Сказка № 310 | Дата: 01.01.1970, 05:33 |
|---|
 В одной деревушке жили два мужика, два родные брата: один был бедный, другой богатый.
Богач переехал на житье в город, выстроил себе большой дом и записался в купцы; а у бедного иной раз нет ни куска хлеба, а ребятишки — мал мала меньше — плачут да есть просят. С утра до вечера бьется мужик как рыба об лед, а все ничего нет.
Говорит он однова своей жене:
Дай-ка пойду в город, попрошу у брата: не поможет ли чем?
Пришел к богатому:
Ах, братец родимый! Помоги сколько-нибудь моему горю; жена и дети без хлеба сидят, по целым дням голодают.
Проработай у меня эту неделю, тогда и помогу!
Что делать? Принялся бедный за работу: и двор чистит, и лошадей холит, и воду возит, и дрова рубит. Через неделю дает ему богатый одну ковригу хлеба:
Вот тебе за труды!
И за то спасибо! — сказал бедный, поклонился и хотел было домой идти.
Постой! Приходи-ка завтра ко мне в гости и жену приводи: ведь завтра мои именины.
Эх, братец, куда мне? Сам знаешь: к тебе придут купцы в сапогах да в шубах, а я в лаптях хожу да в худеньком сером кафтанишке.
Ничего, приходи! И тебе будет место.
Хорошо, братец, приду.
Воротился бедный домой, отдал жене ковригу и говорит:
Слушай, жена! Назавтра нас с тобой в гости звали.
Как в гости? Кто звал?
Брат: он завтра именинник.
Ну что ж, пойдем.
Наутро встали и пошли в город, пришли к богатому, поздравили его и уселись на лавку. За столом уж много именитых гостей сидело; всех их угощает хозяин на славу, а про бедного брата и его жену и думать забыл — ничего им не дает; они сидят да только посматривают, как другие пьют да едят.
Кончился обед; стали гости из-за стола вылазить да хозяина с хозяюшкой благодарить, и бедный тоже — поднялся с лавки и кланяется брату в пояс. Гости поехали домой пьяные, веселые, шумят, песни поют.
А бедный идет назад с пустым брюхом.
Дай-ка, — говорит жене, — и мы запоем песню!
Эх ты, дурак! Люди поют от того, что сладко поели да много выпили; а ты с чего петь вздумал?
Ну, все-таки у брата на именинах был; без песен мне стыдно идти. Как я запою, так всякий подумает, что и меня угостили...
Ну пой, коли хочешь, а я не стану!
Мужик запел песню, и послышалось ему два голоса; он перестал и спрашивает жену:
Это ты мне подсобляла петь тоненьким голоском?
Что с тобой? Я вовсе и не думала.
Так кто же?
Не знаю! — сказала баба. — А ну запой, я послушаю.
Он опять запел: поет-то один, а слышно два голоса; остановился и спрашивает:
Это ты, Горе, мне петь пособляешь?
Горе отозвалось:
Да, хозяин! Это я пособляю.
Ну, Горе, пойдем с нами вместе.
Пойдем, хозяин! Я теперь от тебя не отстану.
Пришел мужик домой, а Горе зовет его в кабак. Тот говорит:
У меня денег нет!
Ох ты, мужичок! Да на что тебе деньги? Видишь, на тебе полушубок надет, а на что он? Скоро лето будет, все равно носить не станешь! Пойдем в кабак, да полушубок побоку...
Мужик и Горе пошли в кабак и пропили полушубок. На другой день Горе заохало — с похмелья голова болит, и опять зовет хозяина винца испить.
Денег нет, — говорит мужик.
Да на что нам деньги? Возьми сани да телегу — с нас и довольно!
Нечего делать, не отбиться мужику от Горя: взял он сани и телегу, потащил в кабак и пропил вместе с Горем.
Наутро Горе еще больше заохало, зовет хозяина опохмелиться; мужик пропил и борону и соху.
Месяца не прошло, как он все спустил; даже избу свою соседу заложил, а деньги в кабак снес.
Горе опять пристает к нему:
Пойдем да пойдем в кабак!
Нет, Горе! Воля твоя, а больше тащить нечего.
Как нечего? У твоей жены два сарафана: один оставь, а другой пропить надобно.
Мужик взял сарафан, пропил и думает:
«Вот когда чист! Ни кола, ни двора, ни на себе, ни на жене!»
Поутру проснулось Горе, видит, что у мужика нечего больше взять, и говорит:
Хозяин!
Что, Горе?
А вот что: ступай к соседу, попроси у него пару волов с телегою.
Пошел мужик к соседу.
Дай, — просит, — на времечко пару волов с телегою; я на тебя хоть неделю за то проработаю.
На что тебе?
В лес за дровами съездить.
Ну возьми; только не велик воз накладывай.
И, что ты, кормилец!
Привел пару волов, сел вместе с Горем на телегу и поехал в чистое поле.
Хозяин, — спрашивает Горе, — знаешь ли ты на этом поле большой камень?
Как не знать!
А когда знаешь, поезжай прямо к нему.
Приехали они на то место, остановились и вылезли из телеги.
Горе велит мужику поднимать камень. Мужик поднимает, Горе пособляет; вот подняли, а под камнем яма — полна золотом насыпана.
Ну, что глядишь? — сказывает Горе мужику. — Таскай скорей в телегу.
Мужик принялся за работу и насыпал телегу золотом; все из ямы повыбрал до последнего червонца, видит, что уж больше ничего не осталось, и говорит:
Посмотри-ка, Горе, никак, там еще деньги остались?
Горе наклонилось:
Где? Я что-то не вижу!
Да вон в углу светятся!
Нет, не вижу.
Полезай в яму, так и увидишь.
Горе полезло в яму; только что опустилось туда, а мужик и накрыл его камнем.
Вот этак-то лучше будет! — сказал мужик. — Не то коли взять тебя с собою, так ты, Горе горемычное, хоть не скоро, а все же пропьешь и эти деньги!
Приехал мужик домой, свалил деньги в подвал, волов отвел к соседу и стал думать, как бы себя устроить. Купил лесу, выстроил большие хоромы и зажил вдвое богаче своего брата.
Долго ли, коротко ли — поехал он в город просить своего брата с женой к себе на именины.
Вот что выдумал! — сказал ему богатый брат. — У самого есть нечего, а ты еще именины справляешь!
Ну, когда-то было нечего есть, а теперь, слава богу, имею не меньше твоего; приезжай — увидишь.
Ладно, приеду!
На другой день богатый брат собрался с женою, и поехали на именины; смотрят, а у бедного-то голыша хоромы новые, высокие, не у всякого купца такие есть! Мужик угостил их, употчевал всякими наедками, напоил всякими медами и винами. Спрашивает богатый у брата:
Скажи, пожалуй, какими судьбами разбогател ты?
Мужик рассказал ему по чистой совести, как привязалось к нему Горе горемычное, как пропил он с Горем в кабаке все свое добро до последней нитки: только и осталось, что душа в теле; как Горе указало ему клад в чистом поле, как он забрал этот клад да от Горя избавился.
Завистно стало богатому.
«Дай, — думает, — поеду в чистое поле, подниму камень да выпущу Горе — пусть оно дотла разорит брата, чтоб не смел передо мною своим богатством чваниться».
Отпустил свою жену домой, а сам в поле погнал; подъехал к большому камню, своротил его в сторону и наклоняется посмотреть, что там под камнем. Не успел порядком головы нагнуть — а уж Горе выскочило и уселось ему на шею.
А, — кричит, — ты хотел меня здесь уморить! Нет, теперь я от тебя ни за что не отстану.
Послушай, Горе, — сказал купец, — вовсе не я засадил тебя под камень...
А кто же, как не ты?
Это мой брат тебя засадил, а я нарочно пришел, чтоб тебя выпустить.
Нет, врешь! Один раз обманул, в другой не обманешь!
Крепко насело Горе богатому купцу на шею; привез он его домой, и пошло у него все хозяйство вкривь да вкось. Горе уж с утра за свое принимается; каждый день зовет купца опохмелиться; много добра в кабак ушло.
«Этак несходно жить! — думает про себя купец. — Кажись, довольно потешил я Горе; пора б и расстаться с ним, да как?»
Думал, думал и выдумал: пошел на широкий двор, обтесал два дубовых клина, взял новое колесо и накрепко вбил клин с одного конца во втулку. Приходит к Горю:
Что ты, Горе, все на боку лежишь?
А что ж мне больше делать?
Что делать? Пойдем на двор в гулючки играть.
А Горе и радо. Вышли на двор. Сперва купец спрятался — Горе сейчас его нашло; после того черед Горю прятаться.
Ну, — говорит, — меня не скоро найдешь! Я хоть в какую щель забьюсь!
Куда тебе! — отвечает купец. — Ты в это колесо не влезешь, а то — в щель!
В колесо не влезу? Смотри-ка, еще как спрячусь!
Влезло Горе в колесо; купец взял да и с другого конца забил во втулку дубовый клин, поднял колесо и забросил его вместе с Горем в реку.
Горе потонуло, а купец стал жить по-старому, по-прежнему. | |
Сказка № 309 | Дата: 01.01.1970, 05:33 |
|---|
Горшеня едет-дремлет с горшками. Догнал его государь Иван Васильевич.
Мир по дороге!
Горшеня оглянулся.
Благодарим, просим со смиреньем.
Знать, вздремал?
Вздремал, великий государь! Не бойся того, кто песни поет, а бойся того, кто дремлет.
Экой ты смелый, горшеня! Люблю эдаких. Ямщик! поезжай тише. А что, горшенюшка, давно ты этим ремеслом кормишься?
Сызмолоду, да вот и середовой стал.
Кормишь детей?
Кормлю, ваше царское величество! И не пашу, и не кошу, и не жну, и морозом не бьет.
Хорошо, горшеня, но все-таки на свете не без худа.
Да, ваше царское величество! На свете есть три худа.
А какие три худа, горшенюшка?
Первое худо — худой шабер, а второе худо — худая жена, а третье худо — худой разум.
А скажи мне, которое худо всех хуже?
От худого шабра уйду, от худой жены тоже можно, как будет с детьми жить; а от худого разума не уйдешь — все с тобой.
Так, верно, горшеня! Ты мозголов. Слушай! Ты для меня, а я для тебя. Прилетят гуси с Руси, перышки ощиплешь, а по правильному покинешь!
Годится, так покину, как придет! А то и наголо.
Ну, горшеня, постой на час! Я погляжу твою посуду.
Горшеня остановился, начал раскладывать товар. Государь стал глядеть, и показались ему три тарелочки глиняны.
Ты наделаешь мне эдаких?
Сколько угодно вашему царскому величеству?
Возов с десяток надо.
Много ли дашь времени?
Месяц.
Можно и в две недели представить, и в город. Я для тебя, ты для меня.
Спасибо, горшенюшка!
А ты, государь, где будешь в то время, как я представлю товар в город?
Буду в дому у купца в гостях.
Государь приехал в город и приказал, чтобы на всех угощениях не было посуды ни серебряной, ни оловянной, ни медной, ни деревянной, а была бы все глиняная.
Горшеня кончил заказ царский и привез товар в город. Один боярин выехал на торжище к горшене и говорит ему:
Бог за товаром, горшеня!
Просим покорно.
Продай мне весь товар.
Нельзя, по заказу.
А что тебе, ты бери деньги — не повинят из этого, коли не дал задатку под работу. Ну, что возьмешь?
А вот что: каждую посудину насыпать полну денег.
Полно, горшенюшка, много!
Ну хорошо: одну насыпать, а две отдать — хочешь?
Ты для меня, а я для тебя.
Насыпают да высыпают. Сыпали, сыпали — денег не стало, а товару еще много. Боярин, видя худо, съездил домой, привез еще денег. Опять сыплют да сыплют — товару все много.
Как быть, горшенюшка?
Ну что? Нечего делать, я тебя уважу, только знаешь что? Свези меня на себе до этого двора — отдам и товар и все деньги.
Боярин мялся, мялся: жаль и денег, жаль и себя; но делать нечего — сладили. Выпрягли лошадь, сел мужик, повез боярин: в споре дело. Горшеня запел песню, боярин везет да везет.
До коих же мест везти тебя?
Вот до этого двора и до этого дому.
Весело поет горшеня, против дому он высоко поднял. Государь услышал, выбег на крыльцо — признал горшеню.
Ба! Здравствуй, горшенюшка, с приездом!
Благодарю, ваше царское величество.
Да на чем ты едешь?
На худом-то разуме, государь.
Ну, мозголов, горшеня, умел товар продать. Боярин, скидай строевую одежду и сапоги, а ты, горшеня, — кафтан и разувай лапти; ты их обувай, боярин, а ты, горшеня, надевай строевую одежду. Умел товар продать! Немного послужил, да много услужил. А ты не умел владеть боярством. Ну, горшеня, прилетали гуси с Руси?
Прилетали.
Перышки ощипал, а по правильному покинул?
Нет, наголо, великий государь, — всего ощипал. | |
Сказка № 308 | Дата: 01.01.1970, 05:33 |
|---|
Жили-были мужик да баба. Оба были такие ленивые... Так и норовят дело на чужие плечи столкнуть, самим бы только не делать... И дверь-то в избу никогда на крюк не закладывали: утром-де вставай да руки протягивай, да опять крюк скидывай... И так проживем.
Вот раз баба и свари каши. А уж и каша сварилась! Румяна рассыпчата, крупина от крупины так и отваливается. Вынула баба кашу из печи, на стол поставила, маслицем сдобрила. Съели кашу и ложки облизали... Глядь, а в горшке-то сбоку да на донышке приварилась каша, мыть горшок надобно. Вот баба и говорит:
Ну, мужик, я свое дело сделала — кашу сварила, а горшок тебе мыть!
Да полно тебе! Мужиково ли дело горшки мыть! И сама вымоешь.
А и не подумаю!
И я не стану.
А не станешь — пусть так стоит!
Сказала баба, сунула горшок на шесток, а сама на лавку.
Стоит горшок немытый.
Баба, а баба! Надобно горшок-то вымыть!
Сказано — твое дело, ты и мой!
Ну вот что, баба! Уговор дороже денег: кто завтра первый встанет да перво слово скажет, тому и горшок мыть.
Ладно, лезь на печь, там видно будет.
Улеглись. Мужик на печи, баба на лавке. Пришла темна ноченька, потом утро настало.
Утром-то никто и не встает. Ни тот, ни другой и не шелохнутся — не хотят горшка мыть.
Бабе надо коровушку поить, доить да в стадо гнать, а она с лавки-то и не подымается.
Соседки уже коровушек прогнали.
Что это Маланьи-то не видать? Уж все ли поздорову?
Да, бывает, позапозднилась. Обратно пойдем — не встретим ли...
И обратно идут — нет Маланьи.
Да нет уж! Видно, что приключилося!
Соседка и сунься в избу. Хвать! — и дверь не заложена. Неладно что-то. Вошла, огляделась.
Маланья, матушка!
А баба-то лежит на лавке, во все глаза глядит, сама не шелохнется.
Почто коровушку-то не прогоняла? Ай нездоровилось?
Молчит баба.
Да что с тобой приключилось-то? Почто молчишь?
Молчит баба, ни слова не говорит.
Господи помилуй! Да где у тебя мужик-то?.. Василий, а Василий!
Глянула на печь, а Василий там лежит, глаза открыты — и не ворохнется.
Что у тебя с женой-то? Ай попритчилось?
Молчит мужик, что воды в рот набрал. Всполошилась соседка:
Пойти сказать бабам!
Побежала по деревне:
Ой, бабоньки! Неладно ведь у Маланьи с Василием: лежат — пластом — одна на лавке, другой на печи. Газоньками глядят, а словечушка не молвят. Уж не порча ли напущена?
Прибежали бабы, причитают около них:
Матушки! Да что это с вами подеялось-то?.. Маланьюшка! Васильюшка! Да почто молчите-то?
Молчат оба что убитые.
Да бегите, бабы, за попом! Дело-то совсем неладно выходит.
Сбегали. Пришел поп.
Вот, батюшка, лежат оба — не шелохнутся; глазоньки открыты, а словечушка не молвят. Уж не попорчены ли?
Поп бороду расправил — да к печке:
Василий, раб божий! Что приключилось-то?
Молчит мужик.
Поп — к лавке:
Раба божия! Что с мужем-то?
Молчит баба.
Соседки поговорили, поговорили — да и вон из избы. Дело не стоит: кому печку топить, кому ребят кормить, у кого цыплята, у кого поросята.
Поп и говорит:
Ну, православные, уж так-то оставить их боязно, посидите кто-нибудь.
Той некогда, другой некогда.
Да вот, — говорит, — бабка-то Степанида пусть посидит, у нее не ребята плачут — одна живет.
А бабка Степанида поклонилась и говорит:
Да нет, батюшка, даром никто работать не станет! А положи жалованье, так посижу.
Да какое же тебе жалованье положить? — спрашивает поп да повел глазами-то по избе. А у двери висит на стенке рваная Маланьина кацавейка, вата клоками болтается. — Да вот, — говорит поп, — возьми кацавейку-то. Плоха, плоха, а все годится хоть ноги прикрыть.
Только это он проговорил, а баба-то, как ошпарена, скок с лавки, середь избы стала, руки в боки.
Это что же такое? — говорит. — Мое-то добро отдавать? Сама еще поношу да из своих рученек кому хочу, тому отдам!
Ошалели все. А мужик-то этак тихонько ноги с печи спустил, склонился да и говорит:
Ну вот, баба, ты перво слово молвила — тебе и горшок мыть. | |
Сказка № 307 | Дата: 01.01.1970, 05:33 |
|---|
Государь ты наш Сидор Карпович, много ли тебе от роду лет?
Семьдесят, бабушка, семьдесят, Пахомовна!
Государь ты наш Сидор Карпович, когда ты умирать будешь?
В среду, бабушка, в среду, Пахомовна!
Государь ты наш Сидор Карпович, когда ж тебя хоронить будут?
В пятницу, бабушка, в пятницу, Пахомовна!
Государь ты наш Сидор Карпович, чем тебя поминать будут?
Блинами, бабушка, блинами, Пахомовна!
Государь ты наш Сидор Карпович, во что после тебя возвонить будет?
В сковороду, бабушка, в сковороду, Пахомовна!
Государь ты наш Сидор Карпович, много ли у тебя детушек?
Семеро, бабушка, семеро, Пахомовна!
Государь ты наш Сидор Карпович, чем после тебя поить-кормить будет?
По миру, бабушка, по миру, Пахомовна!
Государь ты наш Сидор Карпович, по миру ходить — зима студена!
В лапотках, бабушка, в лапотках, Пахомовна!
Государь ты наш Сидор Карпович, по миру ходить — собаки съедят!
С палочкой, бабушка, с палочкой, Пахомовна!
Государь ты наш Сидор Карпович, по миру ходить — не во что милостыню класть!
В сумочку, бабушка, в сумочку, Пахомовна! | |
|
