Сказка № 433 | Дата: 01.01.1970, 05:33 |
|---|
В одной небольшой деревушке жили три брата: Семен, Василий и третий — Емеля-дурак. Старшие братья были женаты и занимались торговлей, а Емеля-дурак все лежал на печи, перегребал сажу и спал по несколько суток непробудным сном. И вот однажды братья решили ехать в столичный город для покупки товаров. Емелю разбудили, стащили с печи и говорят ему: \"Мы, Емеля, уезжаем в столичный город за разными товарами, а ты живи с невестками хорошо, слушайся их, если они тебя попросят в чем-нибудь им помочь. Если ты будешь их слушать, то мы за это тебе привезем из города красный кафтан, красную шапку и красную подпояску. А кроме того — еще много гостинцев\". А Емеле всего пуще нравилась красная одежда; он обрадовался таким нарядам и от радости захлопал в ладоши: \"Все, братцы, будет сделано для ваших жен, если только купите такие наряды!\" Сам опять залез на печь и тут же заснул непробудным сном. А братья попрощались со своими женами и отправились в столичный город. Вот Емеля спит сутки, спит другие, а на третьи сутки невестки его будят: \"Вставай, Емеля, с печи, уж, наверное, выспался, ведь спишь трое суток. Сходи за водой на реку!\" А он им отвечает: \"Не приставайте ко мне, я спать очень хочу. И сами не барыни, сходите по воду!\" — \"Ты ведь давал слово братьям, что будешь слушаться нас! А сам отказываешься. В таком случае мы напишем братьям, чтоб они не покупали тебе ни красного кафтана, ни красной шапки, ни красной подпояски, ни гостинцев\".
Тогда Емеля быстро соскакивает с печи, надевает опорки и худой кафтан, весь замазанный сажей (а шапку он никогда не носил), взял ведра и пошел на реку.
И вот, когда он набрал воды в проруби и хотел уже идти, увидел, как вдруг из проруби появилась щука. Он и подумал: \"Хороший пирог испекут мне невестки!\" Поставил ведра и схватил щуку; но щука вдруг заговорила человеческим голосом. Емеля хоть был дурак, но знал, что рыба не говорит человеческим голосом, и очень испугался. А щука ему сказала: \"Отпусти ты меня в воду на свободу! Я тебе со временем пригожусь, буду исполнять все твои приказания. Ты только скажи: \"По щучьему веленью, а по моему прошенью\" — и все для тебя будет\".
И Емеля отпустил ее. Отпустил и думает: \"А может, она меня обманула?\" Подошел он к ведрам и громким голосом крикнул: \"По щучьему веленью, а по моему прошенью, ведра, идите в гору сами, да не пролейте ни одной капли воды!\" И не успел он докончить своего последнего слова, как ведра пошли.
Народ увидел и удивился такому чуду: \"Сколько мы прожили на свете, не только видать, даже слыхать не пришлось, чтоб ведра ходили сами, а у этого дурака Емели идут сами, а он идет сзади и посмеивается!\"
Когда ведра пришли в дом, то и невестки удивились такому чуду, а он скорёхонько забрался на печь и заснул богатырским сном.
Прошло довольно много времени, у них кончился запас колотых дров, а невестки задумали печь блины. Будят Емелю: \"Емеля, а Емеля!\" А он отвечает: \"Не приставайте ко мне... Я спать хочу!\" — \"Иди наколи дров и принеси в избу. Мы хотим блины печь и тебя накормим самыми масляными\". — \"И сами не барыни — сходите, наколете и принесёте!\" — \"А если мы только наколем дрова, наносим сами, то тебе ни одного блина не дадим!\"
Но Емеля очень любил блины. Взял он топор и пошел на двор. Колол, колол, да и подумал: \"Что я колю, дурак, пусть колет щука\". И сказал про себя тихим голосом: \"По щучьему веленью, а по моему прошенью, топор, коли дрова, а дрова, летите сами в избу\". И вот топор в один момент весь запас дров переколол; вдруг отворилась дверь и в избу влетела огромная связка дров. Невестки так и ахнули: \"Что это у нас сделалось с Емелей, он прямо творит какие-то чудеса!\" А он вошел в избу и залез на печь. Невестки растопили печь, напекли блинов, сели за стол, едят. А его будили, будили, так и не разбудили.
Спустя некоторое время у них весь запас дров кончился, нужно ехать в лес. Начали его будить снова: \"Емеля, встань, проснись, — уж, наверное, выспался! Хоть бы ты вымыл свою страшную морду — ты посмотри, до чего измазался!\" - \"Умывайтесь сами, если вам нужно! А мне и так хорошо...\" — \"Поезжай в лес за дровами, у нас дров нет!\" — \"Съездите и сами — не барыни. Дрова вам принес, а блинами не кормили меня!\" — \"Мы же тебя будили, будили, а ты даже голоса не подаешь! Не мы виноваты, а ты сам виноват. Почему не слезал?\" — \"Мне на печке тепло... А вы бы взяли и положили мне блинка хотя бы три. Я бы когда пробудился, их бы и съел\". — \"Ты все нам перечишь, не слушаешься нас! Надо написать братьям, чтобы они тебе не покупали никаких красных нарядов и гостинцев!\"
Тогда Емеля испугался, надевает свой худой кафтан, берет топор, выходит во двор, заворачивает сани и берет в руки дубину. А невестки вышли смотреть: \"А почему ты лошадь не запрягаешь? Как же ты поедешь без лошади?\" — \"А зачем бедную лошадку мучить! Я и без лошади съезжу\". — \"Ты хоть бы на голову шапку надел или что-нибудь повязал! А то ведь мороз, обморозишь уши\". — \"Если будут мои уши зябнуть, то я волосами загорожу их!\" И сам сказал тихим голосом: \"По щучьему веленью, а по моему прошенью, поезжайте сами, сани, в лес да летите быстрее всякой птицы\". И не успел Емеля окончить последних слов, как ворота распахнулись и сани быстрее птицы полетели по направлению к лесу. А Емеля сидит, подняв дубину кверху, и, что ни есть голоса, напевает дурацкие песни. А волосы его стоят дыбом.
Лес был за городом. И вот приходится ему проезжать через город. А городская публика не успевает убегать с дороги: интересовались - едет какой-то молодец без лошади, в одних санях! Кто хватался за его сани, того он бил дубиной — по чему попадет. Вот он город проскакал и много народу помял и многих своей дубиной поколотил. Приехал в лес и громким голосом крикнул:
\"По щучьему веленью, по моему прошенью, топор, руби дрова сам, а дрова, летите в сани сами!\"
И чуть только он успел окончить свою речь, как уж у него был полный воз дров, и увязан крепко. Тогда он сел на воз и поехал снова через этот город. А улицы так и запрудились народом. И все рассуждают о молодце, что проехал в одних санях без лошади. На обратном пути, когда проезжал Емеля с возом дров, то еще больше подавил людей и еще больше поколотил дубиной, чем в первый раз. Приехал домой, залез на печь, а невестки так и ахнули: \"Что это у нас сделалось с Емелей, он прямо какие-то чудеса творит: у него и ведра сами ходят, и дрова сами в избу летят, и сани без лошади ездят! Нам с ним несдобровать. Наверно, он много народу помял в городе, и нас с ним посадят в темницу!\"
И решили больше его никуда не посылать. А Емеля спит себе спокойно на печи, когда же пробудится, перегребает в трубе сажу и снова засыпает.
Донесся о Емеле слух до царя, что есть такой человек, у которого сани ездят сами и что очень много народу в городе он подавил. Призывает царь верного слугу и приказывает ему: \"Иди и разыщи ты мне этого молодца и привези лично ко мне!\"
Царский слуга отправляется на розыски по разным городам, и селам, и деревням и везде и всюду получает один и тот же ответ: \"Слыхать слыхали о таком молодце, но где он живет, не знаем\". Вот, наконец, попадает он в тот город, где Емеля придавил много народу. А этот город от емелиной деревни находится в семи верстах, и как раз на разговор попал один человек из емелиной деревни и сказал ему, что такой молодец живет в его деревне, — это Емеля-дурак. Тогда царский слуга приходит в емелину деревню, заходит к сельскому старосте и говорит ему: \"Идем возьмем мы этого молодца, который столь много народу подавил\".
Когда царский слуга и староста пришли в дом Емели, то очень перепугались невестки: \"Пропали мы! Этот дурак не только себя загубил, но и нас\". А царский слуга спрашивает невесток: \"Где у вас находится Емеля?\" — \"Вон на печи спит\". Тогда царский слуга закричал громким голосом на Емелю: \"Емеля, слезай с печи!\" — \"Это зачем? Мне и на печке тепло. Не приставайте ко мне, я спать хочу!\"
И снова захрапел крепким сном. Но царский слуга вместе со старостой захотели его стащить с печи силой. Когда Емеля почувствовал, что его стащили с печи, то закричал во всю свою дурную глотку громким голосом: \"По щучьему веленью, а по емелиному прошенью, явись, дубинка, и угости царского слугу и нашего старосту хорошенько!\"
И вдруг дубинка явилась — как начала бить беспощадно и старосту, и царского слугу! Они едва живые выбрались из этой избы. Видит царский слуга, что Емелю взять нет никакой возможности, отправился к царю и рассказал ему все подробно: \"Вы посмотрите, ваше царское величество, как все мое тело избито\". И поднял свою рубашку, а тело его было как чугунное, черное, все в ссадинах. Тогда царь призывает другого слугу и говорит: \"Один разыскал, а ты иди и приведи. А если не приведешь, то я с тебя голову сниму, а приведешь — щедро награжу!\"
Другой царский слуга расспросил первого, где Емеля живет. Тот ему все рассказал. Он нанял тройку лошадей и поехал к Емеле. Когда приехал в емелину деревню, то обратился к старосте: \"Укажи мне, где живет Емеля, и помоги мне его взять\". Староста боится прогневать и царского слугу — нельзя, накажет, а емелиных побоев боится еще пуще. Он все рассказал ему подробно и сказал, что насильно Емелю взять нельзя. Тогда царский слуга и говорит: \"Так как же его нам взять?\" Староста говорит: \"Он очень любит гостинцы: конфеты и пряники\".
Набрал царский слуга гостинцев, приходит в дом к Емеле и начал будить его: \"Емеля, слезай с печи, тебе вот царь прислал много гостинцев\". Когда Емеля услыхал это, обрадовался и сказал: \"Давай, я и на печке их съем — зачем мне слезать? А потом и отдохну\". А царский слуга и говорит ему: \"Ты гостинцы съешь, а поедешь ли к царю в гости? Он тебе в гости велел приехать\". — \"Почему не съездить? Я кататься люблю\". А невестки сказали царскому слуге: \"Лучше отдайте ему на печь, что намерены отдать. И если он обещал приехать к царю, то он не обманет, приедет\".
И вот подали ему гостинцы, он их съел. Царский слуга говорит: \"Ну, наелся гостинцев, теперь поедем к царю\". Емеля ему в ответ: \"Ты поезжай, царский слуга... Я тебя догоню: не обману, приеду\", — сам лег и на всю избу захрапел.
А царский слуга еще раз переспросил невесток, верно ли, если он что обещает, то после делает? Те, конечно, подтвердили, что действительно он никогда не обманывает. Царский слуга уехал, а Емеля спит себе преспокойно на печи. А пробудится — семечки пощелкает, потом снова засыпает.
И вот прошло довольно много времени, а Емеля и не думает к царю ехать. Тогда невестки начали Емелю будить и ругать: \"Ты, Емеля, вставай, довольно тебе спать!\" Он им отвечает: \"Не приставайте ко мне, я очень спать хочу!\" — \"Но ведь ты обещал ехать к царю! Гостинцы ел, а сам спишь и не едешь\". — \"Ну ладно, сейчас поеду... Подайте-ка мне мой кафтан, а то, пожалуй, озябну\". — \"И сам возьмешь, ведь не на печи ты поедешь! Слезай с печи да бери\". — \"Нет, на санях озябну; я на печке буду полеживать, а сверху кафтан!\"
Но невестки ему говорят: \"Что ты, дурак, думаешь и делаешь? Где слыхано, чтобы люди ездили на печи!\" — \"То люди, а то я! Я поеду\".
И он соскочил с печи, из-под лавки достал свой кафтанишко, залез опять на печь, укрылся и громким голосом сказал: \"По щучьему веленью, а по моему прошенью, печь, поезжай прямо к царю во дворец!\"
И печь затрещала и вдруг вылетела на волю. И быстрее всякой птицы понеслась к царю. А он во все горло напевает песенки и полеживает. Потом заснул.
И только въехал царский слуга во двор царя, как влетает и Емеля-дурак на своей печи. Слуга увидел, что он приехал, и побежал докладывать царю. Заинтересовало такое прибытие не только царя, но и всю его свиту и все его семейство. Все вышли смотреть на Емелю, а он сидит на печи и разинул рот. И вышла царская дочь. Когда Емеля увидал такую красавицу, то очень она ему понравилась, и он сказал про себя тихим голосом: \"По щучьему велению, по моему прошению, влюбись, красавица, в меня\". А царь ему приказывает слезать с печи; Емеля отвечает: \"Это зачем? Мне и на печи тепло, я вас всех и с печи вижу... Что нужно, говори!\" Царь ему тогда строгим голосом сказал: \"Зачем ты много народа примял, когда ездил в санях?\" — \"А что они не сворачивают? И ты бы стоял разинув рот, и тебя бы задавил!\"
Царь очень рассердился на эти слова и приказал Емелю стащить с печи. А Емеля, как увидел царскую стражу, громким голосом сказал: \"По щучьему веленью, по моему прошенью, печь, лети на свое место обратно!\" И не успел он окончить последних слов, как печь с быстротою молнии вылетела из царского дворца. А ворота отворились сами...
Приехал домой, невестки спрашивают его: \"Ну что, был у царя?\" — \"Конечно, был. Не в лес же я ездил!\" — \"Ты, Емеля, творишь у нас какие-то чудеса! Почему у тебя все двигается: и сани ездят сами, и печь сама летает? А почему у людей этого нет?\" — \"Нет и не будет. А меня все слушается!\"
И заснул крепким сном. А между тем царевна стала тосковать по Емеле так, что ей без него уж стал и не мил божий свет. И стала просить своего отца с матерью, чтобы он призвал этого молодого человека и отдал ее замуж за него. Царь удивился такой странной просьбе дочери и сильно разгневался на нее. Но она говорит: \"Я больше жить не могу на белом свете, на меня напала какая-то сильная тоска — отдай меня за него замуж!\"
Царь видит, что дочь не поддается на уговоры, не слушает отца и матери, решил призвать этого дурака Емелю. И посылает третьего слугу: \"Иди и привези его ко мне, но не на печи!\" И вот царский слуга приезжает в емелину деревню. Так как рассказали ему, что Емеля любит гостинцы, то он набрал множество самых разных гостинцев. По приходу разбудил Емелю и говорит: \"Слезай, Емеля, с печи и ешь гостинцы\". А он ему и говорит: \"Давай, я и на печи гостинцы съем!\" — \"У тебя уж, наверное, пролежни на боках — ты все лежишь на печи! Я хочу, чтоб ты сидел около меня, и я тебя буду угощать, как барина\".
Тогда Емеля слезает с печи и надевает свой кафтан. Он очень боялся простуды. А кафтан — только что было название \"кафтан\" — висела заплата на заплате, весь был рваный. И вот царский слуга начинает его угощать. А Емеля скоро наелся гостинцев и уснул за столом на лавке. Тогда царский слуга приказал Емелю положить в экипаж свой и так, сонного, привез во дворец. Когда царь узнал, что Емеля прибыл, приказал выкатить сорокаведерную бочку и посадить в эту бочку царевну и Емелю-дурака. Когда посадили, бочку засмолили и опустили в море. А Емеля и в бочке спит непробудным сном. На третьи сутки стала его будить прекрасная царевна: \"Емеля, а Емеля! Встань, проснись!\" — \"Не приставай ко мне. Я спать хочу!\"
Она горько заплакала из-за того, что он на нее не обращает никакого внимания. Когда он увидел ее горькие слезы, то сжалился над ней и спрашивает: \"О чем ты плачешь?\" — \"Как мне не плакать? Мы ведь брошены в море и сидим в бочке\". Тогда Емеля сказал: \"По щучьему веленью, а по моему прошенью, бочка, вылети на берег и рассыпься на мелкие части!\"
И их моментально волной морской выкинуло на берег, и бочка рассыпалась; и этот остров так был хорош, что прекрасная царевна ходила по нему и не могла налюбоваться его красотой до самой поздней ночи.
Когда пришла к тому месту, где оставила Емелю, видит: он, накрывшись кафтаном, спит непробудным сном. Стала она его будить: \"Емеля, а Емеля! Встань, проснись!\" — \"Не приставай ко мне! Я спать хочу\". — \"И я хочу спать. Да под открытым небом ночью озябнешь...\" — \"Я кафтаном укрылся\". — \"А я-то чем?\" — \"А мне-то какое дело?\"
Тогда царевна очень горько заплакала из-за того, что он на нее не обращает никакого внимания, а она его любит от всей души. Когда он увидел, что царевна плачет, то спросил ее: \"Чего тебе надо?\" — \"Да хотя бы нам какой-нибудь сделать шалаш, а то ведь дождем замочит\". Тогда он крикнул громким голосом: \"По щучьему веленью, а по моему прошенью, явись такой дворец, какого еще на всем свете нет!\"
И только чуть успел окончить последние слова, как на этом красивом острове появился мраморный и очень красивый дворец -такой, какого нет и не было ни в одном столичном городе! Царевна берет под руки Емелю и подходит к этому дворцу. А придворные их встречают, и широко ворота и двери им отворяют, и отдают земной поклон до сырой земли...
Когда они вошли в этот дворец, то Емеля на первую попавшуюся кровать бросился спать, не сняв даже своего рваного кафтана. А царевна между тем пошла осматривать этот великолепный дворец и любоваться его роскошью. Когда пришла к тому месту, где Емелю оставила, увидала вдруг, что он горько плачет. Спрашивает его: \"О чем ты, милый Емеля, так горько плачешь?\" — \"Как мне не реветь и не плакать? Печи-то я не нахожу, лежать-то мне не на чем!\" — \"А разве тебе плохо на пуховой перине лежать или на драгоценном диване?\" — \"Мне на печи лучше всего! А кроме того, и забавиться мне нечем: сажи тоже нигде не вижу...\"
Успокоила она его, он снова заснул, а она опять ушла от него. И когда нагулялась по дворцу, приходит к Емеле и удивляется: Емеля стоит перед зеркалом и ругается: \"Я очень некрасивый и нехороший! Какое у меня страшное лицо!\" А царевна ему отвечает: \"Хотя ты нехорош и непригож, а сердцу моему очень мил, и я тебя люблю!\" Тогда он сказал: \"По щучьему веленью, а по моему прошенью, я должен сделаться самым красивым молодцем!\"
И вот вдруг перед глазами царевны Емеля изменился и в такого героя-красавца превратился, что ни в сказке сказать, ни пером описать! И с умным рассудком... Только тогда он полюбил царевну и стал с ней обращаться как со своей женой.
Спустя не так много времени вдруг слышат они пушечные выстрелы на море. Тогда Емеля и прекрасная царевна выходят из своего дворца, и царевна узнаёт корабль своего отца. Говорит она Емеле: \"Иди встречай гостей, а я не пойду!\"
Когда Емеля подошел к пристани, царь со своей свитой уже сходил на берег. И дивится царь этому вновь выстроенному дворцу с великолепными зелеными садами и спрашивает Емелю: \"Какому царству принадлежит этот драгоценный дворец?\" Емеля сказал: \"Это — вашему\". И просит его к себе в гости попробовать хлеба-соли.
Царь вошел во дворец, сели за стол, он и спрашивает Емелю: \"А где ваша супруга? Или вы холостой?\" — \"Нет, я женатый, сейчас приведу вам жену\".
Сходил Емеля за женой, подходят они к царю, а царь очень удивился и перепугался, не знает, что и делать! Спрашивает: \"Неужто это ты, моя дорогая дочь?\" — \"Да, я, дражайший родитель! Ты меня и моего супруга бросил в засмолённой бочке в море, а мы выплыли на этот остров, и мой Емельян Иванович все сам это устроил, что вы видите своими очами\". — \"Как же так? Ведь он был дурак и даже был не похож на человека, а скорее на какое-то чудовище!\" — \"Он самый, только теперь переродился и изменился\". Тогда царь просит у них прощения — как у дочери, так и у любимого зятя Емельяна Ивановича; они ему вину простили.
Погостивши у своего зятя с дочерью, царь приглашает их к себе в гости, чтоб повенчать их и пригласить всех родных и знакомых на свадьбу, на что Емеля дал свое согласие.
Когда царь стал рассылать гонцов, чтоб приезжали все на этот великий пир, тогда Емеля тоже говорит своей прекрасной царевне: \"И у меня есть родные, разрешите мне лично съездить за ними. А вы останьтесь пока во дворце\". Царь и прекрасная молодая царевна хотя и с неохотой, но все же отпустили, дали ему тройку самых лучших коней, запряженных в раззолоченную карету, и с кучером, и он помчался в свою деревню. Когда стал подъезжать к родным местам, проезжая темный лес, вдруг слышит в стороне ауканье. Приказывает он кучеру коней остановить и говорит ему: \"Это какие-то люди заблудились в этом темном лесу!\"
И начинает на их голос отвечать сам. И вот видит, подходят к нему два его родных брата. Емеля спрашивает их: \"Что вы ходите, добрые люди, здесь и так громко кричите? Наверно, вы заблудились?\" — \"Нет, мы разыскиваем своего родного брата. Он у нас пропал!\" - \"Как же он у вас пропал?\" — \"А его увезли к царю. И мы думаем, что он от него убежал и, наверное, заблудился в этом темном лесу, потому что он был дурак\" — \"Так зачем же дурака вам разыскивать?\" — \"Как же нам его не разыскивать? Ведь он нам родной брат, и мы его жалеем пуще, чем самих себя, потому что он убогий, глупый человек!\"
И у братьев навернулись на глаза слезы. Тогда Емеля им и говорит: \"Вот это я самый — ваш брат Емеля!\" Они никак с ним не соглашаются: \"Вы, пожалуйста, не смейтесь и не обманывайте нас! Нам и так тошно\".
Он их стал уверять, рассказал, как все с ним произошло, и вспомнил все, что знал о своей деревне. А кроме того, снял с себя одежду и сказал: \"Вы знаете, что у меня на правом боку есть большая родинка, она и теперь у меня на боку\".
Тогда братья поверили; он посадил их в раззолоченную карету, и они поехали дальше. Проехавши лес, доехали до деревни. Емеля нанимает другую тройку лошадей и отправляет на ней братьев к царю: \"А я съезжу за невестками, вашими женами\".
Когда приехал Емеля в свою деревню и вошел в родной дом, то невестки очень перепугались. А он им говорит: \"Собирайтесь к царю!\" Те еле устояли на своих ногах и горько заплакали: \"Наверно, чего-нибудь набедокурил наш дурак Емеля, и нас, наверно, царь посадит в темницу...\" А он приказывает: \"Как можно скорей снаряжайтесь и не берите ничего с собой!\" И усадил их около себя в раззолоченную карету.
И вот приезжают они к царскому дворцу, где царь, и прекрасная царевна, и царская свита, и их мужья идут навстречу им. Мужья говорят: \"Что вы очень горюете? Ведь это с вами наш брат Емельян Иванович!\" Говорят и весело улыбаются женам. Только тогда они успокоились, бросились в ноги Емельяну Ивановичу и стали просить прощения за плохое свое с ним раньше обращение. Емеля все им простил и всех — как братьев, так и невесток — нарядил в драгоценные одежды. А царь пир приготовил и дал родительское благословение дочери и Емеле идти под венец. Когда обвенчались, то Емеля не стал делать в царском дворце пир, а пригласил всех в свой дворец на острове. И вся свита царская с гостями с великим удовольствием поехала посмотреть этот чудный остров и драгоценный красивый дворец. А по приезде туда задали пир на весь мир.
И я там был, вино, пиво пил, по усам текло, а в рот не попало! | |
Сказка № 432 | Дата: 01.01.1970, 05:33 |
|---|
Жил старик со старухою; пошел он в лес дрова рубить. Сыскал старое дерево, поднял топор и стал рубить. Говорит ему дерево: \"Не руби меня, мужичок! Что тебе надо, все сделаю\". — \"Ну, сделай, чтобы я богат был\". — \"Ладно, ступай домой, всего у тебя вдоволь будет\". Воротился старик домой — изба новая, словно чаша полная, денег куры не клюют, хлеба на десятки лет хватит, а что коров, лошадей, овец — в три дня не сосчитать! \"Ах, старик, откуда все это?\" — спрашивает старуха. \"Да вот, жена, я такое дерево нашел — что ни пожелай, то и сделает\".
Пожили с месяц, приелось старухе богатое житье, говорит старику: \"Хоть живем мы богато, да что в этом толку, коли люди нас не почитают! Захочет бурмистр — и тебя и меня на работу погонит, а придерется, так и палками накажет. Ступай к дереву, проси, чтобы ты бурмистром был\". Взял старик топор, пошел к дереву и хочет под самый корень рубить. \"Что тебе надо?\" — спрашивает дерево. \"Сделай, чтобы я бурмистром был\". — \"Хорошо, ступай с богом!\"
Воротился домой, а его уже давно солдаты дожидают: \"Где ты, — закричали, — старый черт, шатаешься? Отводи скорей нам квартиру, да чтоб хорошая была. Ну-ну, поворачивайся!\" А сами тесаками его по горбу да по горбу. Видит старуха, что и бурмистру не всегда честь, и говорит старику: \"Что за корысть быть бурмистровой женой! Вот тебя солдаты прибили, а уж о барине и говорить нечего: что захочет, то и сделает. Ступай-ка ты к дереву да проси, чтоб сделало тебя барином, а меня барыней\".
Взял старик топор, пошел к дереву, хочет опять рубить; дерево спрашивает: \"Что тебе надо, старичок?\" — \"Сделай меня барином, а старуху барыней\". - \"Хорошо, ступай с богом!\" Пожила старуха в барстве, захотелось ей большего, говорит старику: \"Что за корысть, что я барыня! Вот кабы ты был полковником, а я полковницей — иное дело, все бы нам завидовали\".
Погнала старика снова к дереву; взял он топор, пришел и собирается рубить. Спрашивает его дерево: \"Что тебе надобно?\" — \"Сделай меня полковником, а старуху полковницей\". — \"Хорошо, ступай с богом!\" Воротился старик домой, а его полковником пожаловали. Прошло несколько времени, говорит ему старуха: \"Велико ли Дело — полковник! Генерал захочет, под арест посадит. Ступай к дереву, проси, чтобы сделало тебя генералом, а меня генеральшею\". Пошел старик к дереву, хочет топором рубить. \"Что тебе надобно?\" — спрашивает дерево. \"Сделай меня генералом, а старуху генеральшею\". — \"Хорошо, иди с богом!\" Воротился старик домой, а его в генералы произвели.
Опять прошло несколько времени, наскучило старухе быть генеральшею, говорит она старику: \"Велико ли дело — генерал! Государь захочет, в Сибирь сошлет. Ступай к дереву, проси, чтобы сделало тебя царем, а меня царицею\". Пришел старик к дереву, хочет топором рубить. \"Что тебе надобно?\" — спрашивает дерево. \"Сделай меня царем, а старуху царицею\". — \"Хорошо, иди с богом!\" Воротился старик домой, а за ним уж послы приехали: \"Государь помер, тебя на его место выбрали\".
Немного пришлось старику со старухой царствовать: показалось старухе — мало быть царицею! Позвала старика и говорит: \"Велико ли дело — царь! Бог захочет — смерть нашлет, и запрячут тебя в сырую землю. Ступай-ка ты к дереву да проси, чтобы сделало нас богами\".
Пошел старик к дереву. Как услыхало оно эти безумные речи, зашумело листьями и в ответ старику молвило: \"Будь же ты медведем, а твоя жена медведицей\". В ту же минуту старик обратился медведем, а старуха медведицей. | |
Сказка № 431 | Дата: 01.01.1970, 05:33 |
|---|
Однажды утром, проснувшись, Крамольников совершенно явственно ощутил, что его нет. Еще вчера он сознавал себя сущим; сегодня вчерашнее бытие каким-то волшебством превратилось в небытие. Но это небытие было совершенно особого рода. Крамольников торопливо ощупал себя, потом произнес вслух несколько слов, наконец посмотрелся в зеркало; оказалось, что он — тут, налицо, и что, в качестве ревизской души, он существует в том же самом виде, как и вчера. Мало того: он попробовал мыслить — оказалось, что и мыслить он может… И за всем тем для него не подлежало сомнению, что его нет. Нет того не-ревизского Крамольникова, каким он сознавал себя накануне. Как будто бы перед ним захлопнулась какая-то дверь или завалило впереди дорогу, и ему некуда и незачем идти.
Переходя от одного предположения к другому и в то же время с любопытством всматриваясь в окружающую обстановку, он взглянул мимоходом на лежавшую на письменном столе начатую литературную работу, и вдруг все его существо словно электрическая струя пронизала…
Не нужно! не нужно! не нужно!
Сначала он подумал: «Какой вздор!» — и взялся за перо. Но когда он хотел продолжать начатую работу, то сразу убедился, что, действительно, ему предстоит провести черту и под нею написать: Не нужно!!
Он понял, что все оставалось по-прежнему, — только душа у него запечатана. Отныне он волен производить свойственные ревизской душе отправления; волен, пожалуй, мыслить; но все это ни к чему. У него отнято главное, что составляло основу и сущность ого жизни: отнята та лучистая сила, которая давала ему возможность огнем своего сердца зажигать сердца других.
Он стоял изумленный; смотрел и не видел; искал и не находил. Что-то бесконечно мучительное жгло его внутренности… Л и воздухе между тем носился нелепо-озорной шепот: «Поймали, расчухали, уличили!»
Что такое? что такое случилось?
Положительно, душа его была запечатана. Как у всякого убежденного и верящего человека, у Крамольникова был внутренний храм, в котором хранилось сокровище его души. Он не прятал этого сокровища, не считал его своею исключительною собственностью, но расточал его. Б этом, по его мнению, замыкался весь смысл человеческой жизни. Без этой деятельной силы, которая, наделяя человека потребностью источать из себя свет и добро, в то же время делает его способным воспринимать свет и добро от других, — человеческое общество уподобилось бы кладбищу. Это было бы не общество, а склад трупов… И вот теперь трупный период для него наступил. Обмену света и добра пришел конец. И сам он, Крамольников, — труп, и те, к которым он так недавно обращался, как к источнику живой воды для своей деятельности, — тоже трупы… Никогда, даже в воображении, не представлял он себе несчастия столь глубокого.
Крамольников был коренной пошехонский литератор, у которого не было никакой иной привязанности, кроме читателя, никакой иной радости, кроме общения с читателем. Читатель не олицетворялся для него в какой-нибудь материальной форме и тем не менее всегда предстоял перед ним. В этой привязанности к отвлеченной личности было что-то исключительное, до болезненности страстное. Целые десятки лет она одна питала его и с каждым годом делалась все больше и больше настоятельною. Наконец пришла старость, и все блага жизни, кроме одного, высшего и существеннейшего, окончательно сделались для него безразличными, ненужными…
И вдруг, в эту минуту, — рухнуло и последнее благо. Разверзлась темная пропасть и поглотила то «единственное», которое давало жизни смысл…
В литературном цехе такие, направленные исключительно в одну сторону, личности по временам встречаются. Смолоду так односторонне слагается их жизнь, что какие бы случайности ни сталкивали их с фаталистически обозначенной колеи, уклонение никогда не бывает ни серьезно, ни продолжительно. Под грудами наносного хлама продолжает течь настоящая жильная струя. Все разнообразие жизни представляется фиктивным; весь интерес ее сосредоточивается в одной светящей точке. Никогда они не дают себе отчета в том, какого рода случайности ждут на пути, никогда не предусматривают, не стараются обеспечить тыл, не предпринимают разведок, не справляются с бывшими примерами. Не потому, чтобы проходящие перед ними явления и зависимость их от этих явлений были для них неясны, а потому, что никакие предвидения, никакие справки — ни на йоту не могут видоизменить те функции, прекращение которых было бы равносильно прекращению бытия. Нужно убить человека, чтобы эти функции прекратились.
Неужели именно это убийство и совершилось теперь, в эту загадочную минуту? Что такое случилось? — Тщетно искал он ответа на этот вопрос. Он понимал только одно, что его со всех сторон обступает зияющая пустота.
Крамольников горячо и страстно был предан своей стране и отлично знал как прошедшее, так и настоящее ее. Но это знание повлияло на него совершенно особенным образом: оно было живым источником болей, которые, непрерывно возобновляясь, сделались наконец главным содержанием его жизни, дали направление и окраску всей его деятельности. И он не только не старался утишить эти боли, а, напротив, работал над ними и оживлял их в своем сердце. Живость боли и непрерывное ее ощущение служили источником живых образов, при посредстве которых боль передавалась в сознание других.
Знал он, что пошехонская страна исстари славилась непостоянством и неустойчивостью, что самая природа ее какая-то не заслуживающая доверия. Реки расползлись вширь, и что ни год, то меняют русло, пестрея песчаными перекатами. Атмосферические явления поражают внезапностью, похожею на волшебство: сегодня — жара, хоть рубашку выжми, завтра — та же рубашка колом стоит на обывательской спине. Лето короткое, растительность бедная, болота неоглядные… Словом сказать — самая неспособная, предательская природа, такая, что никаких дел загадывать вперед не приходится.
Но еще более непостоянные в Пошехонье судьбы человеческие. Смерд говорит: «От сумы да от тюрьмы не открестишься»; посадский человек говорит: «Барыши наши на воде вилами писаны»; боярин говорит: «У меня вчера уши выше лба росли, а сегодня я их вовсе сыскать не могу». Нет связи между вчерашним и завтрашним днем! Бродит человек словно по Чуровой долине: пронесет бог — пан, не пронесет — пропал.
Какая может быть речь о совести, когда все кругом изменяет, предательствует? На что обопрется совесть? на чем она воспитается?
Знал все это Крамольников, но, повторяю, это знание оживляло боли его сердца и служило отправным пунктом его деятельности. Повторяю: он глубоко любил свою страну, любил ее бедноту, наготу, ее злосчастие. Быть может, он усматривал впереди чудо, которе уймет снедавшую его скорбь.
Он верил в чудеса и ждал их. Воспитанный на лоне волшебств, он незаметно для самого себя подчинился действию волшебства и признал его решающим фактором пошехонской жизни. В какую сторону направит волшебство свое действие? — в этом весь вопрос… К тому же и в прошлом не все была тьма. По временам мрак редел, и в течение коротких просветов пошехонцы несомненно чувствовали себя бодрее. Это свойство расцветать и ободряться под лучами солнца, как бы ни были они слабы, доказывает, что для всех вообще людей свет представляет нечто желанное. Надо поддерживать в них эту инстинктивную жажду света, надо напоминать, что жизнь есть радование, а не бессрочное страдание, от которого может спасти лишь смерть. Не смерть должна разрешить узы, а восстановленный человеческий образ, просветленный и очищенный от тех посрамлений, которые наслоили на нем века подъяремной неволи. Истина эта так естественно вытекает из всех определений человеческого существа, что нельзя допустить даже минутного сомнения относительно ее грядущего торжества. Крамольников верил в это торжество и всего себя отдал напоминаниям о нем.
Все силы своего ума и сердца он посвятил на то, чтобы восстановлять в душах своих присных представление о свете и правде и поддерживать в их сердцах веру, что свет придет и мрак его не обнимет. В этом, собственно, заключалась задача всей его деятельности.
Действительно, волшебство не замедлило вступить в свои права. Но не то благотворное волшебство, о котором он мечтал, а заурядное, жестокое пошехонское волшебство.
Не нужно! не нужно! не нужно!
К чести Крамольникова должно сказать, что он ни разу не задался вопросом: за что? Он понимал, что, при полном отсутствии винословности, подобного рода вопрос не только неуместен, но прямо свидетельствует о слабодушии вопрошающего. Он даже не отрицал нормальности настигшего его факта, — он только находил, что нормальность в настоящем случае заявила себя чересчур уже жестоко и резко. Не раз приходилось ему, в течение долгого литературного пути, играть роль anima vilis[2] перед лицом волшебства, но, до сих пор, последнее хоть душу его оставляло нетронутою. Теперь оно эту душу отняло, скомкало и запечатало, и как ни привычны были Крамольникову капризы волшебства, но на этот раз он почувствовал себя изумленным. Весь он был словно расшиблен, везде, во всем существе, ощущал жгучую и совсем новую боль.
И вдруг он вспомнил о «читателе». До сих пор он отдавал читателю все силы вполне беззаветно; теперь в его сердце впервые шевельнулось смутное чаянье отклика, сочувствия, помощи…
И его инстинктивно потянуло на улицу, как будто там его ожидало какое-то разъяснение.
Улица имела обыкновенный пошехонский вид. Крамольникову показалось, что перед глазами его расстилается немое, слепое и глухое пространство. Только камни вопияли. Люди сновали взад и вперед осторожно и озираясь, точно шли воровать. Только эта струна и была живая. Все прочее было проникнуто изумлением, почти остолбенением. Однако ж Крамольникову сгоряча показалось, что даже эта немая улица нечто знает. Ему этого так страстно хотелось, что он вопль камней принял за вопль людей. Тем не менее отчасти он не ошибался. Действительно, там и сям раздавалось развязное гуденье. То было гуденье либералов, недавних друзей его. Одних он обгонял, другие шли навстречу. Но увы! никакого оттенка участия не виделось на их лицах. Напротив, на них уже успела лечь тень отступничества.
Однако! похоронили-таки вас, голубчик! живо! — сказал один, — строгонько, сударь, строгонько! Ну, да ведь тоже и вы… нельзя этого, мой друг; я вам давно говорил, что нельзя! Терпели вас, терпели, — ну, наконец…
Но что же такое «наконец»?
Да просто «наконец» — и все тут! скучно стало. Нынче не разговаривать нужно, а взирать и, буде можно, — усматривать. Вам, сударь, следовало самому зараньше догадаться; а ежели вам претило присоединиться от полноты души, — ну, так хоть слегка бы: «Разбирайте, мол, каков я там… внутри!» А то все сплеча! все сплеча! Ну, и надоело. — Я и сам — разве, вы думаете, мне сладко? Не со вчерашнего дня, чай, меня знаете! Однако и я поразмыслил да посоветовался с добрыми людьми… Господи, благослови… Бух!
Другой сказал:
Да, любезный друг, жаль вас, очень жаль! приятно было почитать. Улыбнешься, вздохнешь, а иногда и дельное что-нибудь отыщешь… Даже приятелям, бывало, спешишь сообщить. В канцеляриях цитировали. У меня был знакомый, который наизусть многое знал. Но, с другой стороны, есть всему и предел. Настали времена, когда понадобилось другое; вы должны были понять это, а не дожидаться, пока вас прихлопнут. Что такое это «другое» — выяснится потом, но не теперь… Вот я, вслед за другими, смотрел-смотрел, да и говорю жене: «Надо же!» Ну, и она говорит: «Надо!» Я и решился.
На что же вы решились?
Да просто — идти общим торным путем. Не заглядываясь по сторонам, не паря ввысь, не думая о широких задачах… Помаленьку да полегоньку. Оно скучненько и серенько, положим, но ведь, с одной стороны, блистать-то нам не по плечу, а с другой стороны — семейство. Жена принарядиться любит, повеселиться… Сам тоже: имеешь положение в свете, связи, знакомства; видишь, как другие вперед да вперед идут, — неужто же все потерять? Вы думаете, я так-таки навсегда… нет, я тоже с оговорочкой. Придут когда-нибудь и лучшие времена… Вот, например, ежели Николай Семеныч… Кормило-то, батюшка, нынче… Сегодня Иван Михайлыч, а завтра Николай Семеныч… Ну, тогда и опять…
Да ведь Николай-то Семеныч — вор!
Вор! Ах, как вы жестоко выражаетесь!
Наконец третий просто напрямки крикнул на него:
И за дело! Будет с вас! Вы, сударь, не только себя, но и других компрометируете — вот что! Я из-за вас вчера объяснение имел, а нынче и не знаю, есмь я или не есмь! А какое вы имеете право, позвольте вас спросить? «В приятельских отношениях с господином Крамольниковым, говорит, а посему…» Я — туда-сюда. «Какие же, говорю, это приятельские отношения, вашество? так, буффон — отчего же после трудов и не посмеяться!» Ну, дали покамест двадцать четыре часа на размышление, а там что будет. А у меня между тем семья, жена, дети… Да и сам я в поле не обсевок… Можно ли было этого ожидать! Повторяю: какое вы имеете право? ах-ах-ах!
Крамольников не счел нужным продолжать беседу и пошел дальше. Но так как на пути его стоял дом, в котором жил давний его однокашник, то он и зашел к нему, думая хоть тут отвести душу.
Лакей принял его радушно; по-видимому, он ничего еще не знал. Он сказал, что Дмитрия Николаича нет дома, а Аглая Алексеевна в гостиной. Крамольников отворил дверь, но едва переступил порог гостиной, как сидевшая в ней дама взвизгнула и убежала. Крамольников отретировался.
Наконец он вспомнил, что на Песках живет старый его сослуживец (Крамольников лет пятнадцать назад тоже служил в департаменте Грешных Помышлений), Яков Ильич Воробушкин. Человек этот был большой почитатель Крамольникова и служил неудачно. С лишком десять лет тянул он лямку столоначальника, не имея в перспективе никакого повышения и при каждой перемене веяния дрожа за свое столоначальничество. Робкий и неискательный от природы, он и на частной службе приютиться не мог. Как-то с самого начала он устроил себя так, что ему самому казалось странным чего-нибудь искать, подавать записки об уничтожении и устранении, слоняться по передним и лестницам и т. д. Раз только он подал записку о необходимости ободрить нищих духом; но директор, прочитав ее, только погрозил ему пальцем, и с тех пор Воробушкин замолчал. В последнее время, однако ж, он начал смутно надеяться, стал ходить в ту самую церковь, куда ходил его начальник, так что последний однажды подарил ему половину заздравной просфоры (донышко) и сказал: «Очень рад!» Таким образом, дело его было уже на мази, как вдруг…
Крамольникову отворила дверь старая нянька, сзади которой, из внутренних дверей, выглядывали испуганные лица детей. Нянька была сердита, потому что нежданный посетитель помешал ей ловить блох. Она напрямки отрезала Крамольникову:
Нет Якова Ильича дома; его из-за вас к начальнику позвали, и жив он теперь или нет — неизвестно; а барыня в церкву молиться ушли.
Крамольников стал спускаться по лестнице, но едва сделал несколько шагов, как встретил самого Воробушкина.
Крамольников! простите меня, но я не могу поддерживать наши старые отношения! — сказал Воробушкин взволнованным голосом. — На этот раз, впрочем, я, кажется, оправдался, но и то наверное поручиться не могу. Директор так и сказал: «На вас неизгладимое пятно!» А у меня жена, дети! Оставьте меня, Крамольников! Простите, что я такой малодушный, но я не могу…
Крамольников воротился домой удрученный, почти испуганный.
Что отныне он был осужден на одиночество — это он сознавал. Не потому он был одинок, что у него не было читателя, который ценил, а быть может, и любил его, а потому, что он утратил всякое общение с своим читателем. Этот читатель был далеко и разорвать связывающие его узы не мог. Напротив, был другой читатель, ближний, который во всякое время имел возможность зажалить Крамольникова до смерти. Этот остался налицо и нагло выражал, что самая немота Крамольникова ему ненавистна.
Смутно проносилось в его уме, что во всех отступничествах, которых он был свидетелем, кроется не одно личное предательство, а целый подавляющий порядок вещей. Что все эти вчерашние свободные мыслители, которые еще недавно так дружелюбно жали ему руки, а сегодня чураются его, как чумы, делают это не только страха ради иудейска, но потому, что их придавило.
Их придавила жажда жизни; а так как жажда эта вполне законна и естественна, то Крамольникову становилось страшно при этой мысли. «Неужто, — спрашивал он себя, — для того, чтобы удержать за собой право на существование, нужно пройти сквозь позорное и жестокое иго? Неужто в этом загадочном мире только то естественно, что идет вразрез с самыми заветными и дорогими стремлениями души?»
Или опять: почти всякий из недавних его собеседников ссылался на семью; один говорил: «Жена принарядиться любит»; другой: «Жена» — и больше ничего… Но особенно тяжко выходило это у Воробушкина. Семья ему душу рвала. Вероятно, он лишал себя всего, плохо ел, плохо спал, добывал на стороне работишку — все ради семьи. И, за всем тем, добывал так мало, что только самоотверженность Лукерьи Васильевны (жены Воробушкина) помогала переносить эту нужду. И вот, ради этого малого, ради нищенской подачки…
Что же это такое? Что такое семья? Как устроиться с семейным началом? Как сделать, чтобы оно не было для человека египетской язвой, не тянуло его во все стороны, не мешало быть гражданином?
Крамольников думал-думал, и вдруг словно кольнуло его.
«Отчего же, — говорил ему внутренний голос, — эти жгучие вопросы не представлялись тебе так назойливо прежде, как представляются теперь? Не оттого ли, что ты был прежде раб, сознававший за собой какую-то мнимую силу, а теперь ты раб бессильный, придавленный? Отчего ты не шел прямо и не самоотвергался? Отчего ты подчинял себя какой-то профессии, которая давала тебе положение, связи, друзей, а не спешил туда, откуда раздавались стоны? Отчего ты не становился лицом к лицу с этими стонами, а волновался ими только отвлеченно?
Из-под пера твоего лился протест, но ты облекал его в такую форму, которая делала его мертворожденным. Все, против чего ты протестовал, — все это и поныне стоит в том же виде, как и до твоего протеста.
Твой труд был бесплоден. Это был труд адвоката, у которого язык измотался среди опутывающих его лжей. Ты протестовал, но не указал ни того, что нужно делать, ни того, как люди шли вглубь и погибали, а ты слал им вслед свое сочувствие. Но это было пленное раздражение мысли, — раздражение, положим, доброе, но все-таки только раздражение. Ты даже тех людей, которые сегодня так нагло отвернулись от тебя, — ты и их не сумел понять. Ты думал, что вчера они были иными, нежели сегодня.
Правда, ты не способен идти следом за этими людьми; ты не способен изменить тем добрым раздражениям, которые с молодых ногтей вошли тебе в плоть и кровь. Это, конечно, зачтется тебе… где и когда? Но теперь, когда тебя со всех сторон обступила старость, с ее недугами, рассуди сам, что тебе предстоит?..»
| |
Сказка № 430 | Дата: 01.01.1970, 05:33 |
|---|
Волшебница сидела на террасе, пила горький кофе и думала. Это была самая обычная волшебница. Без черной остроносой шляпы, без волшебной палочки и даже без горба. Ей было где-то между тридцатью и сорока годами. Никогда не знаешь, сколько этим волшебницам лет на самом деле. Может, и все сто пятьдесят. Она не была ни доброй, ни злой, она соблюдала нейтралитет. Она верила, что волшебники могут быть где-то посередине. Волшебница не варила зелья, не помогала соседям, не превращала людей в мышей или наоборот. Она творила. Истории, миры, легенды . Она придумывала страны, города, моря, королей и королев, придворных, магов и звездочетов. Она смешивала их в одном котле вместе со своими мечтами, разочарованиями и с одинокими вечерами. Да-да, волшебница была безнадежно одинока и несчастна. Все ее истории начинались довольно бойко, но потом, спустя пару вечеров она бросала своих героев на полпути. Порой даже в самый интересный или решающий момент. Кто-то из них дальше шел своей дорогой, а кто-то жил в ожидании, что Волшебница вспомнит о них и продолжит творить их судьбы. Забыла сказать самое главное – все, кого она придумывала, оживали во плоти. Таким образом у Волшебницы было царство, населенное принцами, которым злая колдунья запретила покидать пределы страны, история несчастной любви между королевой и сокольничим, печальный рыцарь, всю жизнь искавший девушку, которую увидел как-то во сне и много еще чего. Все эти персонажи взывали к ее совести и даже порой приходили к ней во снах с просьбами как-то продолжить их истории. Но она отмахивалась – живите дальше, как хотите! Я вам дала жизнь, а вы уж проживите ее как сможете. Ее уже не волновали они. Она бросалась в новые иллюзии.
В то утро, когда волшебница сидела на террасе и пила горький кофе, она решила написать сказку одним махом – чтобы потратить на нее не больше двух дней. И еще она дала себе слово, что у ее новой сказки обязательно будет счастливый конец. Главные герои может быть даже поженятся! Волшебница допила кофе, выкурила сигарету и принялась за работу.
Действующие лица:
Король
Королева
Принцесса
Бабушка Принцессы
Канцлер
Сын Канцлера
Случайный прохожий
У Короля и Королевы была очаровательная дочь Принцесса. Недавно ей исполнилось 19 лет. Существовала традиция – по женской линии девочкам передавался кулон в виде ключа. Когда Принцессе исполнилось 10 лет, ключ отдала ей Королева, а ей в свою очередь передала его ее мать. Так было заведено издревле. Ключ был не простой – до того, как девушке исполнится 20 лет, она должна подарить его человеку, которому захочет отдать свое сердце. И тогда он полюбит ее, а она его – и так, что на всю жизнь. Так было с ее прабабушкой, с бабушкой и матерью. Но существовало одно условие – если до 20 лет Принцесса никого не выберет, то уже никогда никого не полюбит.
Девушка жила беззаботно до 16 лет. После же каждый день ее рождения Король, Королева и Бабушка напоминали ей о том, что вот-вот пора определиться. Время бежит – не успеешь оглянуться – а там будет уже и 20.
У Принцессы была веселая жизнь – лучшие наряды, огромная коллекция обуви, балы, самые изысканные кавалеры, но никто не трогал ее сердца. Просто она никого еще не любила. И когда она слышала о безумствах, которые совершались во имя любви, или по ее причине, то очень удивлялась. Когда одна из служанок, которую оставил любимый, бросилась со скалы, Принцесса решила, что ее разыгрывают.
- Разве один человек может сделать несчастным другого? – рассуждала она. – Меня точно никто не сможет так огорчить, чтобы сброситься со скалы.
- С тобой будет все в порядке, доченька, – говорила Королева. – Твое сердце в гарантированной безопасности. Подари ключ самому достойному и будешь счастлива до конца жизни.
У Короля с Королевой все так и было. Она подарила ему ключ и с тех пор они жили душа в душу, никогда не разочаровывали друг друга и ни разу не били свой королевский сервиз.
Принцесса оглянулась по сторонам. Нельзя сказать, что достойных молодых людей вокруг не было. Но в каждом было что-то не то. Один – невысок ростом, второй чавкал за столом, третий казался занудой, четвертый не прочь был выпить.
А между тем Принцессе было 19 лет и 7 месяцев.
- Смотри, довыбираешься нам на голову! – напоминал Король.
В отчаянии Принцесса пришла к матери:
- Как ты выбрала папу?
- Ох, я разложила карты. Они указали на него.
Принцесса пошла к бабушке.
- Я спросила своего отца, брак с каким бы королевством нам бы был выгоден, – ответила та.
Так Принцесса поняла, что на самом деле никто из ее предшественниц никого сама не выбирала.
И что в их случае их выбор – не более чем легенда. Принцесса же решила сказку сделать былью – то есть действительно выбрать возлюбленного.
- Я выберу его сама! – сказала она родителям.
- Ха, – возразила Волшебница. Иногда она забывалась и сама влезала в свои сказки и добром это не заканчивалось, потому что Волшебница любила со всеми спорить. – Как будто можно выбрать любовь! Как будто можно выбрать стихию, как будто ты можешь выбрать дождь или снег!
- Может вы и создали меня, только вы меня еще не знаете!
- Знаю я вас всех! И тебя, и родителей твоих и всех-всех, кто живет в королевстве! Я даже знаю, кто реально имеет всю власть здесь!
На деле королеством правил не король, а канцлер. Он решал, с кем воевать, а с кем нет, кого казнить, а кого миловать. Канцлер был очень умен – по крайней мере пока король и не подозревал, что все это решает не он, а Канцлер. У Канцлера имелся сын, который был другом детства Принцессы и с самых пеленок был в нее влюблен. Когда они были маленькими, он дергал ее за косички, бросал ей за пазуху пауков и доводил до слез – в общем вел себя как все влюбленные мужчины. Сын Канцлера мечтал о Принцессе, а Канцлер хотел, чтобы желания его сына осуществились. Здесь сказывалась не только любовь к отпрыску, сколько вопросы политики. Поэтому Канцлер решил во чтобы то ни стало уговорить Принцессу отдать ключ его сыну. Лично он конечно, этого не делал. Он подсылал фрейлин, которые намекали Принцессе о чувствах Сына Канцлера. Но она не верила в это, и смеялась.
- Это невозможно. Мы же сидели с ним в детстве вместе на горшке! После такого не влюбляются!
И вообще Принцесса была нацелена какого-нибудь принца из соседней страны – чувства чувствами, но неплохо бы расширить границы королевства. Но пока ни один из известных в округе принцев не стоил того, чтобы расширять границы посредством брака.
Когда Канцлер понял, что будучи в ясном уме и в трезвой памяти Принцесса не отдаст ключ его сыну, он решил кулон выкрасть. Он знал, что поручать такое задание кому-нибудь из королевства опасно, поэтому решил воспользоваться услугами пришлого человека.
Случайный Прохожий путешествовал по странам, в надежде найти место, где ему свободно бы дышалось и легко жилось. Такой страны ему пока не встретилось, хотя королевство, в котором он гостил сейчас, ему нравилось, однако слухи о тирании Канцлера долетали до его ушей и огорчали. Ведь королевство было очень удачно расположено – здесь вечное лето, не слишком холодно и не слишком жарко, полно фруктов и овощей и почти нет голода. Однажды в таверне он встретил человека, который поинтересовался, надолго ли приехал Случайный Прохожий.
- Скоро отправлюсь в путь.
- Тогда у Канцлера к вам есть одно дело.
И Канцлер предложил – Случайный Прохожий должен проникнуть в покои Принцессы (ему в этом помогут), найти там кулон в виде ключа и отдать его Канцлеру, а потом покинуть страну навсегда – с тысячью золотыми в кармане. Канцлер объяснил, что ничего криминального в этом нет – кулон потом вернут Принцессе и никто преследовать его не будет.
Случайный Прохожий немного подумал и согласился – тысяча золотых на дороге не валяются. Тем более он давно хотел купить лошадь. А тысячу золотых хватит не только на коня, но и на скромный домик! Правда, перед тем, как согласиться, он чуть поспорил с Волшебницей:
- Я положительный романтический персонаж! Я не могу быть вором!
- Будешь!
- Хочу, чтобы вы запротоколировали– лично я против такого поворота. Красть – это плохо!
В момент, когда Принцесса играла с фрейлинами в саду в прятки, Канцлер помог Случайному Прохожему проникнуть в ее покои. У похитителя были дырявые карманы, поэтому он, чтобы не потерять кражу, надел кулон на шею. Ни он, ни Канцлер не подозревали о том, что именно это нужно сделать для того, чтобы ожила древняя легенда.
Принцесса, которая в этот миг бегала по саду в поисках фрейлины, почувствовала лишь, как закололо в подушечках пальцев. Она остановилась на пару секунд, удивленно посмотрела на свои руки и побежала дальше. Спустя час Случайный Прохожий встретился в таверне с человеком Канцлера и передал ему сверток, в котором был кулон, получил деньги и уехал из города навсегда. Он еще не знал, что здесь он навеки оставил свое сердце. Люди ведь не всегда понимают такие вещи сразу.
Принцесса обнаружила пропажу через два дня. Слуги обыскали весь замок по три раза, но ничего не обнаружили. Нашедшему «любимый кулон Принцессы» обещали две тысячи золотых. Король был в ярости. Королева и ее мать в страхе – еще неизвестно, какой пройдоха напялит на себя кулон! Тем временем сын Канцлера носил его в нагрудном кармане и чувствовал, что он действует – его любовь к Принцессе становилась все сильнее и сильнее. Она же с каждым днем с все грустнее и грустнее.
- Что с тобой? – спросил он, когда они гуляли по парку.
- Я не знаю. Как-то тесно в груди. Тревожно и немного страшно. Помнишь, когда потерялась моя любимая собачка Леди? Вот примерно так.
Сын Канцлера вглядывался в глаза Принцессы и пытался в них увидеть любовь к себе. Но вместо этого в них горел непонятный огонек, словно у нее легкая простуда и было еще что-то, что он не понимал, чего раньше не было.
Через неделю Канцлер наконец решил, что пора кулон «найти».
Его сын вместе с друзьями гулял по саду и в кусах случайно увидел что-то блестящее. Так ключ вернулся к хозяйке. А Сын Канцлера признался Принцессе, что любит ее. Она сначала удивилась, но потом решила, что это магия сработала. И он казался милым и интересным. И если именно он нашел кулон, может, это судьба? И ведь все говорят, что он любит ее… Постепенно Принцесса убедила себя в том, что это чувство ответное и согласилась выйти за него замуж. Аккурат к 20-летию. Свадьба гремела три дня и три ночи. Пять дней объявили выходными и никто не работал, кроме таверн и пабов. На третий день после замужества Принцессе приснился сон. Она на берегу океана, в маленьком домике из красного дерева. За окном бушует океан, льет дождь, а она сидит у камина, в котором потрескивает огонь. Весь дом пропах рыбой. И внезапно открывается дверь и в дом входит незнакомец. Он стягивает с себя мокрую одежду и улыбается ей. Этот сон повторялся раз в неделю.
Принцесса решила рассказать обо всем Бабушке. Бабушка слушала и качала головой. Она сразу поняла все, или почти все. Она догадалась, что кто-то вперед Сына Канцлера надел на себя кулон. Но она не знала, говорить об этом своей внучке или нет. С одной стороны, думала Бабушка, Принцесса ведь может все бросить и отправиться на поиски этого человека и неизвестно, к чему это приведет, а с другой стороны, может, она еще сможет привыкнуть к своему мужу и полюбить его. Бабушке очень хотелось поступить мудро, только она не знала, как это сделать. В конце концов она решила не вмешиваться и постоять в сторонке.
- Я же правильно поступила? – спрашивала она потом Волшебницу. – Зачем ей знать правду, мучиться?
- Вообще-то я хотела, чтобы вы открыли ей глаза. Ну да ладно, придумаю что-нибудь еще. Вы пока мой тупиковый персонаж.
Принцесса становилась грустнее день ото дня. Любви Сына Канцлера, увы, не хватало на двоих. Он сам это чувствовал и мучился еще пожалуй, больше чем она. Он понимал, что его любовь по-прежнему безответна и ухищрения с ключом не помогли. Сын Канцлера перестал верить в чудеса.
- Чудес нет!
- Есть! – возразила Волшебница. – Я же создала тебя. А это настоящее чудо.
- Неправда, вы не могли меня создать. Я в это не верю.
- А все же это так.
- Хорошо, превратите меня в льва!
- Идиот! Я придумала идиота!
- Я так и знал, что никакая вы не Волшебница!
Принцесса обратилась за помощью к матери.
- Родишь ребенка и все пройдет, – сказала она.
Но с ребенком все как-то не получалось и спустя год Принцесса начала подозревать,что древняя легенда не работает. Или ее удочерили. Или все ее предшественницы притворялись. Постепенно она научилась делать вид, что все хорошо. Она научилась безмятежно улыбаться мужу и не избегать супружеских обязанностей.
Но в дождливые дни она долго стояла у окна, смотрела, как капли катятся по стеклу и разговаривала сама с собой. А иногда и с Волшебницей.
- Мне грустно. Мне всегда грустно когда идет дождь. В такие дни я чувствую запах океана.
- Тихого или Индийского? – подтрунивала Волшебница.
- Атлантического.
- Ты хочешь к океану?
- Я хочу в тот домик, у океана, что вижу во сне. Хочу к тому человеку, хочу увидеть его.
- Зачем?
- Хочу спросить его, зачем он приходит ко мне в снах.
- Спроси у меня.
- Почему?
- Потому что он первый нашел кулон и он первый надел его на шею.
- Что же мне делать? Искать его?
- Решай сама.
- В мире столько океанов и берегов,как я найду его?
- Я еще не придумала. Если у тебя есть идеи, предлагай. Честно говоря, мои два дня, отведенные на эту сказку, уже прошли и я начинаю уставать от вас.
Принцесса все никак не могла решиться – с одной стороны ее жизнь была вполне благополучна и она понимала, что у нее может быть мало общего с человеком, который живет в скромном домике на берегу океана. С другой стороны, иногда в ее душе поднималась такая тоска, что ни сто платьев, ни десятки украшений не могли ее заглушить. Через полгода она решилась. Она собрала всю семью, и Канцлера в том числе, и объявила, что считает, что кто-то надел кулон раньше ее мужа.
- Это чушь, – сказал Канцлер. – Такого не может быть.
- Зачем тебе искать человека, которого ты не знаешь? – удивился Король.
- Каким бы ни был исход, помни, что я люблю тебя, – сказал муж. – И хочу, чтобы ты была счастлива.
- Вот это запрещенный прием, – сказала Волшебница. – Ты так говоришь, потому что хочешь ее удержать рядом с собой. На самом деле все внутри тебя кипит и ты зол.
- Конечно, зол! Женщина, которую я люблю, ищет кого-то еще!
Принцесса со свитой отправилась в путешествие. Она осматривала берег за берегом, но ничего похожего на домик из красного дерева не находила. Она видела десятки королевств , где были и тираны, и добрые правители, она видела и богатство и бедность, счастливых и несчастных. Она находила приют во дворцах и хижинах и стала замечать, что счастье не всегда зависит от достатка. И это успокаивало ее. Проходили недели, месяцы, годы. . . Она отчаялась, и начинала понимать, что поиски любви могут оказаться бесполезными. Все чаще ей казалось, что нужно было остаться дома – рядом с человеком, который ее любил. В конце концов она бы полюбила его. Просто она мало старалась. В какой-то умной книжке (а Принцесса теперь много читала) она нашла фразу: «Нельзя быть с человеком и не питаться светом из его глаз». Но по привычке мечта ее еще гнала вперед. Она так далеко ушла от дома, что повернуть назад было еще труднее чем идти вперед. Принцесса, да и все люди, еще не знали, что Земля круглая, соответственно, она не догадывалась, что путь вперед все равно приведет ее домой. И через пять лет после начала путешествия она ощутила запах родного дома. Трава казалась такой же зеленой, а небо таким же голубым, как в королевстве. Она погнала лошадь еще быстрее, в надежде увидеть башни родного замка, но вместо этого увидела маленький домик из красного дерева, который стоял на самом обрыве, нависавшем над океаном. Пять лет назад свое путешествие Принцесса начала, двинувшись на запад, тогда как следовало идти на восток. Только и всего.
Принцесса испугалась. А вдруг он разочаруется, увидев ее. А вдруг она разочаруется, увидев его. А вдруг у него давно своя семья. А вдруг он даже не знает, кто она. Ей очень хотелось не заходить в этот домик, а уехать в королевство. Но с другой стороны – пять лет путешествия – ради того, чтобы найти и сбежать?
- Можно ведь просто знать, что он есть на свете и жить дальше, – размышляла Принцесса.
- Ты вообще-то знала об этом еще до того, как пустилась на поиски, – напомнила Волшебница. – Почему все время вас надо уговаривать, подталкивать?
Принцесса долго стояла у двери, то протягивала руку к ручке, то опускала ее. Наконец она решилась и постучала. Три раза.
Дверь распахнулась. На пороге стоял он. Именно таким он приходил к ней в снах. Правда, теперь она отчетливо видела в уголках его глаз мелкие морщинки – они как раз проходили там, где он улыбался. Ей очень хотелось, чтобы он улыбнулся, и чтобы морщинки заиграли на его лице.
- Я….- начала было Принцесса.
- Я знаю, – прошептал он. – Проходите. Садитесь.
Принцесса села в единственное кресло – у камина. Она смотрела на Случайного Прохожего и ей так хотелось рассказать ему обо всем – о том, как она тосковала, мечтала, как она грустила в те дни, когда шел дождь. Сколько стран она прошла и сколько интересного увидела. Как она уже полюбила это кресло, этот огонь, этот запах рыбы. Ей казалось, что она может сидеть так вечно. Ей казалось, что за окном может меняться погода, правители, века, а она так и будет сидеть и смотреть на него.
- Простите меня. Я не должен был красть ключ. Если бы я только знал…
- Не надо, не сожалейте. Я рада, что вы есть.
- Я молился, чтобы вы не оказались Принцессой.
- Почему?
- Я ничего не могу вам дать. А вот этого, – он обвел глазами комнату. – Слишком мало для вас.
- Не важно. Главное любовь.
- Нет. Однажды вам надоест запах рыбы, океан, ветер, эта крошечная комната. А дворец – это слишком много для меня.
- Я прошла в поисках вас весь свет.
- Простите, что я этого не сделал.
- Вы знаете, что я больше никогда никого не полюблю? И что вы тоже –никого, никогда?
- Да.
- И вы отвергаете меня?
- Я просто выбираю то, что следует выбрать.
- Как будто в любви можно выбирать!!! Как будто вы можете выбирать дождь или снег!
Принцесса встала и пошла к двери.
- Прощайте!
- Вы ненавидите меня?
-Нет, я вас жалею.
Принцесса вернулась домой. Она сказала мужу, что теперь они будут друзьями. Так и вышло. После смерти Короля она стала Королевой. Она отправила Канцлера на покой и правила долго и справедливо. Народ любил ее и называл Одинокой Королевой. Особенно она любила устраивать счастливые браки, но никогда не ходила на свадьбы. Она приказала расплавить ключ,хотя прекрасно понимала, что он никому уже не принесет ни любви, ни разочарований – ведь детей у нее не было.
Иногда она интересовалась, как поживает рыбак. Однажды ей сказали, что он умер.
- И в чем же смысл вашей сказки? – спросила она Волшебницу. Она часто обращалась к ней в мыслях.
- Я не знаю. Мне просто хотелось, чтобы вы жили на берегу океана. Но я не могла же сделать это против его воли!
- Пусть в вашей следующей сказке герои полюбят друг друга и счастливо проживут всю жизнь и умрут в один день, - уходя из жизни попросила Принцесса Волшебницу.
Умирая, она чувствовала запах океана, рыбы, она слышала, как в камине потрескивают дрова и на миг ей стало так тепло и она подумала: «ну вот я и дома».
- Я обещаю, – прошептала Волшебница, закрывая глаза Принцессы, которая уже давно не была Принцессой, а старой Королевой. – Прости, это была неудачная сказка. | |
|
