволновал во мне огонь любви и разжёг в моем сердце пламя страсти. И вот причина моего плача». И потом дервиш заплакал сильным плачем, больше которого нет, и сказал: «О господин мой, ради Аллаха, открой мне дверь, чтобы я ушёл своей дорогой». И купец открыл ему дверь, и он ушёл.
Вот что было с ним. Что же касается Камар-аз-Замана, то, когда он услышал слова дервиша, ему ум заняла любовь к этой девушке, и овладела им страсть, и взволновалась в нем любовь и увлечение. И когда наступило утро, он сказал своему отцу: «Все дети купцов путешествуют по странам, чтобы достичь желаемого, и нет среди них никого, кому бы отец не собрал товаров и кто бы не отправился с ними путешествовать и не получил бы прибыли. Почему, о батюшка, ты не соберёшь мне товаров, чтобы я поехал путешествовать и посмотрел, каково моё счастье?» – «О дитя моё, – ответил ему отец, – у купцов мало денег, и они посылают своих детей в путешествие ради прибыли и дохода, чтобы добыть мирские блага. Что же касается меня, то у меня много денег, и нет во мне жадности, так как же я отправлю тебя на чужбину? Я не могу расстаться с тобою ни на минуту, тем более что ты бесподобен по красоте, прелести и совершенству, и я боюсь за тебя». – «О батюшка, – сказал Камар-азЗаман, – невозможно, чтобы ты не собрал мне товаров и я бы не поехал с ними в путешествие – иначе я обману тебя и убегу хотя бы без денег и без товаров. И если ты хочешь успокоить моё сердце, то собери мне товаров, и я попутешествую и посмотрю на чужие страны.
И когда отец мальчика увидел, что тот привязался и мысли о путешествии, он рассказал об этом своей жене и сказал ей: «Твой сын хочет, чтобы я собрал ему товаров, и он отправился бы с ними в чужие страны, на чужбину, хотя на чужбине – горе». И жена ответила ему: «Какой тебе будет от этого вред? Таков обычай детей купцов, и все они похваляются путешествиями и прибылью». – «Большинство купцов, – молвил её муж, – бедняки, и они ищут преумножения денег, а что до меня, то у меня денег много». – «Увеличение добра не вредит, – отвечала его жена, – и если ты не согласишься на это, я соберу ему товаров из своих денег». – «Я боюсь для него чужбины, – сказал купец, – так как чужбина – Злая горесть». И жена его возразила: «Нет беды на чужбине, если там есть прибыль, а иначе наш сын уйдёт, и мы будет его искать, и не найдём, и опозоримся перед людьми».
И купец внял словам жены и собрал своему сыну товаров на девяносто тысяч динаров. И мать дала сыну кошель, в котором было сорок драгоценных камней, и наименьшая цена каждого из них была пятьсот динаров.
«О дитя моё, – сказала она, – береги эти драгоценные камни, – они помогут тебе». И Камар-аз-Заман взял все это и поехал в Басру…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Девятьсот шестьдесят седьмая ночь.
Когда же настала девятьсот шестьдесят седьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Камар-аз-Заман взял все это и поехал в Басру. Драгоценные камни он положил в кожаный пояс и обвязал его вокруг стана. И он ехал до тех пор, пока между ним и Басрой не остался один переход. И напали на него кочевники, и раздели его, и убили его людей и слуг. И Камар-азЗаман лёг между убитыми и вымазал себя кровью, и кочевники подумали, что он убит, и оставили его, и никто к нему не приблизился. И они взяли его деньги и ушли. И когда кочевники ушли своей дорогой, Камар-аз-Заман поднялся среди убитых и пошёл, и он не владел ничем, кроме драгоценных камней, которые были у него в поясе.
И Камар-аз-Заман шёл до тех пор, пока не вошёл в Басру. И случилось, что день его прихода была пятница, и город был пуст, как рассказывал дервиш.
И Камар-аз-Заман увидел, что рынки пусты и лавки отперты, но полны товаров. И он поел, и попил, и стал все рассматривать. И когда это было так, он вдруг услышал, что играет музыка, и спрятался в одной лавке, и пришли девушки. Камар-аз-Заман посмотрел на них, и вдруг увидел женщину, ехавшую на коне, и его охватила любовь и страсть, и овладело им такое увлечение и любовное безумие, что он еле устоял на ногах.
А через некоторое время появились люди, и рынки наполнились. И Камар-аз-Заман направился на рынок к одному торговцу драгоценными камнями. Он вынул один из тех сорока камней, который стоил тысячу динаров, и продал его этому человеку, и вернулся в своё помещение и провёл там ночь. А когда наступило утро, он переменил одежду и сходил в баню и вышел, подобный полной луне. И он продал четыре камня за четыре тысячи динаров, и стал гулять по улицам Басры, одетый в самую роскошную одежду, и отправился на рынок.
И увидел он на рынке одного цирюльника, и, подойдя к нему, побрил у него голову, и завязал с ним дружбу, и сказал: «О батюшка, я из чужих стран, вчера я вошёл в этот город, и увидел, что он пуст, и нет в нем никого – ни человека, ни джинна. И я увидел девушек, и среди них молодую женщину, ехавшую на коне, со свитой».
И он рассказал цирюльнику о том, что видел, и цирюльник сказал:
«О дитя моё, рассказывал ли ты ещё кому-нибудь об этом?» – «Нет», – отвечал Камар-аз-Заман. И цирюльник сказал: «О дитя моё, берегись говорить такие слова кому-нибудь, кроме меня, – люди не скрывают слов и тайн, а ты – маленький мальчик, и я боюсь, что твои слова станут переходить от одних к другим и достигнут тех, о ком они сказаны, и тебя убьют. Знай, о дитя моё, что то, что ты видел, не видел никто, и это неизвестно никому вне этого города, а что касается жителей Басры, то они умирают от этой горести. Каждую пятницу, на рассвете дня, они запирают собак и кошек и не дают им ходить по рынку. И все жители города входят в мечети и запирают за собой двери, и никто не может пройти по рынку и выглянуть из окна. И ни один человек не знает, в чем причина этой беды. Но сегодня ночью, о дитя моё, я спрошу мою жену о причине этого – она повитуха и вхожа в дом знатных и знает, что происходит в городе, – и, если захочет Аллах великий, ты придёшь ко мне завтра, и я тебе расскажу, что она мне скажет».
И Камар-аз-Заман вынул пригоршню золота и сказал: «О батюшка, возьми это золото и отдай своей жене – она стала моей матерью». И потом он вынул вторую пригоршню и сказал: «Возьми это себе». И цирюльник молвил: «О дитя моё, посиди на месте, а я пойду к моей жене и спрошу её и вернусь к тебе с правдивым рассказом».
И он оставил его в лавке, и пошёл к своей жене, и рассказал ей об этом юноше, и сказал: «Я хочу, чтобы ты рассказала мне истину о делах этого города, а я расскажу тому юноше-купцу – он очень хочет знать, почему люди и животные не допускаются на рынок по утрам в день пятницы. Я думаю, что он влюблён, а он щедр и великодушен, и когда мы ему расскажем, нам достанется от него великое благо».
И жена цирюльника отвечала: «Ступай приведи его и скажи: „Иди поговори с твоей матерью – моей женой! Она передаёт тебе привет и говорит: «Нужда исполнена!“
И цирюльник пошёл на рынок и увидел, что Камар-азЗаман сидит и ждёт его. Он рассказал ему обо всем и сказал: «О дитя моё, пойдём к твоей матери – моей жене. Она говорит тебе, что нужда исполнена».
И потом он взял его и шёл с ним, пока не вошёл к своей жене. И она сказала юноше: «Добро пожаловать!» И усадила его, и Камар-аз-Заман вынул сто динаров, и отдал их ей, и сказал: «О матушка, расскажи мне про эту женщину, кто она такая». – «О дитя моё, – ответила жена цирюльника, – знай, что к султану Басры прибыл драгоценный камень от царя Индии, и он захотел его просверлить. Он позвал всех ювелиров и сказал им: „Я хочу, чтобы вы просверлили мне этот камень. Тому, кто его просверлит, я позволю пожелать от меня, и что бы он ни пожелал, я ему дам, а если он сломает камень – я скину с него голову“. И ювелиры испугались и сказали: „О царь времени, драгоценный камень быстро погибает, и редко случается, чтобы кто-нибудь просверлил его и не разбил. Не обременяй же нас тем, что нам не под силу. Наши руки не могут просверлить этого камня, но наш шейх опытнее нас“. – „А кто ваш шейх?“ – спросил царь. И ему сказали: „Мастер Убейд, он опытнее нас в этом ремесле. У него много денег и хорошее звание. Пошли за ним, приведи его к себе и прикажи ему просверлить тебе этот камень“.
И царь послал за Убейдом и велел ему просверлить камень, заключив с ним упомянутое условие. И Убейд взял камень и просверлил его так, как хотелось царю. И царь сказал: «Пожелай от меня, о мастер». Но Убейд молвил: «О царь времени, дай мне отсрочку до завтра». А причиной этого было то, что он хотел посоветоваться со своей женой, которой была та самая женщина, что ты видел в пышном шествии. И он любил её сильной любовью, и от великой своей любви к ней ничего не делал, не посоветовавшись с нею, и поэтому просил дать ему отсрочку, пока он не посоветуется.
И когда Убейд пришёл к своей жене, он сказал: «Я просверлил царю драгоценный камень, и он обещал мне исполнить любое моё желание, и я отсрочил его назвать ему, пока не посоветуюсь с тобой. Чего же ты хочешь, чтобы я пожелал?» И жена его сказала: «У нас денег столько, что их не пожрут огни. Если ты меня любишь, пожелай от царя вот что. Пусть на улицах Басры кричат, чтобы жители города входили в мечети в день пятницы, за два часа до молитвы, и чтобы не оставалось в городе ни большого, ни малого, который бы не был в мечети или в доме, и пусть их запирают за воротами мечетей и домов, но лавки в городе оставляют открытыми, а я с моими невольницами буду проезжать по городу, и пусть никто не смотрит на меня из окна или из-за оконной решётки. И всякого, на кого я наткнусь, я убью».
И ювелир пошёл к царю и пожелал от него это желание, и царь даровал ему то, что он пожелал, и велел кричать среди жителей Басры…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Девятьсот шестьдесят восьмая ночь.
Когда же настала девятьсот шестьдесят восьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда царь даровал ювелиру то, что он пожелал, люди сказали: „Мы боимся для товаров вреда от кошек и собак“. И царь велел запирать их на время, пока люди не выйдут после соборной молитвы. И эта женщина стала выезжать каждую пятницу на улицы Басры, за два часа до молитвы. И никто не мог пройти по рынку и выглянуть из окна или из оконной решётки. И вот в чем причина всего этого. Я осведомила тебя о девушке, но желаешь ли ты, о дитя моё, узнать о её деле, или ты желаешь сблизиться с нею?» – «О матушка, – сказал Камар-аз-Заман, – я хочу с ней сблизиться». – «Расскажи мне, что у тебя есть из роскошных сокровищ», – сказала жена цирюльника. И Камар-аз-Заман молвил: «У меня есть дорогие камни четырех видов: одни – ценой в пятьсот динаров каждый, другие – по семьсот динаров, третьи – по восемьсот динаров и четвёртые – по тысяче динаров». – «А согласна ли твоя душа отдать четыре из них?» – спросила жена цирюльника. «Моя душа согласна отдать все», – ответил Камар-аз-Заман. И она молвила: «О дитя моё, я тебя не прогоняю, но поднимайся и вынь один камень ценой в пятьсот динаров. Спроси, где лавка мастера Убейда, шейха ювелиров, и пойди к нему – ты увидишь, что он сидит в своей лавке, одетый в роскошные одежды, и у него работают мастера. Пожелай ему мира, сядь возле лавки, вынь камень и скажи: „О мастер, возьми этот камень и оправь его для меня золотом в перстень, но не делай его большим, а сделай величиной с мискаль, не больше, и сработай его как следует“. А потом дай ему двадцать динаров, и дай каждому из работников по динару, и посиди у него немного, и поговори с ним. Когда подойдёт к тебе нищий, дай ему динар и проявляй щедрость, чтобы ювелира охватила любовь к тебе. А потом пойди к себе и проспи ночь, а наутро возьми с собой сто динаров и отдай их твоему отцу – он бедный». – «Пусть будет так», – сказал Камар-аз-Заман.
И, выйдя от неё, он пошёл на постоялый двор и взял камень ценой в пятьсот динаров, а потом направился на рынок драгоценных камней и спросил, где лавка мастера Убейда, шейха ювелиров. И ему показали его лавку, и, подойдя к ней, Камар-аз-Заман увидел, что шейх ювелиров – человек почтённый, и на нем роскошная одежда, и у него работают четыре мастера.
«Мир с вами», – сказал ему Камар-аз-Заман. И Убейд возвратил ему приветствие, и сказал: «Добро пожаловать!» – и посадил его. И Камар-аз-Заман сел и, вынув камень, сказал: «О, мастер, я хочу, чтобы ты оправил мне этот камень золотом в перстень, но сделай его величиной в мискаль, не больше, и оправь его хорошей оправой».
И он вынул двадцать динаров и сказал: «Возьми это за шлифовку, а плата за работу останется за мной». И он дал каждому мастеру по динару, и мастера полюбили его, и мастер Убейд тоже его полюбил. И Камар-аз-Заман сидел и беседовал с ним, и всякому нищему он давал динар, и все удивлялись его щедрости.
А у мастера Убейда были в доме инструменты, – такие же, что и в лавке. И у него был обычай, когда он хотел сделать что-нибудь диковинное, работать дома, чтобы мастера не научились его диковинной работе. А та женщина, его жена, сидела перед ним, и когда она была перед ювелиром и он смотрел на неё, он мог делать всякие диковинные вещи, которые годились только для царей.
И он сидел и делал этот перстень у себя дома с удивительным искусством. И когда его жена увидела камень, она сказала: «Что ты хочешь сделать с этим камнем?» – «Я хочу оправить его золотом в перстень, – сказал ювелир. – Ему цена пятьсот динаров». – «Для кого?» – спросила она. «Для одного юноши-купца, прекрасного обликом, – ответил Убейд. – Его глаза ранят, и его щеки горят огнём, у него рот, как печать Сулеймана, щеки, как анемоны, и губы красные, как коралл, а шея у него, как шея газели, и он белый, напоённый румянцем, изящный, тонкий и щедрый, и он сделал то-то и то-то».
И ювелир так описывал жене красоту и прелесть Камар-аз-Замана, так описывал ей его щедрость и совершенства, и столько говорил ей об его красотах и благородном нраве, что влюбил её в него (а нет большего сводника, чем тот, кто описывает своей жене человека и говорит об его красоте и прелести и крайней щедрости на деньги).
И когда жену ювелира переполнила страсть, она сказала: «А есть в нем какие-нибудь из моих красот». И ювелир ответил: «Все твои красоты. Они все в нем, и он сходен с тобой по облику, и, может быть, его возраст таков же, как твой возраст. И если бы я не боялся не уважить тебя, я бы сказал, что он лучше тебя в тысячу раз». И жена ювелира промолчала, но в её сердце запылал огонь любви к юноше. А ювелир не переставал разговаривать с нею, перечисляя его красоты, пока не кончил делать перстень. И потом он подал его своей жене, и та надела его, и он пришёлся по размеру её пальца. И тогда она сказала: «О господин мой, моё сердце полюбило этот перстень, и хочу, чтобы он был мой, я не сниму его с пальца». – «Потерпи, – сказал ей ювелир. – Его владелец щедр, и я постараюсь купить у него этот перстень. Если он мне продаст, я принесу его тебе. А если у него есть другой камень, я куплю его для тебя и оправлю как этот…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Девятьсот шестьдесят девятая ночь.
Когда же настала девятьсот шестьдесят девятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что ювелир сказал своей жене: „Потерпи – его владелец щедр, и я постараюсь купить этот перстень у него, и если он мне его продаст, принесу его тебе. А если у него есть другой камень, я куплю его и оправлю для тебя, как этот“.
Вот что было с ювелиром и его женой. Что же касается Камар-аз-Замана, то он переночевал у себя, а наутро взял сто динаров и, придя к старухе, жене цирюльника, сказал ей: «Возьми эти сто динаров». И она молвила: «Отдай их твоему отцу». И когда Камар-аз-Заман отдал деньги цирюльнику, она спросила: «Сделал ли ты, как я тебе сказала?» – «Да», – отвечал юноша. И она молвила: «Вставай теперь и отправляйся к шейху ювелиров. Когда он даст тебе перстень, надень его на конец пальца, потом быстро сними и скажи: „О мастер, ты ошибся – перстень вышел узкий!“ И он спросит тебя: „О купец, сломать ли мне его и сделать пошире“. И ты скажи: „Не нужно его ломать и делать второй раз. Возьми его и отдай невольнице из твоих невольниц“. А потом вынь другой камень, цена которого будет семьсот динаров, и скажи: „Возьми этот камень и оправь его для меня, он лучше, чем тот“. И дай ему тридцать динаров, а каждому мастеру дай по два динара и скажи ювелиру: „Эти динары – за чеканку, а плата за работу остаётся за мной“. И потом возвратись в своё жилище и переночуй там, а утром приходи и принеси с собой двести динаров, и я довершу для тебя остальную хитрость».
И Камар-аз-Заман отправился к ювелиру, и тот приветствовал его и посадил возле лавки. И Камар-аз-Заман спросил его: «Исполнил ли ты заказ».
«Да», – ответил ювелир и подал ему перстень. И Камар-аз-Заман взял его и надел на конец пальца, а затем быстро снял и сказал: «Ошибся, о мастер!» И он бросил ему перстень и воскликнул: «Он тесен для моего пальца!» И ювелир спросил: «О купец, расширить мне его?» – «Нет, – отвечал Камараз-Заман, – но возьми его в подарок и надень его комунибудь из своих невольниц. Цена ему пустяковая, так как он стоит пятьсот динаров, и не нужно его оправлять второй раз».
И затем он вынул другой камень, ценой в семьсот динаров, и сказал: «Оправь этот». И дал ювелиру тридцать динаров, а каждому мастеру дал два динара, и ювелир сказал: «О господин, когда мы оправим перстень, мы возьмём за него плату». Но Камар-аз-Заман молвил: «Это за чеканку, а плата остаётся».
И он оставил ювелира и ушёл, и ювелир оторопел от великой щедрости Камар-аз-Замана, и мастера тоже. А потом ювелир отправился к своей жене и сказал ей: «О такая-то, мои глаза не видели никого щедрее этого юноши, а ты – твоё счастье хорошее, так как он отдал мне перстень даром и сказал: „Отдай его комунибудь из твоих невольниц“. И он рассказал жене всю историю и затем сказал: „Я думаю, этот юноша не из сыновей купцов – он из сыновей царей или султанов“.
И всякий раз, как ювелир хвалил Камар-аз-Замана, в его жене усиливалась любовь к нему, и страсть, и увлечение. И она надела перстень, а ювелир сделал Камар-азЗаману второй, немного шире, чем первый. И когда он кончил работу, его жена надела этот перстень и держала на пальце дальше первого и сказала: «О господин мой, посмотри, как красивы эти два перстня на моем пальце. Я хочу, чтобы оба перстня были мои». – «Потерпи, оесказал ювелир, – может быть, я куплю для тебя и второй». И затем он проспал ночь, а утром взял перстень и отправился в лавку.
Вот то, что было с ним. Что же касается Камар-аз-Замана, то он пошёл утром к старухе, жене цирюльника, и дал ей двести динаров. И старуха сказала: «Отправляйся к ювелиру, и когда он отдаст тебе перстень, надень его на палец, но затем быстро сними его и скажи: „Ты ошибся, о мастер, перстень вышел широкий. Когда мастеру, такому, как ты, приносит работу подобный мне, тот должен снять мерку. Если бы ты снял мерку с моего пальца, ты не ошибся“. А потом вынь другой камень, цена которому тысяча динаров, и скажи ювелиру: „Возьми этот и оправь его, а тот перстень отдай невольнице из своих невольниц“. И дай ему сорок динаров, а каждому мастеру дай по три динара и скажи: „Это за чеканку, а что до платы за работу, то она остаётся за мной“. И посмотри, что он скажет. А потом приходи и принеси с собой триста динаров – отдай их твоему отцу, чтобы он помогал ими себе в жизни, он ведь человек бедный по состоянию». – «Слушаю и повинуюсь!» – отвечал Камар-аз-Заман.
И потом он отправился к ювелиру, и тот сказал ему: «Добро пожаловать!» И посадил его, и дал ему перстень. И Камар-аз-Заман надел перстень на палец, и быстро снял его, я сказал: «Надлежит такому мастеру, как ты, когда приносит ему подобный мне работу, снимать мерку. Если бы ты снял мерку с моего пальца, ты бы не ошибся. Но возьми перстень и отдай кому-нибудь из своих невольниц».
И затем он вынул камень ценой в тысяч

Сказка № 4686
Дата: 01.01.1970, 05:33
Рассказывают также, о счастливый царь, что аль-Мутадид биллах [663] был возвышен помыслами и благороден душой, и было у него в Багдаде шестьсот везирей, и ничто из дел людских не было от него скрыто. И пошёл он однажды с Ибн Хамдуном [664], чтобы посмотреть на подданных и послушать, что есть нового в делах людей, и их стал палить зной и жара. А они дошли до маленького переулка на площади и, войдя в этот переулок, увидели в конце его красивый дом, высоко построенный и возглашавший о своём обладателе языком хвалы. И они присели у ворот отдохнуть, и из дому вышли двое слуг, подобных луне в четырнадцатую ночь, и один из них сказал своему товарищу: «Если бы какой-нибудь гость попросил сегодня разрешения войти! Мой господин не ест иначе, как с гостями, а мы дождались до этого времени и никого не видим». И халиф удивился их словам и сказал: «Вот доказательство щедрости владельца этого дома! Мы непременно войдём в его дом и посмотрим на его благородство, и это будет причиной милости, которая придёт к нему от нас». И затем он сказал слуге: «Попроси у своего господина позволения войти нескольким чужеземцам (а халиф в то время, если он хотел посмотреть на подданных, переодевался в одеяние купцов)». И слуга вошёл к своему господину и рассказал ему, я хозяин дома обрадовался и вышел к гостям сам, и оказалось, что он прекрасен лицом и красив обликом, и на нем нисабурская рубашка и расшитый золотом плащ, и он пропитан духами, и на руке его – перстень с яхонтами. И, увидев пришедших, он сказал им: «Приют и уют господам, оказывающим нам крайнюю милость своим приходом!»
И, войдя в этот дом, они увидели, что он заставляет забыть близких и родину и подобен кусочку райских садов…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Ночь, дополняющая до девятисот шестидесяти.
Когда же настала ночь, дополняющая до девятисот шестидесяти, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда халиф и те, кто был с ним, вошли в дом, они увидели, что он заставляет забыть близких и родину и подобен кусочку райских садов, и внутри его был сад со всевозможными деревьями, и он ошеломлял взоры, и все помещения в нем были устланы роскошными коврами. И вошедшие сели, и альМутадид стал рассматривать дом и ковры.
«И я посмотрел на халифа, – говорил Ибн Хамдун, – и увидел, что его лицо переменилось (а я различал на его лице выражение милости или гнева), и, увидев это, я сказал себе: „Посмотри-ка! Что это с ним, что он рассердился“. И принесли золотой таз, и мы вымыли руки, и затем принесли шёлковую скатерть и столик из бамбука, и когда с блюда подняли крышки, мы увидели кушанья, подобные весенним цветам в самое лучшее время, купами и отдельно. И хозяин дома сказал: „Во имя Аллаха, господа! Клянусь Аллахом, меня измучил голод! Сделайте милость, поешьте этих кушаний, как подобает людям с благородными свойствами“.
И хозяин дома стал разнимать кур и класть их перед нами, и он смеялся, произносил стихи, рассказывал и говорил тонкие вещи, подходящие для этого места.
И мы поели и попили, – говорил Ибн Хамдун, – и потом нас перевели в другое помещение, ошеломляющее тех, кто смотрит, в котором веяли прекрасные запахи, и принесли скатерть с только что сорванными плодами и сладостями, внушающими желания, и усилилась наша радость, и прошла наша печаль. Но при всем этом халиф не переставал хмуриться и не улыбался, видя то, что радовало душу, хотя он обычно любил развлекаться и веселиться, прогоняя заботы, и я знал, что он не завистник и не обидчик. И я говорил про себя: «Узнать бы, в чем причина его хмурости и того, что не проходит его недовольство!»
А затем принесли поднос для питья, собирающий вокруг себя влюблённых, и принесли процеженное вино в золотых, хрустальных и серебряных чашах, и хозяин дома ударил бамбуковой палочкой в дверь какой-то комнаты, и вдруг эта дверь отворилась, и из неё вышли три невольницы – высокогрудые девы, с лицами, подобными солнцу в четвёртый час дня, и одна из них была лютнистка, другая била в цимбалы, а третья была плясунья. И затем нам принесли сухие и свежие плоды и между нами и тремя невольницами опустили парчовую занавеску с шёлковыми кистями, и кольца её были из золота. Но халиф не обращал на все это внимания, а хозяин дома Не знал, кто находится у него. И халиф спросил хозяина дома: «Благородный ли ты?» И тот отвечал: «Нет, господин мой, я человек из детей купцов и зовусь среди людей Абу-ль-Хасаном ибн Ахмедом хорасанцем». – «Знаешь ли ты меня, о человек?» – спросил халиф. И Абу-ль-Хасан ответил: «Клянусь Аллахом, о господин мой, не было у меня знакомства ни с одним из ваших благородных достоинств». И Ибн Хамдун сказал ему: «О человек, это повелитель правоверных аль-Мутадад биллах, внук аль-Мутаваккиля-ала-Ллаха» [665].
И тогда этот человек поднялся, и поцеловал землю меж рук халифа, дрожа от страха, и сказал: «О повелитель правоверных, заклинаю тебя твоими пречистыми дедами, если ты увидел во мне неумение или малое вежество в твоём присутствии, прости меня». – «Что касается уважения, которое ты нам оказал, то больше этого не бывает, – сказал халиф, – но кое что я здесь заподозрил, и если ты расскажешь мне об этом правду и она утвердится в моем уме, ты спасёшься, если же ты не осведомишь меня об истине, я поймаю тебя с явными доказательствами и буду пытать тебя такой пыткой, какой не пытал никого». – «Прибегаю к Аллаху от того, чтобы сказать ложное! – воскликнул Абу-ль-Хасан. – В чем твоё подозрение, о повелитель правоверных?» – «С тех пор как я вошёл в этот дом, – ответил халиф, – я смотрю на его красоту и убранство – посуду, ковры и украшения, вплоть до твоей одежды, и на всем этом – имя моего деда аль-Мутаваккиля-ала-Ллаха». – «Да, – ответил Абуль-Хасан. – Знай, о повелитель правоверных (да поддержит тебя Аллах!), что истина – твоя нижняя одежда, а правда – твой плащ, и никто не может говорить неправду в твоём присутствии».
И халиф велел ему сесть, и когда он сел, сказал ему: «Рассказывай!» И хозяин дома молвил: «Знай, о повелитель правоверных (да укрепит тебя Аллах своей поддержкой и да окружит тебя своими милостивыми детьми!), что не было в Багдаде никого богаче меня и моего отца… Но освободи для меня твой ум, слух и взор, чтобы я рассказал тебе о причине того, из-за чего ты меня заподозрил».
«Начинай твой рассказ», – сказал халиф. И Абу-льХасан молвил:
«Знай, о повелитель правоверных, что мой отец торговал на рынке менял, москательщиков и продавцов материи, и на каждом рынке у него была лавка, поверенный и товары всех родов, и у него была комнатка внутри лавки на рынке менял, чтобы быть в ней наедине, а лавку он предназначил для купли и продажи.
И у него было денег больше, чем можно сосчитать и превыше счисления, и не было у него ребёнка, кроме меня, и он любил меня и заботился обо мне. И когда пришла к нему смерть, он позвал меня и поручил мне заботиться о моей матери и бояться Аллаха великого, а потом он умер (да помилует его Аллах великий и да сохранит он повелителя правоверных!), а я предался наслаждениям и стал есть и пить и завёл себе друзей и приятелей. И моя мать удерживала меня от этого и укоряла меня, но я не слушал её слов, пока не ушли все деньги. И я продал свои владения, и не осталось у меня ничего, кроме дома, в котором я жил. А это был красивый дом, о повелитель правоверных, и я сказал матери: «Хочу продать дом!» И она молвила: «О дитя моё, если ты его продашь, ты опозоришься и не найдёшь себе места, где бы приютиться». – «Дом стоит пять тысяч динаров, – сказал я. – Я куплю из денег за него дом в тысячу динаров и буду торговать на остальное». – «Не продашь ли ты дом мне за это количество?» – спросила моя мать. И я сказал: «Хорошо». И она подошла к опускной двери и, открыв её, вынула фарфоровый сосуд, в котором было пять тысяч динаров, и мне показалось, что весь дом – золотой. «О дитя моё, – сказала она, – не думай, что эти деньги – деньги твоего отца! Клянусь Аллахом, о дитя моё, они из денег моего отца, и я их припрятала до часа нужды. Во время твоего отца я была избавлена от надобности в этих деньгах».
И я взял у неё деньги, о повелитель правоверных, и вернулся по-прежнему к еде, питью и дружбе, и эти пять тысяч динаров вышли, и я не принимал от моей матери ни слов, ни советов. И потом я сказал ей: «Хочу продать дом!» И она молвила: «О дитя моё, я удержала тебя от продажи его, так как знала, что он тебе нужен, как же ты хочешь продать его второй раз?» – «Не затягивай со мной разговоров, неизбежно его продать!» – сказал я. И моя мать молвила: «Продай мне его за пятнадцать тысяч динаров, с условием, что я сама возьмусь за твои дела».
И я продал ей дом за эту цену, с условием, что она сама возьмётся за мои дела, и она позвала поверенных моего отца и дала каждому из них тысячу динаров, а остальные деньги оставила у себя и сделки приказала заключать с нею. И часть денег она дала мне, чтобы я на них торговал, и сказала: «Сиди в лавке твоего отца». – И я сделал так, как сказала мне мать, о повелитель правоверных, и пошёл в комнату, что была на рынке менял, и мои друзья приходили ко мне и покупали у меня, а я продавал им, и моя прибыль была хороша, и мои деньги умножились. И когда моя мать увидела меня в таких прекрасных обстоятельствах, она показала мне то, что у неё было припрятано из драгоценных камней, металлов, жемчуга и золота. И вернулись ко мне мои владения, которые пропали из-за мотовства, и стало у меня много денег, как и раньше. И я провёл таким образом некоторое время, и пришли ко мне поверенные моего отца, и я дал им товаров и потом выстроил себе вторую комнатку внутри лавки.
И когда я однажды сидел в ней, по обычаю, о повелитель правоверных, вдруг подошла ко мне девушка, лучше которой не видели глаза, и спросила: «Это ли комната Абу-ль-Хасана Али ибн Ахмеда хоросанца?» И я ответил: «Это я». И мой разум был ошеломлён её крайней прелестью, о повелитель правоверных. И девушка села и сказала мне: «Скажи мальчику – пусть он отвесит мне триста динаров». И я приказал отвесить ей это количество, и мальчик отвесил деньги, и девушка взяла их и ушла, а мой разум был смущён. И мальчик спросил меня: «Знаешь ли ты её?» И я ответил: «Нет, клянусь Аллахом!» И тогда он спросил: «Почему же ты сказал мне: „Отвесь ей!“ – „Клянусь Аллахом, – сказал я, – я не знал, что говорю, так как меня ослепила её красота и прелесть“.
И мальчик поднялся и последовал за дедушкой, без моего ведома, но потом вернулся, плача, и на его лице был след удара. «Что с тобой?» – спросил я: И он сказал мне: «Я последовал за девушкой, чтобы посмотреть, куда она пойдёт, и она почуяла меня, и вернулась, и ударила меня этим ударом, так что едва не погубила и не выбила мне глаз».
И я провёл месяц, не видя девушки, и она не пришла, и я потерял от любви к ней разум, о повелитель правоверных, а когда наступил конец месяца, она вдруг пришла и поздоровалась со мной, и я едва не улетел от радости. И она спросила, что со мной было, и сказала:
«Может быть, ты говорил в душе: „Что делает эта хитрая? Как это она взяла у меня деньги и ушла?“ – „Клянусь Аллахом, о госпожа, – сказал я ей, – мои деньги и душа – в твоей власти“. И она открыла лицо и присела отдохнуть, и украшения и одежды переливались на её лице и груди. „Отвесь мне триста динаров“, – сказала она потом. И я молвил: „Слушаю и повинуюсь!“ И я отвесил ей динары, и она взяла их и ушла. И я сказал мальчику: „Пойди за ней следом!“ И он последовал за девушкой и вернулся ко мне ошеломлённый. И прошло некоторое время, и девушка не приходила, и когда я сидел в какой-то день, она вдруг пришла ко мне и поговорила со мной немного, а потом сказала: „Отвесь мне пятьсот динаров – они мне понадобились…“ И я хотел ей сказать: „За что я буду тебе давать деньги?“ – но крайняя страсть помешала мне говорить, и всякий раз, как я её видел, о повелитель правоверных, у меня дрожали поджилки и желтел цвет лица, и я забывал то, что хотел сказать, и был таким, как сказал поэт:
И только красавицу увижу внезапно я,
Сейчас же смущаюсь и едва отвечаю.
И я отвесил ей пятьсот динаров, и она взяла их и ушла, и я встал и шёл за ней следом сам, пока она не дошла до рынка драгоценных камней. И она остановилась возле одного человека, и взяла у него ожерелье, и, обернувшись, увидела меня и сказала: «Отвесь мне пятьсот динаров». И когда владелец ожерелья увидел меня, он поднялся и оказал мне уважение.
И я сказал ему: «Отдай ей ожерелье, и цена его будет за мной!»
И торговец сказал: «Слушаю и повинуюсь!» А девушка взяла ожерелье и ушла…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Девятьсот шестьдесят первая ночь.
Когда же настала девятьсот шестьдесят первая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Абу-ль-Хасан хоросанец говорил: „И я сказал: «Отдай ей ожерелье, и цена его будет за мной!“ И девушка взяла ожерелье и ушла. И я следовал за ней, пока она не дошла до Тигра, и тогда она села в лодку, и я указал рукой на землю, как бы целуя её перед ней, и она уехала, смеясь. А я остался и стоял, смотря на неё, пока она не вошла в какой-то дворец, и я всмотрелся в него и вдруг вижу, что это дворец халифа аль-Мутаваккиля!
И я вернулся, о повелитель правоверных, и опустилась мне на сердце вся забота мира, – ведь девушка взяла у меня три тысячи динаров! И я говорил про себя: «Она взяла мои деньги и похитила мой разум, и, может быть, моя душа погибнет от любви к ней». И я вернулся домой и рассказал моей матери обо всем, что со мной случилось, и она сказала: «О дитя моё, берегись попадаться ей после этого – ты погибнешь». И когда я пошёл в лавку, ко мне пришёл поверенный с рынка москательщиков – а это был престарелый старец – и сказал мне: «О господин, почему это, я вижу, твоё состояние изменилось, и видны на тебе следы грусти? Расскажи мне о твоём деле». И я рассказал ему обо всем, что у меня случилось с девушкой, и поверенный сказал: «О дитя моё, эта девушка – из невольниц дворца повелителя правоверных, и она любимица халифа. Считай же, что деньги ушли ради Аллаха великого, и не занимай ею своей души, а когда она к тебе придёт, остерегайся, чтобы она тебе не повредила, и осведоми меня об этом, а я придумаю что-нибудь, чтобы не постигла тебя гибель».
И затем он оставил меня и ушёл, а в моем сердце было пламя огня. И когда пришёл конец месяца, девушка вдруг явилась ко мне, и я обрадовался ей до крайней степени, и она молвила: «Что побудило тебя за мной следовать?» – «Меня побудила к этому крайняя любовь, которая в моем сердце», – сказал я и заплакал перед нею, и она тоже заплакала из жалости ко мне и воскликнула: «Клянусь Аллахом, в твоём сердце нет любви, больше которой в моем сердце! Но что же мне делать? Клянусь Аллахом, нет мне пути ни к чему, кроме как видеться с тобой один раз каждый месяц!»
И затем она дала мне бумажку и сказала: «Снеси её к такому-то, торговцу тем-то – он мой поверенный – и получи с него столько, сколько тут написано». А я воскликнул: «Нет мне нужды в деньгах, и мои деньги и душа – выкуп за тебя!» – «Я придумаю для тебя дело, в котором будет твоё сближение со мной, хотя бы был в этом для меня труд», – сказала девушка. И затем она простилась со мной и ушла, а я пришёл к старику москательщику и рассказал ему о том, что случилось.
И он пришёл со мной к дворцу аль-Мутаваккиля, и я увидел, что это то самое помещение, в которое вошла девушка, и старик москательщик растерялся, не зная, какую устроить хитрость. И он посмотрел по сторонам и увидел портного, напротив окна дворца, выходившего на берег, и подле него были работники. «С помощью этого человека ты достигнешь того, чего хочешь, – сказал москательщик. – Распори карман, подойди к портному и скажи, чтобы он тебе его зашил, и когда он зашьёт его, дай ему десять динаров». – «Слушаю и повинуюсь!» – сказал я и отправился к этому портному, захватив с собой два отреза румской парчи, и сказал ему: «Скрои из этих отрезов четыре одежды – две фарджии и две нефарджии».
И когда он кончил кроить одежды и шить их, я дал ему плату, гораздо большую, чем обычно, и он протянул мне руку с этими одеждами, и я сказал: «Возьми их для себя и для тех, кто у тебя находится». И я стал сидеть у портного, затягивая пребывание с ним, и скроил у него другие одежды и сказал: «Повесь их перед твоей лавкой, чтобы кто-нибудь их увидел и купил». И портной сделал это, и всякому, кто выходил из дворца халифа и кому нравились какие-нибудь одежды, я дарил их, даже привратнику.
И в один день из дней портной сказал мне: «Я хочу, о дитя моё, чтобы ты рассказал мне правду. Ты скроил у меня сто драгоценных одежд (а каждая одежда стоила больших денег) и подарил большую часть их людям, а это не дело купца, так как купец рассчитывает каждый дирхем. Каков же размер твоих основных денег, раз ты делаешь такие подарки, и какова твоя нажива каждый год? Расскажи мне истину, чтобы я помог тебе в том, что ты хочешь, заклинаю тебя Аллахом, – сказал он потом, – не влюблён ли ты?» – «Да», – ответил я. И он спросил: «В кого?» И я сказал: «В невольницу из невольниц дворца халифа». – «Да обезобразит их Аллах! – воскликнул портной. – Сколько они ещё будут соблазнять людей!» И затем он спросил: «Знаешь ли ты её имя?» И когда я ответил: «Нет», – портной сказал: «Опиши её мне». И я описал ему ту девушку, и он воскликнул: «О горе, это лютнистка халифа аль-Мутаваккиля и его любимица! Но у неё есть невольник. Сведи с ним дружбу, и, может быть, он будет причиной того, что ты достигнешь девушки».
И когда мы разговаривали, вдруг этот невольник подошёл, выйдя из ворот халифа, и он был подобен луне в четырнадцатую ночь. А передо мной лежали одежды, которые сшил для меня портной (они были парчовые, разных цветов), и невольник стал смотреть на них и разглядывать их, а затем он подошёл ко мне, и я поднялся и приветствовал его, и он спросил: «Кто ты?» – «Человек из купцов», – ответил я. И невольник спросил: «Продаёшь ли ты эти одежды?» – «Да», – ответил я. И он взял пять из них и спросил: «Почём эти пять?» – «Это подарок тебе от меня, чтобы заключить дружбу между мной и тобой», – ответил я, и невольник обрадовался. А затем я пошёл домой и взял для него платье, украшенное драгоценными камнями и яхонтами, ценой в три тысячи динаров, и отнёс его к нему, и он принял от меня платье, и потом взял меня и привёл в комнату внутри дворца, и спросил: «Как ты зовёшься среди купцов?» – «Я один из них», – ответил я. И невольник молвил: «Твоё дело внушило мне сомнение». – «Почему?» – спросил я. И он сказал: «Ты подарил мне много вещей и покорил этим моё сердце, и я уверен, что ты Абу-ль-Хасан хорасанец, меняла».
И я заплакал, о повелитель правоверных, и невольник спросил: «О чем ты плачешь? Клянусь Аллахом, та, из-за которой ты плачешь, больше и сильнее влюблена в тебя, чем ты влюблён в неё, и среди всех невольниц во дворце стало известно её дело с тобой. Что же ты хочешь?» – спросил он меня потом. И я сказал: «Я хочу, чтобы ты помог мне в моей беде», – и невольник условился со мной на завтра. И я отправился домой, а на следующее утро я пошёл к невольнику и вошёл в его комнату, и невольник пришёл и сказал: «Знай, что, когда она вчера кончила службу у Халифа и пришла в свою комнату, я рассказал ей всю твою историю, и она решила с тобой сблизиться. Посиди у меня до конца дня».
И я остался сидеть у невольника, и когда наступила ночь, он вдруг пришёл и принёс рубашку, сотканную из золота, и платье из платьев халифа и надел их на меня, и окурил меня благовониями, и я стал похож на халифа. А затем он привёл меня в помещение, где были комнаты в два ряда, по обе стороны, и сказал: «Это собственные комнаты невольниц, и когда ты будешь проходить мимо них, клади у каждой двери один боб – у халифа обычай делать так каждый вечер…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Девятьсот шестьдесят вторая ночь.
Когда же настала девятьсот шестьдесят вторая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что невольник говорил Абу-ль-Хасану: „И когда ты будешь проходить мимо них, клади у каждой двери один боб – у халифа обычай делать это, – пока не дойдёшь до второго прохода, что будет от тебя с правой руки. Ты увидишь там комнату, дверь которой с мраморным порогом, и когда ты дойдёшь до неё, пощупай порог рукой, а если хочешь – считай двери, их будет столько-то, и войди в дверь, у которой такие-то и такие-то приметы, – твоя подруга увидит тебя и возьмёт к себе. А что касается твоего выхода, то Аллах облегчит его для меня, хотя бы мне пришлось вынести тебя в сундуке“. И затем он оставил меня и вернулся, а я пошёл, считая двери, и клал у каждой двери боб, и когда я дошёл до средних комнат, я услышал великий шум и увидел блеск свечей, и этот свет двигался в мою сторону, пока не приблизился ко мне. И я посмотрел, что это, и вдруг вижу – халиф, и вокруг него невольницы, а у невольниц свечи. И я услышал, как одна из них говорила своей подруге: „О сестрица, разве у нас два халифа? Ведь халиф уже проходил мимо моей комнаты, и я почувствовала запах его духов и благовоний, и он положил боб у моей комнаты, по обычаю, а сейчас я вижу свет свечей халифа, и вон он сам идёт“. – „Поистине, это удивительное дело, – сказала другая невольница, – так как перерядиться в одежду халифа не осмелится никто“.
И потом свет приблизился ко мне, и у меня задрожали все члены, и вдруг евнух закричал невольницам: «Сюда!» И они свернули к одной из комнат и вошли, а потом вышли и шли до тех пор, пока не дошли до комнаты моей подруги. И я услышал, как халиф спросил: «Эта комната чья?» И ему сказали: «Эта комната Шеджерет-аддурр».
И халиф молвил: «Позовите её!» И девушку позвали, и она вышла и поцеловала ноги халифа, и тот спросил её: «Будешь ты пить сегодня вечером?»
«Не будь это ради твоего присутствия и взгляда на твоё лицо, я бы не стала пить, потому что не склонна пить сегодня вечером», – ответила девушка. И халиф сказал евнуху: «Скажи казначею, чтобы он дал ей такое-то ожерелье».
И затем он велел всем входить в её комнату, и перед ним внесли свечи, и халиф вошёл в комнату моей подруги, и вдруг я увидел, впереди других, невольницу, сияние лица которой затмевало свет свечи, бывшей у неё в руке. И она подошла ко мне и сказала: «Кто это?» И схватила меня, и увела в одну из комнат, и спросила: «Кто ты?» И я поцеловал перед ней землю и сказал: «Заклинаю тебя Аллахом, о госпожа, сохрани мою кровь от пролития, пожалей меня и приблизься к Аллаху спасением моей души!» И я заплакал, боясь смерти, и невольница сказала: «Нет сомненья, что ты вор!» И я воскликнул: «Нет, клянусь Аллахом, я не вор. Разве ты видишь на мне признаки воров?» – «Расскажи мне правду, – сказала она, – и я оставлю тебя в безопасности». – «Я влюблённый, глупый дурак, – сказал я. – Любовь и моя глупость побудили меня к тому, что ты видишь, и я попал в эту западню». – «Стой здесь, пока я не приду к тебе», – сказала она и, выйдя, принесла мне одежду невольницы из своих невольниц, и надела на меня эту одежду в той же комнате, и сказала: «Выходи за мной!»
И я вышел за ней и дошёл до её комнаты, и она сказала: «Входи сюда».
И когда я вошёл в комнату, она подвела меня к ложу, где были великолепные ковры, и сказала: «Садись, с тобой не будет беды. Ты не Абу-ль-Хасан хорасанец, меняла?» – «Да», – сказал я. И девушка воскликнула: «Аллах да сохранит твою кровь от пролития, если ты говоришь правду и не вор! А иначе ты погибнешь, тем более что ты в облике халифа и в его одежде и пропитан его благовониями. Если же ты Абу-ль-Хасан Али хорасанец, меняла, то ты в безопасности и с тобой не будет беды, так как ты друг Шеджерет-ад-Дурр, а она – моя сестра. Она никогда не перестаёт говорить о тебе и рассказывать нам, как она взяла у тебя деньги, а ты к ней не переменился, и как ты пришёл следом за нею на берег и указал рукой на землю из уважения к ней, и в её сердце из-за тебя огонь больше, чем в твоём сердце из-за неё. Но как ты пробрался сюда, – по приказанию её или без её приказания, подвергая опасности свою душу, и чего ты хочешь от встречи с нею?» – «Клянусь Аллахом, госпожа, – сказал я, – я сам подверг свою душу опасности, а моя цель при встрече с нею – только смотреть на неё и слышать её речь». – «Ты отлично сказал», – воскликнула невольница. И я молвил: «О госпожа, Аллах свидетель в том, что я говорю. Моя душа не подсказала мне о ней ничего греховного». – «За такое намерение пусть спасёт тебя Аллах! Жалость к тебе запала в моё сердце!» – воскликнула невольница. И затем она сказала своей рабыне: «О такая-то, пойди к Шеджерет-ад-Дурр и скажи ей: „Твоя сестра желает тебе мира и зовёт тебя. Пожалуй же к ней сегодня ночью, как обычно, – у неё стеснена грудь“.
И невольница пошла, и вернулась, и сказала: «Она говорит: „Да позволит Аллах насладиться твоей долгой жизнью и да сделает меня твоим выкупом! Клянусь Аллахом, если бы ты позвала меня не для этого, я бы не задержалась, но у халифа головная боль и это меня удерживает, – а ты ведь знаешь, каково моё место у него“. И девушка сказала невольнице: „Возвращайся к ней и скажи: „Ты обязательно должна прийти к ней сегодня из-за тайны, которая есть между вами“. И невольница пошла и через некоторое время пришла с девушкой, лицо которой сияло как луна. И её сестра встретила её, и обняла, и сказала: „О Абу-ль-Хасан, выходи к ней и поцелуй ей руки!“ А я был в чуланчике, внутри комнаты, и вышел к ней, о повелитель правоверных, и, увидев меня, она бросилась ко мне, и прижала меня к груди, и сказала: «Как ты оказался в одежде халифа с его украшениями и благовониями?“
И затем она молвила: «Расскажи мне, что с тобой случилось». И я рассказал ей, что со мной случилось и что мне пришлось вынести, – и страх, и другое, и девушка молвила: «Тяжело для меня то, что ты из-за меня перенёс, и хвала Аллаху, который сделал исходом всего этого благополучие, и в завершение благополучия ты вошёл в моё жилище и в жилище моей сестры». И потом она увела меня в свою комнату и сказала сестре: «Я обещала ему, что не буду с ним сближаться запретно, и так же, как он подверг свою душу опасности и прошёл через все эти ужасы, я буду ему землёю, чтобы он попирал меня ногами, и прахом для его сандалий…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Девятьсот шестьдесят третья ночь.
Когда же настала девятьсот шестьдесят третья ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что девушка сказала своей сестре: „Я обещала ему, что не буду сближаться с ним запретно, и так же, как он подверг свою душу опасности и прошёл через все эти ужасы, я буду ему землёю, чтобы он попирал меня ногами, и прахом для его сандалий“. И её сестра сказала ей: „Ради этого намерения да спасёт его великий Аллах“. И Шеджерет-ад-Дурр молвила: „Ты увидишь, что я сделаю, чтобы соединиться с ним законно. Я обязательно пожертвую своей душой, чтобы ухитриться для этого“.
И когда мы разговаривали, вдруг раздался великий шум, и мы обернулись и увидели, что пришёл халиф и направляется к её комнате, – так сильно он её любил. И девушка взяла меня, о повелитель правоверных, и посадила в погреб, и закрыла его надо мной, а потом она вышла навстречу халифу и встретила его. И когда халиф сед, она встала перед ним и начала ему прислуживать и велела принести вино. А халиф любил невольницу по имени Банджа (а это мать аль-Мутазза биллаха) [666], и эта невольница порвала с ним, и он порвал с ней, и она гордая своей прелестью и красотой, не мирилась с ним, а аль-Мутаваккиль, гордый властью халифа и царя, не мирился с нею и не сломил себя перед нею, хотя в его сердце горело из-за неё огненное пламя, и старался отвлечься от неё подобными ей из невольниц, и заходил в их комнаты. А он любил пение Шеджерет-адДурр и велел ей петь, и девушка взяла лютню и, натянув струны, пропала такие стихи:
«Дивлюсь, как старался рок нас прежде поссорить с ней, —
Когда же все кончилось меж нами, – спокоен рок,
Я бросил тебя – сказали: «Страсти не знает её!»
Тебя посетил – сказали: «Нету в нем стойкости!»
Любовь к ней, усиль же с каждой ночью ты страсть мою.
Забвение дня – с тобою встречусь в день сбора я.
Ведь кожа её – как шёлк, а речи из уст её
Так мягки – не вздор они и не назидание,
И очи её – сказал Аллах: «Пусть будут!»
И созданы Они, и с сердцами то, что вина, творят они».
И, услышав её, халиф пришёл в великий восторг, и я тоже возликовал в погребе, о повелитель правоверных, и если бы не милость Аллаха великого, я бы вскрикнул, и мы бы опозорились.
И затем девушка произнесла ещё такие стихи:
«Его обнимаю я, и все же душа по нем
Тоскует, а есть ли что, что ближе объятий?
Целую его уста я, чтобы прошёл мой жар,
Но только сильнее от любви я страдаю.
И, кажется, сердца боль тогда исцелится лишь,
Когда ты увидишь, что слились наши души».
И халиф пришёл в восторг и воскликнул: «Пожелай от меня, о Шеджерет-ад-Дурр». И девушка сказала: «Я желаю от тебя освобождения, о повелитель правоверных, так как за него будет небесная награда». – «Ты свободна, ради великого Аллаха», – сказал халиф. И девушка поцеловала землю меж его рук, и халиф молвил: «Возьми лютню и скажи нам что-нибудь о моей невольнице, любовь к которой привязалась ко мне. Все люди ищут моей милости, а я ищу её милости».
И девушка взяла лютню и произнесла такие два стиха:
«Владычица красоты, что всю мою набожность
Взяла, – как бы ни было, я должен владеть тобой.
Возьму ли покорностью тебя – это путь любви!
Иль, может, величием моим – это власти путь!»
И халиф пришёл в восторг и сказал: «Возьми лютню и спой стихи, в которых будет рассказ о моем деле с тремя невольницами, которые овладели моей уздой и лишили меня сна, – это ты, и та невольница, что со мной рассталась, и другая – её не назову, – которой нет подобной».
И девушка взяла лютню и, начав петь, произнесла такие стихи:
«Три красавицы овладели ныне уздой моей
И в душе моей место лучшее захватили.
Хоть послушен я никому не буду во всей земле,
Их я слушаюсь, а они всегда непокорны.
И значит это только то, что власть любви
(А в ней их сила) – моей превыше власти».
И халиф до крайности удивился соответствию этих стихов с его обстоятельствами, и восторг склонил его к примирению с невольницей, порвавшей с ним. И он вышел и направился к её комнате, и одна из невольниц опередила его и осведомила ту девушку о приходе халифа, и она вышла к нему навстречу и поцеловала землю меж его рук, а затем поцеловала его ноги, и халиф помирился с ней, и она помирилась с ним, и вот каково было их дело.
Что же касается Шеджерет-ад-Дурр, то она пришла ко мне, радостная, и сказала: «Я стала свободной из-за твоего благословенного прихода, и, может быть, Аллах мне поможет, и я что-нибудь придумаю, чтобы соединиться с тобой законно». И я воскликнул: «Хвала Аллаху!» И когда мы разговаривали, вдруг вошёл к нам её евнух, и мы рассказали ему, что с нами случилось, и он воскликнул: «Хвала Аллаху, который сделал исход этого благим! Просим Аллаха, чтобы он завершил это дело твоим благополучным выходом!»
И мы так разговаривали, и вдруг пришла та девушка, её сестра (а имя её было Фатир), и Шеджерет-ад-Дурр сказала ей: «О сестрица, как нам сделать, чтобы вывести его из дворца целым? Аллах великий послал мне освобождение, и я стала свободной по благодати его прихода». – «Нет у меня хитрости, чтобы его вывести, иначе как одеть его в женскую одежду», – сказала Фатир. И затем она принесла платье из платьев женщин и надела его на меня, и я вышел, о повелитель правоверных, в ту же минуту. И когда я дошёл до середины дворца, я вдруг увидел, что повелитель правоверных сидит и евнухи стоят перед ним. И халиф посмотрел на меня, и заподозрил меня сильнейшим подозрением, и сказал своим слугам: «Скорей приведите мне эту уходящую невольницу!» И меня привели и подняли мне покрывало, и, увидев меня, халиф меня узнал и стал меня расспрашивать, и я рассказал ему все дело, не скрыв от него ничего. И, услышав мой рассказ, халиф подумал о моем деле и затем в тот же час и минуту поднялся, вошёл в комнату Шеджерет-ад-Дурр и сказал: «Как это ты избираешь вместо меня какого-то сына купца?» И она поцеловала перед ним землю и рассказала ему, по правде, всю историю, с начала до конца. И халиф, услышав её слова, пожалел её, и его сердце смягчилось к ней, и он простил её из-за любви и её обстоятельств и ушёл. И евнух девушки вошёл к ней и сказал: «Успокойся душою! Когда твой друг предстал меж рук халифа, тот спросил его, и он рассказал ему то же, что рассказала ты, буква в букву. И халиф, придя обратно, призвал меня к себе и спросил: „Что побудило тебя посягнуть на дом халифата?“ И я сказал ему: „О повелитель правоверных, меня побудила к этому моя глупость и любовь и надежда на твоё прощение и великодушие“.
И потом я заплакал и поцеловал перед халифом землю, и он сказал: «Я простил вас обоих». И затем он велел мне сесть, и я сел, а халиф призвал судью Ахмеда ибн Абу-Дауда [667] и женил меня на этой девушке и велел перенести все, что у неё было, ко мне, и девушку ввели ко мне в её комнате. А через три дня я вышел и перенёс все эти вещи ко мне в дом, и все, что ты видишь у меня в доме, о повелитель правоверных, и что кажется тебе подозрительным – все это из её приданого».
И в один из дней моя жена сказала: «Знай, что альМутаваккиль – человек великодушный, но я боюсь, что он о нас вспомнит или что-нибудь упомянет при нем о нас кто-нибудь из завистников, и хочу сделать что-то, в чем будет спасение от этого». – «А что это?» – спросил я. И она сказала: «Я хочу попросить у него позволения совершить паломничество и отказаться от пения». – «Прекрасный план ты указываешь!» – воскликнул я. И когда мы разговаривали, вдруг пришёл ко мне посол от халифа, требуя Шеджерет-ад-Дурр, так как халиф любил её пение. И моя жена пошла и служила ему, и халиф сказал ей: «Не покидай нас». И она молвила: «Слушаю и повинуюсь!»
И случилось, что она ушла к нему в какой то день (а он прислал за ней по обычаю), но не успел я опомниться, как она уже пришла от него в разорванной одежде и с плачущими глазами, и я испугался и воскликнул: «Поистине, мы принадлежим Аллаху и к нему возвращаемся!» – и подумал, что халиф велел нас схватить. «Разве аль Мутаваккиль на нас разгневался?» – спросил я. И моя жена сказала: «А где аль Мутаваккиль? Власть аль-Мутаваккиля кончилась, и образ его стёрт». – «Расскажи мне истину об этом деле», – сказал я, и моя жена молвила: «Он сидел за занавеской и пил, и с ним был аль-фатх ибн Хакан и Садака ибн Садака, и бросился на него его сын аль-Мунтасир с толпой турок [668] и убил его, и сменилась радость злом, и прекрасное счастье стонами и воплями. И я убежала вместе с невольницей, и Аллах спас нас».
И я тотчас же вышел, о повелитель правоверных, и спустился в Басру, и пришла ко мне после этого весть, что началась война между аль-Мунтасирэм и аль-Мустаином, его противником [669], и я испугался и перевёз мою жену и все моё имущество в Басру. Вот мой рассказ, о повелитель правоверных, и я не прибавил к нему ни буквы и не убавил ни буквы, и все, что ты видишь в моем доме, о повелитель правоверных, и на чем стоит имя твоего деда аль-Мутаваккиля – от милостей его к нам, так как основа нашего благоденствия – от твоих благороднейших предков, и вы – люди милости и рудник щедрости».
И халиф обрадовался этому сильной радостью и удивился рассказу Абу-ль-Хасана.
«А затем, – говорил Абу-ль-Хасан, – я вывел к халифу ту женщину и моих детей от неё, и они поцеловали землю меж его рук, и он удивился их красоте. Он велел подать чернильницу и написал, что снимает харадж с наших владений на двадцать лет».
И халиф обрадовался, и он взял Абу-ль-Хасана к себе в сотрапезники, и наконец разлучил их рок, и они поселились в могилах после дворцов. Хвала же владыке всепрощающему!
[Перевод: М. А. Салье]

Перепубликация материалов данной коллекции-сказок.
Разрешается только с обязательным проставлением активной ссылки на первоисточник!
© 2015-2025