Сказка № 4932 | Дата: 01.01.1970, 05:33 |
|---|
 Ульчи на Амуре давно живут. С тех пор, как они пришли сюда, маленькие сопки большими стали, большие речки маленькими стали.
Три рода ульчей – Сулаки, Зоринча, Сенкинча – родичами были, один огонь имели. Друг около друга жили: их деревни на берегу Амура подряд стояли.
Жили ульчи дружно. Всей деревней дома ставили: кто глину месит, кто столбы рубит, кто жерди на крышу таскает. Всей деревней рыбу ловили: кто на большой лодке, кто на оморочке, кто, на бревнышке сидя, рыбу в сетки гонит. С лесными людьми, с водяными людьми дружно жили: всегда и нерпа, и таймень, и кета, и соболь, и сохатый у ульчей были.
В роду Сулаки был один мальчик, по имени Мамбу.
Когда родился он, мать своим молоком его пятнадцать дней умывала. Отец на колыбель Мамбу топорик да нож повесил, чтобы мальчик к оружию привыкал:
Только Мамбу нож увидал, сразу за него обеими руками уцепился и из колыбели вылез. Удивились отец и мать. Богатырь наш Мамбу будет или несчастный человек! – про себя подумали. А Мамбу из дома вышел, камень бросил в ольховник – рябчика убил. Над дверью птицу повесил, чтобы все видели, что в доме охотник родился. Среди хороших людей лучше всех будет! – сказали тогда про Мамбу.
Плохих людей до сих пор Сулаки не видели. Только в скором времени и с плохими людьми довелось им повстречаться. Осенью, когды рыба шла, Сулаки полные амбары рыбой набили, юколы для собак наготовили, осетровыми да кетовыми брюшками запаслись на всю зиму, насушили, навялили рыбы. Брусники, земляники, корешков сараны да голубицы набрали, запасли.
Глядят однажды Сулаки: плывет по Амуру лодка. Большая, нос и корма вверх подняты.. Не видели ульчи таких до сих пор. На лодке паруса желтые. На мачте значок с золотым драконом развевается. Под лодкой буруны играют. В лодке много людей сидит. В руках людей – мечи в две ладони шириной, а в руках у людей – копья в два роста высотой. Лбы у людей – бритые, сзади – косы до полу висят, темной тесьмой перевязанные. Говорят старики:
– Надо по-хорошему людей встретить! Чужие люди, издалека, видно! Новостей у них, поди, много!
Говорит Мамбу:
– Плохие люди это. От них в тайгу уйти надо. Зачем мечи в руках держат? Зачем копья понаставили?
Остановилась лодка у деревни Сулаки. Вышли из лодки люди. Главного на носилках вынесли. Под его тяжестью восемь носильщиков сгибаются. На голове у него шапка с павлиньим пером да яшмовым шариком. Халат на нем всеми цветами, как радуга, переливается. Живот у приезжего такой, что из-за него и лица не видать. Посмотрел на него Мамбу и говорит:
– Это не человек, а брюхо! Не к добру приехал!
– Что ты понимаешь? – говорят старики.
Кинулись ульчи к приезжим. Закон велит приезжего обогреть, накормить, лучший кусок отдать. Женщины на блюдах тащат рыбу, мось, кашу.
А человек-брюхо, на ульчей глядя, говорит:
– Мы никанского царя люди! Наш царь – самый великий царь на земле, больше нашего царя на всем свете никого нету! Повелел он дань с вас взять!
Не понимают ульчи, что такое дань. Никому никогда дани не платили. Спрашивают, что это такое. Отвечает им никанский человек-брюхо:
– Будем у вас брать по соболю с каждого человека. И так будет вечно! Обещает никанский царь за это миловать вас своей милостью и жаловать вас. Позволит вам рыбу ловить в реке, зверя бить в лесу и воздухом дышать позволит!
Удивились люди. Женщины говорят:
– Видно, бедные это люди. Соболей, видно у них нету. Видно, никанскому царю холодно. Пусть погреется нашими соболями!
А никанские люди уже и сами по домам пошли. По всем домам пошли, по всем амбарам полезли, благо, что у ульчей никаких замков никогда не было – от кого запирать, когда все свои? Рыщут никанские воины, тащат пушнину. По соболю с человека давно взяли, а все меха – и медведя, и соболя, и рысь, и нерпу, и лисицу, и колонка – все в лодку несут. Глаза выпучили, запыхались, двое за одну шкурку хватаются.
Говорит Мамбу человеку-брюхо:
– Почтенный человек! Уже давно твои люди взяли то, что ты данью называешь, а все вытаскивают наши меха... Скажи, не пора ли перестать?
Зашевелился человек-брюхо. Голову вытянул. На Мамбу смотрит. Да такими глазами, будто змея Химу: горят глаза у него зеленым огнем, так бы и съел мальчика:
– А остальное воины берут мне и себе за то, что мы вам милость никанского величества привезли. Устали мы и поистратились в дороге, долго до вас ехали!
Видят старики, что от милости никанского царя они всего добра лишились, головами качают, на нй-канских людей обиделись. Говорит Мамбу: – Отобрать надо у них все! А как отберешь?
Стаскали чужие люди всю пушнину в лодку. Сверху на нее человек-брюхо сел. Оттолкнулись баграми от берега и поплыли обратно.
Вот тебе и гости! На угрщенье и не посмотрели, только амбары разорили. Стали женщины плакать. Стали мужчины ругаться. Мамбу совсем рассердился. Не нам, так и не им! – говорит. Вышел он на берег. Стал свистеть. Всем известно, когда у воды свистишь – ветер начинается. Надул Мамбу щеки. Столько воздуху набрал, что сам круглый стал. Долго свистел. На его свист сначала маленький ветер прибежал. Зашевелилась трава, воду на реке зарябило, на мачте никанской лодки значок заполоскался. А Мамбу свистит. Прилетел средний ветер на помощь младшему брату. Зашелестели листья на ветках, стали ветки раскачиваться. На волнах в реке барашки заплясали. На никанской лодке мачта стала гнуться. А Мамбу свистит. Видит средний ветер – у него силы тоже не хватает. Позвал на помощь старшего брата. Примчался большой ветер. Стали деревья гнуться и ломаться. На Амуре вода потемнела, волны вспенились, выше домов поднимаются. С никанской лодки паруса сорвало, мачту сломало, стало лодку заливать... А ветер все сильнее и сильнее! Опрокинул лодку. Попадали в воду никанские воины. На ком оружия больше было, те сразу на дно пошли, на ком поменьше – те на волнах плавают. А человек-брюхо, как пузырь, на волне качается, утонуть не может – очень жирный! Все, что у Сулаки чужие люди взяли, в эту бурю потеряли да все свое погубили. Едва-едва на другой берег вылезли. К маньчжурскому амбаню побежали. Спрашивает тот, что с ульчей никанскому царю взяли. Говорит человек-брюхо, из халата воду выжимая:
– Амурскую воду взяли!
... А ветер все сильнее и сильнее. Стало ульчские дома пошатывать. Стало с крыш жерди раскидывать. Просят старики Мамбу:
– Перестань дуть!
А Мамбу уже весь воздух выпустил. Уже без него ветры гуляют по Амуру. Кричит им Мамбу:
– Довольно!
Разыгрались ветры, не слышат... Схватил тогда Мамбу свой боевой лук, натянул тетиву из жилы сохатого, наложил стрелу из железной березы, поддел горящий уголь и выстрелил в большой ветер, домой побежал. Тихо стало. Волны улеглись. Деревья опять ровно стоят. Говорит Мамбу:
– Рысь всегда в одно место ходит воду пить! Опять никанские люди сюда придут. Надо с этого места уходить! Человек-брюхо, пока всех нас не сожрет, приходить будет...
Не послушались старики. Не хотели родное место оставить.
– Как можно! – говорят. – Наши отцы тут похоронены!
Сколько-то времени прошло, зимой опять те же люди к Сулаки явились. На больших нартах приехали. В нарты страшные звери запряжены: голова, как у оленя, на хвосте волосы, на четырех ногах круглые копыта, на шее волосы на одну сторону. Людей вдвое больше, чем раньше. И человек-брюхо с ними.
Опять дань требуют. Опять по амбарам пошли.
Говорит Мамбо человеку-брюхо:
– Никто еще с одного места две ветки не срезал!
Закричал человек-брюхо на Мамбу, ногами затопал. Подскочили воины к Мамбу, в сторону отбросили.
Пошел Мамбу домой. Медвежьего сала достал. Кусками его нарезал. К никанским нартам подо-брался, сало к нартам снизу подвязал.
Опять никанцы у Сулаки все амбары обчистили. Пушнину, вещи всякие и еду забрали. На нарты уселись. На своих зверей закричали. Поскакали звери. Только полозья скрипят да снежная поземка вслед нартам вьется. Опять плачут женщины. Ругаются старики. Говорит им Мамбу: – Всех собак сюда давайте!
Привели всех собак, какие в деревне были. Взял Мамбу самого сильного вожака, кусок сала медвежьего, в чужой след носом ткнул. Учуял вожак, в какую сторону сало поехало, кинулся по следу. Остальные собаки – за ним!
... Едет человек-брюхо на нартах своих. Радуется – много с ульчей взял! Сколько царю отдаст – несчитает, а сколько себе оставит – про то молчит.
Уже до середины Амура доехал человек-брюхо со своими людьми.
Тут собаки чужих людей догнали. Медвежьим салом пахнет. А где сало – не поймут собаки, и давай трепать людей! Половину насмерть загрызли, тех зверей покусали, что в упряжке были. Весь поезд расстроился. Пустились никанцы бежать, а собаки на них висят, вцепились. Кое-как, уже на другом берегу, от собак человек-брюхо отбился. Прибежали к маньчжурскому амбаню. Спрашивает тот, сколько даней с ульчей взяли. Сам про себя считает, что царю послать, что себе оставить. Отвечает человек-брюхо, из халата и тела собачьи зубы вытаскивая: – Собачьи зубы вот взяли!
Разгневался амбань. Велит войско на Сулаки послать. Всех велит истребить...
Целая туча воинов на ульчей пошла. На беду, Мамбу в деревне не было. Ушел он к таежным людям в гости да задержался. Домой только летом пришел.
Видит – все Сулаки побиты, все дома сожжены. Ни одной живой души во всей деревне. Только вороны каркают да в небе над деревней кружат. Видит Мамбу – храбро дрались Сулаки, много чужих воинов побили, да поздно за оружие взялись – и сами все полегли.
Заплакал Мамбу-сирота.
Делать нечего. Надо кости сородичей поднимать – так закон велит: за убитых мстить надо! За каждого убитого – врага убить надо! А одному не справиться с этим...
Пошел Мамбу к Зоринча, помощи просить. К деревне подошел, а там уже и пепел холодный: все дома никанцы спалили, всех Зоринча в плен увели.
Пошел Мамбу к Сенкинча, помощи просить, за два рода мстить. К деревне подошел. А там пустые дома стоят. Все вещи ветер пылью занес. По деревне только крысы бегают. Ушли из родной деревни, никанцев испугались. Куда ушли – кто знает. Следов не оставили.
Заплакал Мамбу-сирота. Как врагам отомстить? Пошел Мамбу к речным людям помощи просить. Собрались те люди. Послушали Мамбу. Говорит ему старый человек-калуга:
– Хорошие люди Зоринча и Сенкинча были! Мы тебе рады бы помочь. Но без воды мы жить не можем. Как на суше воевать будем? По земле ходить не умеем!..
Пошел Мамбу к таежным людям. Собрались те, узнав, что простой человек к ним пришел помощи просить. Рссердились таежные люди, зарычали. Говорит старый человек-медведь сироте Мамбу, что рады бы таёжные люди отомстить за Сулаки, отомстить за Зоринча – хорошие люди были, – только через реку переплыть таежные люди не могут...
Пошел Мамбу к лесным людям. Поклонился березе, сказал, какая у него беда случилась. Говорит:
– Вы и реку переплывете, вы и посуху пойдете. Вас прошу помочь мне! Один не могу отомстить.
Согласились лесные люди.
Взял Мамбу топор. Много березы нарубил. Ошкурил – кору с березы снял. На чурки березу порезал. Глаза на чурках сделал, чтобы видели дорогу. Нос на чурках сделал, чтобы слышали запах дыма на халатах у тех, кто Сулаки погубил, кто Зоринча увел. Рукой похлопал. Зашевелили чурки глазами, на Мамбу смотрят, что скажет?
– Эй вы, древесные люди! – говорит Мамбу. – На войну ступайте! Один я не могу за всех отомстить. Вас прошу! Вас прошу – идите! Обидчиков ни одного в живых не оставляйте!
Дорогу древесным людям показал. Бултыхнулись те в воду, по той дороге поплыли, откуда никанские люди приезжали.
Сел на берегу Мамбу.
Не ел, не пил, пока древесных людей ждал...
А древесные люди реку переплыли. По земле ни-канской поскакали. В том городе человек-брюхо с амбанем во дворце сидят, богатую добычу делят, сидят, пролитой кровью похваляются. И воины их тут же, ульчские вещи делят, из-за каждой шкурки ссорятся. Вдруг из окон стекла полетели. В окна и двери древесные люди ввалились – и давай обидчиков стукать! Мечей не боятся древесные люди. Криков не слушают – ушей нет. Подножку не дашь – ног у них нет. Пощады не попросишь – сердца у них нет!
Всех обидчиков переколотили древесные люди. Человека-брюхо так с двух сторон стукнули, что от него только жирное пятно на полу осталось. Амбаню столько шишек понаставили, что до конца жизни узнать сам себя не мог...
... Сидит, ждет Мамбу-сирота. Черный как земля стал.
Вернулись древесные люди. На берег вылезли.
– Всех побили! – говорят. – Что дальше делать?
– Спасибо! – отвечает Мамбу.
Глаза древесным людям закрыл, носы стесал. Стали они опять как простые чурки. Тальнику Мамбу нарубил. Тем тальником чурки связал, плот сделал. На плот сел. От родного берега шестом оттолкнулся, заплакал:
– Как один здесь жить буду. Не может человек жить один. Других людей искать поплыву. Имя свое позабуду, в чужой род попрошусь!
Поплыл Мамбу по Амуру.
Будет плыть по реке, сколько сил станет. Мимо деревни плыть будет, кричать будет: Эй, люди! Своим меня считайте! Имя мне дайте! В свой род примите!
Только долго Мамбу плыть не будет.
Такого молодца любая деревня возьмет. Любой старик такого молодца сыном считать будет, только крикни Мамбу...
А про Сулаки, Зоринча и Сенкинча с тех пор ничего не слышно. Только в сказках про них старики рассказывают. | |
Сказка № 4931 | Дата: 01.01.1970, 05:33 |
|---|
Жили старик со старухой. Взял старик котелок, топор, да и по-I шел в тайгу. Шел, шел он, уви-дал следы лисицы и зайцев. Тогда старик у корня одного дерева лег, как будто спит. Лежит.
Приходит лиса и говорит: – Ой, ой, старик-то почему умер? Топор, котел, огниво у него. Замерз, видно.
Потом стала лисица созывать всех друзей:
– Жители лугов, го, го, го, жители лесов, го, го, го, старик умер, спасите бедного старика!
Множество лисиц, зайцев пришло. Старика того за голову, за руки, за ноги схватили, давай из леса к берегу спускать.
Пришли к дому. Одна лиса за старухой пошла.
Говорит старуха:
– В дом старика занесите.
Лисицы, зайцы старика в дом внесли, на пол положили. Старуха дверь, окна, печку закрыла наглухо. Потом говорит:
– Вставай старик!
Старик быстро поднялся. Схватил палку да давай лисиц, зайцев палкой бить. Всех перебил. Так они со старухой разбогатели. | |
Сказка № 4930 | Дата: 01.01.1970, 05:33 |
|---|
На берегу широкого и полноводного Мангу (река Амур) стояло заброшенное стойбище. Его полуразвалившиеся дома далеко виднелись по реке. Люди боялись этих мест.
Как попали в эти места две сестрицы-пудин, никто не знает, никто не ведает. Не знали ) об этом и они сами. Только жили они в верхней части стойбища у самой тайги. Рано утром, когда запоет первая птица, они поднимались с теплого кана и шли ловить рыбу – сазана, калугу, амур, ленка или что попадется. Надоест им рыбачить, идут охотиться в тайгу, и тогда берегись, не попадайся им на глаза зверь таежный, птица поднебесная. Их луки не знали промаха, их копья разили насмерть.
И всегда в их доме был порядок и достаток. Так они и жили.
Но вот однажды, поздно вечером, пришли к ним в дом два молодца, да так и остались ночевать. Шел день за днем, ночь за ночью, а они жили теперь вчетвером. И с этих пор уже уже никто не мог сказать, что это заброшенное стойбище. И потекли бы опять сюда гости к ним и сверху реки, и снизу реки. Да приключилась беда – пришла неизвестно откуда. Исчезли молодцы, ушло счастье, улетели птицы лесные, убежали звери таежные. Казалось, что кто-то ждет только того, чтобы и сестрицы-пудин из стойбища уехали. Но сестрицы продолжали жить в стойбище и ожидать своих мужей. Родились у них двое детишек, у старшей – сын, у младшей – дочь. И стали сестрицы наблюдать с этого времени чудо странное.
Выйдут они из дома – на улице порядок, лыжи у стены поставлены, нарты под амбар спрятаны, берестяные ведра с водой стоят, в корзине рыба живая еще хвостом бьет, на доске кусок мяса лежит, кровь источает. Заглянут в амбар, а там всего полно, даже закрыть трудно.
Удивлялись они, удивлялись этому чуду, а потом и удивляться перестали. Живут себе и живут. Старшая сестра любит, ласкает своего сына, а младшая как-то равнодушна к своей дочери, то ли не очень ее любит, то ли стесняется показать свою любовь.
Растут брат и сестра. И вот однажды сидят сестрицы со своими детишками дома, вдруг дверь распахнулась. Младшая сестра, чего-то испугалась, схватила свою дочь и спрятала ее на грудь под халатом, легла вниз лицом на кан и с головой одеялом накрылась. А старшая сестра с удивлением смотрит на дверь и думает: Кто же это в дом ломится без спроса?
Осторожно, бочком к двери протиснулся бурый медведь и прямо к ней подошел. От испугу старшая сестра протянула ему своего сына. А медведь как будто бы только этого и ждал. Подхватил он мальчика, посадил его на свое колено, лапой гладит, обнюхивает, как будто бы целует. А потом стал с ним играть. Мальчик не боится медведя, верхом на нем ездит, ручки в пасть запихивает, за шерсть косматую теребит. Старшая сестра это увидела, сначала удивилась, а потом успокоилась, свернула цигарку табаку и подала медведю. Смотрит на него и думает: Странно, таежный зверь, а табак курит, медведь – а сына ласкает. Странно!
Медведь покурил, поласкал мальчика, поиграл с ним, взглянул на младшую сестру на кане и ушел из дома. Смотрит старшая сестра из окна, а медведь постоял у амбара да и пошел на другую сторону Мангу-реки.
Старшая сестра и говорит:
– Сестрица, ты сегодня какая-то странная, на охоте зверя бьешь, птицу ловишь, а в доме таежного зверя застеснялась. Если испугалась его, то и пряталась бы одна, а зачем дочку с собой берешь? Он бы с ней поиграл.
Младшая сестра лежит и ничего не отвечает. Только поздно вечером сошла она с канов.
Прошло несколько дней. И опять, как в прошлый раз, сидели сестрицы вечером, вышивали халаты. Вдруг дверь распахнулась и вошел медведь. Только это был не тот медведь, который уже приходил, а другой. Он вошел и сразу же к младшей сестре направился. Та испугалась, бежать собралась. Медведь подошел, наклонился к девочке, хотел ее обнять. А пудин вырвала у него свою дочку и к себе притянула. Снова, – как и в первый раз, она прижала ее к своей груди и под халат спрятала. А сама легла лицом вниз на Каны и одеялом накрылась.
Медведь застыл на месте, посмотрел жалобным взглядом, как будто сказать что-то хотел. Старшая сестра даже слезы в уголках его глаз увидела. Сколько ни сидел на канах рядом медведь, младшая сестра и не посмотрела в его сторону, не предложила ему выкурить табаку, не показала ему девочку. Вздохнул тут медведь, встал и пошел обратно в тайгу.
Как только дверь за ним захлопнулась, старшая сестра стала ее упрекать:
– Что же ты, сестрица, так ведешь себя с гостем? Он хоть и таежный зверь, но гость. А обычай наших предков велит принять гостя, накормить его, дать трубку выкурить, расспросить о жизни. А ты все капризничаешь. Это к добру не приведет. Зверю таежному ничего не стоит обидеть тебя, поцарапать, а то и убить.
Младшая сестра быстро с кана встала, рассердилась:
– Ты за что меня упрекаешь, сестрица моя родная, сестрица моя старшая? Если этот медведь зверь – то пускай по тайге и бродит, если этот зверь – человек, то в облике человека пускай и приходит. Зачем же к нам врываться зверем таежным. Удивительно мне: утром на охоте бьем зверя таежного, вечером его как гостя принимать будем?
Ничего не смогла ей сказать старшая сестра, промолчала только.
Прошло несколько дней. Однажды сидят они, как всегда, на нарах, занимаются делами домашними. Вдруг во дворе раздался шум непонятный: не то топот медведя, не то быстрые шаги человека. Встревожились сестрицы, присмирели дети. Дверь раскрылась, вошел красивый юноша. Коса его была туго заплетена, глаза горели, сам он был стройный, как камышинка. Посмотрела на него старшая сестра, и показалось ей, что это ее прежний муж, что это первый медведь, который приходил в их дом. Смотрит на него и думает: Наверное, это кажется мне, столько лет прошло, как муж пропал?
Тогда старшая сестра достала из сундука самый нарядный шелковый халат, серьги, браслеты, носовую серьгу, надела их и сама стала красавицей-пу-дин. Провела она молодца к почетному месту – ма-лу, стала его угощать, свернула огромную цигарку табаку, величиной с птицу кори, вставила в трубку размером с динный шест, и подала мэргэну.
Сидит он на кане, несколько раз потянул трубку, вынул из-за пазухи медный кувшинчик хо, налил туда вина, подал старшей сестре:
– Ну, жена моя верная, пей вино, разве ты меня не признала? Превратил меня злой дух в медведя, заставил по тайге шататься. Но показала ты мне сына, и пали чары колдовские. И вот я опять человек. Стань снова моей женой!
Обрадовалась старшая сестра, но говорит ему:
– Как же я могу себя выдать замуж, или ты забыл обычаи наших предков? Проси меня у младшей сестры, дай ей выкуп подходящий!
Подал тут молодец вино и стал просить у младшей сестры выдать за него замуж ее старшую сестру. Выкуп обещал дать бесценный, вернуть и ей мужа.
Младшая сестра дала свое согласие.
На следующий день приплыл на лодке другой красивый и сильный молодец. Вошел он в дом с разными вкусными яствами, подошел к младшей сестре, а та как сидела на нарах, так и осталась там.
Повернулась к стене, сидит и вышивает, на пришедшего молодца внимания не обращает.
Старшая сестра угощает зятя и никак не может понять, почему так ведет себя младшая сестра. Думает она: Почему же сестрица так себя ведет, не нравится ей то медведь, то молодец? А может быть, это ее прежний муж, она его не узнала, да еще и прогонит .
Кончили они пировать. Этот молодец встал, вышел на улицу и разжег огромный костер. Когда он разгорелся, то прямо прыгнул в него. Еще выше взметнулось пламя, а молодец исчез. Старшая сестра опять думает: Зачем же это он сделал? От обиды, что жена его не признала?
Пришла она в дом и рассказала все своей сестре.
Младшая сестра на следующий день в другом месте тоже разожгла большой костер, но немного поменьше костра молодца. Надела на себя самый нарядный халат, в котором на свадьбе была, нанизала на пальцы колечек до самых ногтей, надела серебряных и золотых браслетов от запястья до локтя. Затем схватила свою дочь и прыгнула вместе с ней в костер. Прыгнула она и сразу же потеряла сознание. Когда очнулась, то очутилась в буни – подземном царстве мертвых. Идет она по буни и набрела на небольшой домик. Зашла в него, а там сидит старушка:
– Ой, дочка, давно я тебя жду! Знаешь ли ты, что твой муж скоро умрет. Он сильно рассердился на тебя. Ты его не признаешь. Не бойся его, он тебе вреда не хочет, добро, принесет. Теперь иди вперед! Там встретишь две горные речки: с черной и с белой водой. Вымой в этих водах дочку, покупайся в них сама! А теперь иди! – сказала ей старушка.
Пошла пудин, шла она, шла и дошла до двух горных речек. Одна речка с белой водой, другая – с черной. Одна течет из подземного мира в мир живых, другая в обратном направлении – из мира живых в мир мертвых. Подошла пудин к речке с белой водой, вымыла девочку, подошла к реке с черной водой – выкупалась сама. И пошла дальше. Шла-шла и встретила еще одну старушку.
– Э-э, девушка, как тебе удалось дойти до этого места? Никто еще из людей Среднего мира сюда не доходил. Иди сюда, я тебе помогу! – говорит старушка.
Подошла к ней пудин, старушка обмыла ее тело и лицо, ополоснула ребенка в прозрачной воде, дала им новую одежду А потом и говорит:
– Детка, скоро придет сюда твой муж. Когда он придет, то возьмет девочку и поцелует. Не отнимай девочку. Это спасет его от смерти. До этого я его спасала, но сегодня мои силы иссякнут. Это же твой муж, стань опять его женой!
Вечером зашел молодец, подошел к ребенку, стал с ним играть, обнимать, целовать. А на прощание поцеловал он дочку, а та его. Только тогда девуш-ка-пудин увидела, что это был ее муж. Она бросилась к нему на шею и стала просить прощения. Злой дух заколдовал и ее так, что она не могла видеть своего мужа. Вновь они стали мужем и женой. Старушка им на прощание сказала:
– Дети мои, мне с вами больше оставаться нельзя, меня ждут другие дела. Вы же живите мирно и счастливо. Больше злого духа не будет. Ваша любовь изгнала его из мира живущих людей. А теперь поезжайте к себе на родину, там вас ждет сестра с мужем и сыном.
Старушка превратилась в утку и улетела.
Молодец взял жену и дочку, посадил их на нарты, и поехали они на великую реку Мангу. Там они и сейчас живут. А злого духа больше не стало, не появляется он среди людей земли. Не стало больше и заброшенных стойбищ. | |
Сказка № 4929 | Дата: 01.01.1970, 05:33 |
|---|
Хорошая работа даром не пропадает, людям пользу принесет. Не тебе – так сыну, не сыну – так внуку.
Умер у одного ульчского парня старый отец.
Перед смертью позвал к себе сына, посмотрел на него, заплакал:
– Жалко мне тебя, сын! Дед мой ангаза – бедняк – был, отец был ангаза, меня всю жизнь так звали, и тебе, видно, придется ангаза быть! Всю жизнь я на богатого Болда работал и ничего не заработал. У Болда рука легкая – когда он берет. У Болда рука тяжелая – когда он дает. Ничего тебе я не оставляю. Только нож, огниво да острогу. Они мне от отца остались, отец их от деда получил... Пусть они тебе теперь послужат! Сказал это отец и умер.
Одели его в последнюю дорогу. Похоронили.. Малые поминки устроили.
Взял Монокто нож, огниво да острогу и стал на Болда работать, как отец его работал.
И забыли люди, как его зовут, стали называть ангаза-бедняк.
Верно старик сказал: тяжелая у Болда рука, когда он дает. Позвал Болда парня Монокто, говорит ему:
– На твоем отце долг был. Долг его на тебя перешел. Не отработаешь за отца – не повезет шаман его душу в Буни. А я тебе помогать буду: кормить, одевать буду; что съешь, износишь – за тобой считать буду.
Стал Монокто за отца отрабатывать. Стал Болда ему помогать. Только от его помощи бедняку что ни день, все хуже становится. Ходит Монокто в обносках, питается объедками, слова сказать не смеет. Говорит ему Болда, едва рот разевая от жира:
– Трудись, Монокто, трудись. Мы с тобой теперь, как братья: оба помогаем душе твоего отца в Буни попасть: я – тем, что тебе работу даю, а ты – тем, что трудишься! Работай, Монокто!
Молчит парень, работает. До того доработался, что на нем едва халат держится – ребра все пересчитать можно.
А к Болда отовсюду богатство идет. Он с заморскими купцами дружит, товары у них покупает да сородичам продает за три цены. На него полдеревни на реке работает – рыбу ловят, сушат, вялят юколу, да за собаками Болда ходят. Полдеревни на него . в тайге работает – зверя да птицу бьют. Болда все к себе в дом тащит. Десять жен у Болда – всех за долги у сородичей отобрал, ни за одну выкуп не платил. Десять невольников у Болда – свои долги отрабатывают, свою жизнь горькую проклинают.
Что ни осень, едет Болда в Никанское царство на десяти лодках с желтыми парусами из рыбьей кожи. В городе Сань-Сине сам амбань – начальник – с Болда чаи распивает, меха у богача покупает, сколько за шкурки Болда отдал – не спрашивает, а ему цену хорошую дает.
Жиреет Болда все больше и больше. Что ни день – Болда все толще делается. А Монокто уже едва ноги таскает.
Просит однажды Монокто:
– Позволь мне для себя рыбы наловить! Видишь – у меня живот уже к спине прилип! Пропаду я – как долг за отца отработаю? Говорит Болда добрым голосом:
– Налови, налови, ладно! Только сперва – мне, в большой чан, а потом себе... Да мою острогу не бери. Да мою лодку не тронь.
Целый день Монокто рыбу ловил, пока чан Болда не наполнился. Тут дождь пошел. Так и хлещет. Сел ангаза на берегу: как себе рыбу ловить? Лодки у парня нету. Силы у парня нету. Взял Монокто отцовскую острогу, а кинуть ее не может. Посмотрел парень на свои руки, заплакал:
– Погибаю я совсем, смерть подходит, руки мои сохнут! – Посмотрел на отцовское наследство: нож, острогу да огниво, и рассердился: – Плохие вы помощники! Сколько лет работали вы, давно бы сами все делать научились... А вы без рук моих ни на что не годитесь!
Стыдно стало ножу...
Зашевелился он на поясе у Монокто, из чехла выскочил, в лес побежал. Сухостой принялся рубить, целую гору нарубил. Тальник на шалаш принялся резать, много нарезал.
Посмотрело огниво на своего хозяина. А Монокто лежит – не шевелится. Выскочило огниво из мешочка, к сухостою подскочило, огонь выкресало, костер разожгло.
А нож тем временем шалаш сделал. И опять в тайгу поскакал. Большой тополь свалил. Принялся лодку долбить. Только стружки кольцами в разные стороны завиваются да бревно кряхтит, с боку на бок переворачивается, то одну, то другую сторону подставляет... Оглянуться Монокто не успел, как отцовский ножик сделал парню лодку хорошую, какой еще ни один мастер не делал.
Сел Монокто в шалаш. К костру руки протянул. Отогревать стал, чтоб за острогу взяться.
Зашевелилась та острога. Стыдно стало ей, что товарищи ее работают, а она без дела лежит. Поднялась, черенком лодку в воду столкнула. Поплыла лодка по реке. Огниво в лодку вскочило, стал огонь высекать. Рыба на огонь идет. Острога за работу взялась. Как ударит в воду – так тайменя, осетра или амура тащит!
К берегу лодка подплыла. Острога у шалаша встала. Огниво в мешочек спряталось.
... Наелся Монокто досыта. Чувствует – силы у него прибавляется, опять человеком он становится. А нож, свое дело сделав, в чехол на поясе Монокто прыгнул.
Говорит им Монокто:
– Вот спасибо вам! Теперь вижу, помощники вы хорошие! С вашей помощью я долг отца отработаю. На себя рыбачить стану. Про Болда думать не буду!
А Болда – тут как тут! Увидал огонь на реке, услыхал, как рыба плещется, унюхал, что жареной рыбой пахнет, и невтерпеж ему стало – кто это без его ведома костер палит, рыбу ловит, жареное ест? Прибежал. Видит – ангаза у костра сытый сидит, шалаш над ним просторный, костер у шалаша большой, у берега лодка новая стоит, рыбы полная...
– Э-э! – говорить Болда. – Как же это так, ангаза, получается? Долг отца отработать не можешь, а сам такую большую добычу имеешь. Говорил, силы нет, а сам, смотри, какой шалаш сделал! Зачем лодку мою взял?
– Не твоя это лодка! – отвечает ангаза Монокто.
– И не твоя. У тебя лодки нет! – говорит Болда.
– Моя! – отвечает Монокто.
Рассказал парень, как ему стариковские вещи помогли, когда он помирать собрался.
Посмотрел Болда на парня. Говорит ему тихим голосом:
– Вот и хорошо, ангаза! Я тебе долг прощу. Только ты мне свой нож отдай!
Опечалился Монокто. Подумал, покурил. Придется нож отдать. Отдал нож. А Болда не уходит. Опять говорит добрым голосом:
– Я тебе большой отцовский долг простил. А за ним еще средний долг есть. В среднем амбаре на стене зарубка есть. Давай твою острогу!
Вздохнул Монокто, отдал острогу. А Болда все сидит. Покурил, покурил, говорит сладким голосом:
– За твоим отцом, ангаза, еще маленький долг есть, на стене в моем маленьком амбаре тоже зарубка есть. Давай уж огниво твое. Отец чистым станет. А то, что за тобой, потом с тебя возьму...
Заплакал Монокто. Отдал Болдо и огниво.
Только он богача и видел! Убежал Болда. Одной рукой стариковы вещи держит, другой рукой – живот свой толстый, чтобы бежать не мешал.
«Ничего, – думает Монокто, – большую тяжесть с себя снял – отцовский долг, теперь легче мне будет!»
Утром поднялся Болда. Радуется, что теперь стариковы вещи на него работать будут, а кормить их не надо. Пошел Болда в лес. Там на него бедняки работали – лодку делали, из тополя, долбили. Растолкал всех Болда, раскричался:
– Что вы плохо работаете?! Кормить вас не буду! Мне один нож все быстрее сделает, чем вы, лентяи! Этот нож Монокто лодку сделал, пока парень трубку выкурил...
Вынул Болда нож из чехла. Бросил в лес. Упал нож и не шевелится. Не идет лес валить. Не идет лодку делать. Как так? – говорит Болда.
– Нож у Монокто сам работал! Посмотрели люди на богатого, говорят:
– У Монокто руки все делать умеют, оттого и нож их слушается. У тебя руки только и умеют деньги считать да собирать.
Побежал Болда на реку. Схватил острогу и в реку кинул. Ушла острога в воду. Воткнулась, в дно. Не мог ее Болда вытащить, как ни бился.
Рассердился Болда. Понял, что стариковы вещи ему служить не хотят. Вытащил огниво из мешка, бросил на землю. Упало огниво, высекло огонь. Побежал огонь по земле. К дому Болда подкатился, к амбарам. Не успел Болда и глазом моргнуть, как пошел огонь по амбарам да по дому гулять. Загорелось добро богача.
Кинулся Болда огонь топтать. Затоптать хотел, да не смог. От огня нагрелся Болда. Весь жир его растопился.
Растаял Болда. Только и остались от него унты да халат, что ему беднячки шили.
Пошел Монокто на то место, куда богач его нож бросил. Видит, ушел нож в камни. Стали те камни железные. Коли растолочь их да на огне расплавить – из них железо потечет. Пошел Монокто за своей острогой. Рукой за неевзялся, глядит, показались на остроге зеленые побеги, дерево выросло из остроги. Стали ульчи из того дерева делать копья да черенки, да шесты, твердые да гибкие – лучше не найдешь!
Пошел Монокто за огнивом. На том месте, где у Болда дом да амбары стояли, болото стало, а на болоте синие огоньки порхают от стариковского огнива, сторожат проклятое место.
Поклонились люди Монокто, имя его вспомнили!
Спасибо тебе, Монокто, – говорят, – что ты от Болда избавил нас. | |
|
