Сказка № 6229 | Дата: 01.01.1970, 05:33 |
|---|
 Жил горбатый медведь. Он был настоящий лентяй. Увидел однажды спелую шишку, и тут же у него заныло плечо, под мышкой колоть стало.
Как я, больной, на кедр влезу?
Ходит вокруг. Через мелкие колоды шагает. Увидит колоду покрупней — и прямо по ней идет: ему лень шагнуть повыше. Вдруг: стук! — шишка сама упала медведю на темя. С темени к ногам.
Вот это ловко!—оказал медведь и посмотрел вверх, не упадет ли еще что?
Ой, великий медведь, — пискнула рябая кедровка, — я вам лучшую шишку бросила.
Перья у кедровки взъерошились, голос дрожит. Она сидела на ветке, клевала орехи, уронила шишку, шишка стукнула медведя. Испугалась кедровка, не знает, как оправдаться.
Я все лето, всю осень эту шишку вам берегла. Очень рада, что вы пришли. Еще десять шишек могу вам спустить.
О-о, яйла! Вот гостеприимная птица! Спасибо тебе!..
От этой похвалы кедровка совсем счастливая стала.
Ведь она не один раз теряла шишки. Их подбирали мыши, бурундук, человек. И никто ей спасибо не говорил. А медведь хрустит орехами да урчит:
Мы теперь с тобой друзья. И дети наши пусть дружат.
Что еще говорил медведь, никто не понял, потому что
рот у него был набит орехами. С тех пор он подружился с кедровкой.
Уж давно видел медведь, как посреди чистой поляны растет молодой кедр, как наливаются, зреют его темные шишки. Теперь к осени они стали тяжелые, словно свинец. Ветки кедра от тяжести гнутся к земле. Совсем просто было бы эти шишки сбить, да собирать лень.
Помоги мне, кедровка!
Ох, дядя, здесь трава шибко густая. Мне одной не управиться. Если позволите, я позову свою родню. — Зови!
Кедровка взлетела на вершину лиственницы, раза два крикнула, и все ее родные, все знакомые слетелись на поляну. А медведь свое дело знает: шишки бьет. Бьет и бьет. Когда на кедре не осталось ни одной шишки, медведь сел отдохнуть. Глядит — на поляне ни птиц не видно, ни орехов. Только одна гнилая шишка у задней левой ноги валяется. И к этой последней шишке добрая кедровка тоже не постыдилась подлететь. Схватила и унесла.
Тьфу! — плюнул медведь. — Ешьте мои орехи, ешьте! Сколько бы вы ни съели, все равно к зиме ложки крови в вашем теле не наберется, куска мяса с большой
палец на костях не вырастет. А я был жирный, зимой еще толще буду.
В самом деле, медведи всегда жиреют к зиме. А кедровка, сколько б орехов она ни съела, все никак не может поправиться. | |
Сказка № 6228 | Дата: 01.01.1970, 05:33 |
|---|
Это было очень давно, когда все птицы жили в теплых землях. На Алтае щебетали только реки. Эту песню воды услышали южные птицы и захотели узнать, кто так громко звенит, так весело поет, какая радость случилась на Алтае.
Однако лететь в неизвестный край было очень страшно. Напрасно уговаривал беркут своих соколов и ястребов, сов и кукушек. Из всех птиц только синичка осмелилась пуститься на север.
Слушай! — крикнул ей беркут. — Если там хорошо, сейчас же вернись и покажи веем птицам дорогу!
Синица, выпрямив крылья, улетела.
Вот увидела она холмистые горы. Алтай стоял розовый, как вечер. Синица спустилась с неба в цветущий куст маральника. Из туч падали хлопья снега, но маральник цвел и цвел так обильно, что из-за розовых лепестков не видно было ни листьев, ни веток.
Синица глянула вниз. Весь снег на Алтае был в цвету. Светло-желтые и синие цветы стояли мохнатые, как медвежата. Синице захотелось есть, и она тут же, в снегу, нашла прошлогоднее зернышко, а рядом валялась высохшая ягода, а еще дальше копошился червяк.
Ум заиграл у синицы на Алтае, голова легкая стала. Она забыла, зачем сюда летела, кто ее послал. Где родилась, и то не помнит. Вдруг почернело небо. Синица увидела птичье войско. Впереди всех летел грозный беркут.
Диль-кель! Диль-кель! — крикнула синица. — Весна, приди! Весна, приди!
А беркут уже кружит над ней.
Почему обратно не вернулась? Зачем нас в этот край не позвала?
Кланяюсь вам до земли, великий беркут! В этом краю лед в семь рядов лежит. Снег из семидесяти туч падает. Я тут сижу, изо всех сил весну вызываю: «Диль-кель! Диль-кель! Весна, приди! Весна, приди! Это по моей просьбе теплый ветер подул. Диль-кель! Диль-кель!
Я только что за вами лететь собиралась. «Весна, приди! Весна, приди!
Беркут опустился на ветку, поднял вверх крыло и через крыло посмотрел на Алтай: занесенные снегом, стояли горы; снег лежал в долинах.
Диль-кель! Диль-кель! — кричала синица.
И там, где слышалась эта песня, снег в самом деле съеживался и стекал ручьями.
На этот раз я прощаю тебя, — сказал беркут синице. — В будущем году видно будет, правду ли ты говоришь.
С тех пор, чтобы обман не раскрылся, синица раньше всех птиц начинает весеннюю песнь:
\"Диль-кель! Диль-кель! Весна, приди! Весна, приди!\" А за ней запевают и другие птицы. | |
Сказка № 6227 | Дата: 01.01.1970, 05:33 |
|---|
Раз зимней ночью притаился горностай под кустарником — сидит, мышей караулит. И вдруг словно гора ему на спину свалилась. Ногами горностаю не за что ухватиться, от страха земля из-под ног ушла. Невзвидев света, он обернулся и вцепился зубами в гору.
А-а-а!.. — раздался страшный крик, плач, стон, и тяжесть свалилась со спины.
И горностай разглядел раненого зайца. Задняя нога до кости прокушена, на белый снег красная кровь течет.
Плачет заяц, рыдает:
Никогда я тебя не прощу, горностай! Я нечаянно тебе на спину упал.
Ой, заяц, я нечаянно вас укусил! —отвечает горностай.
А-а-а, а-а-а... Все равно не прощу! —И заяц на трех ногах в лес уполз.
Еще месяца не прошло, а горностай уже получил из леса письменный приказ: \"В мой аил на суд сейчас же явитесь. Зайсан здешнего леса Темно-бурый Медведь\".
Круглое сердце у горностая стукнуло. Маленькие -косточки со страха гнутся. Робко-робко входит он в большой аил. А там, рядом с хозяином, сидит весь, до самых глаз, забинтованный заяц. Медведь поднял пушистые ресницы и красно-желтыми глазами на горностая смотрит.
Ты как смеешь кусаться?
Горностай — точно немой, только губами шевелит, Сердце в груди совеем не помещается.
Я... я... охотился, — еле слышно прошептал он.
На кого охотился?
Мне хотелось мышь поймать, за птицами погоняться.
Это правда: мыши и птицы — твоя пища, — сказал медведь, — а зайца зачем укусил?
Он на меня сзади свалился. Я его в лицо не узнал. У зайца голова зимой, как снег, белая.
Это правда, — сказал медведь, почесал лапой нос и повернулся к зайцу. — А ты зачем горностаю на спину прыгнул?
Я его со спины не узнал, — всхлипнул заяц. — У него зимой спина белее снега.
И это тоже правда.
Долго молчал угрюмый медведь. Перед ним жарко трещал большой костер. Над костром висел золотой котел с семью бронзовыми ушками. Этот свой любимый котел медведь никогда не чистил. Он боялся, что вместе с грязью счастье уйдет. И золотой котел был сажей в сто слоев покрыт. Долго думал мудрый медведь, потом потер свою лапу о закопченный котел и вычернил зайцу уши.
Теперь ты, горностай, всегда зайца в лицо узнаешь.
Еще раз потер лапу и вымазал сажей горностаю хвост.
И ты, заяц, спину этого малыша по черному хвосту всегда отличишь.
Вот с тех самых пор зайцы с горностаями никогда не сталкиваются. | |
Сказка № 6226 | Дата: 01.01.1970, 05:33 |
|---|
В давние времена, в глубокой древности жил на голубом Алтае людоед Алмыс.
Были у него длинные чёрные усы, перекинутые за плечи, как вожжи. Борода у Алмыса была до колен. Глаза — налиты кровью. Во рту — большие острые зубы. На пальцах — острые когти. Всё тело покрыто густой шерстью.
Был этот Алмыс свирепый, кровожадный, беспощадный. Нападал он в лесу на охотников, нападал в аилах на женщин, не щадил он стариков, не щадил и маленьких детей.
Хватал Алмыс людей и съедал их.
И был он так силён, так хитёр, что никто не решался бороться с ним.
Как завидят Алмыса — поскорее убегают подальше да прячутся…
Не знали люди, что и делать. Говорили:
Сильнее нас Алмыс! Хитрее нас Алмыс! Никто его не одолеет, никто его не перехитрит. Терпеть надо, молчать надо.
Так и терпели все, так и молчали.
Жил в одном аиле охотник. Звали его Боролдой-Мергён. Сильный он был, храбрый, умный. Пойдут люди на охоту — ни с чем вернутся. А Боролдой-Мер-ген всегда с добычей придёт: принесёт и лисиц, и соболей, и горностаев, и белок. Все леса, все горы он обошёл. Никогда зверь его не трогал, никогда он в беду не попадал, потому что ум у него был светлый, глаз был зоркий, рука — крепкая.
Вот как-то раз спустился со своих гор Алмыс и пришёл в тот аил, где жил Боролдой-Мерген. Забегали люди в страхе, не знают, куда спрятаться.
А людоед схватил одного ребёнка и обратно в горы ушёл.
Пока Алмыс близко был, люди громко и говорить не смели. А как ушёл он — зашумели, заплакали.
У кого в следующий раз утащит ребёнка чудовище? — плачут матери.
И дети плачут. А мужчины молчат, хмурятся. Говорит им Боролдой-Мерген:
Не плакать надо, не прятаться. Надо убить проклятого людоеда Алмыса, тогда все будут без страха жить!
А люди отвечают:
Не одолеть нам Алмыса, не избавиться от него. Ведь не птицы мы — в небо взлететь не можем, и не рыбы мы — в воде не скроемся. Видно, уж суждено
нам погибать от когтей и клыков проклятого Алмыса!..
Тоска напала на Боролдой-Мергена. Горько ему стало, обидно стало. Поглядел он на своего сына, думает:
«Не для того он родился, чтобы его Алмыс своими острыми зубами разорвал! И все другие дети не для того родились! Надо покончить с проклятым людоедом, надо избавить матерей от горя!»
А как это сделаешь?
Вызвать Алмыса на бой нельзя: Алмыс не только одного человека — весь аил погубит. Да и не пойдут сражаться с ним мужчины: запугал всех Алмыс, отнял у всех храбрость, лишил смелости. И перехитрить Алмыса невозможно: всегда он настороже, всегда обо всём догадывается.
Думает Боролдой-Мерген, как от Алмыса людей избавить, покоя себе не находит.
Долго он думал, много думал. Наконец придумал.
Что придумал — никому не сказал.
Взял он самый крепкий лук, взял самые острые стрелы и спросил своего сына:
Есть ли смелость в твоём сердце?
Есть!
Есть ли жалость к людям в твоём сердце?
Есть!
Тогда пойдём со мною. Путь у нас будет далёкий, дело будет страшное. Не идти нам нельзя. Спросишь о чём-нибудь?
Сын ни о чём не спросил. Молча пошли.
Отправился охотник с сыном в горы, откуда спускался Алмыс. Шли они через густой лес, поднимались на каменные кручи,шли вперёд без тропинки и наконец вышли на открытое место.
Там стоял высокий пень, а рядом кусты и деревья росли. Никого кругом не было видно — ни зверей, ни птиц.
Здесь Боролдой-Мерген остановился, снял с себя всю свою боевую одежду и надел её на пень. Смотрит мальчик на отца,ни о чём не спрашивает. Отец возле пня костёр разложил. Сын смотрит, ни о чём не спрашивает. Охотник сказал сыну:
Садись здесь, возле костра, и, что бы ни случилось, никуда не убегай.
Не убегу!
Страшно будет тебе, очень страшно!
Не испугаюсь!
Ну, тогда садись и жди.
Мальчик у костра сел, а отец взял лук и стрелы и спрятался в кустах. Охотник в кустах сидит, мальчик — возлекостра, кругом никого, тихо.
Долго сидели.
Вдруг шум раздался, треск. Вышел из-за деревьев сам Алмыс: чёрные усы за плечи перекинуты, глаза кровью налиты, острыми клыками щёлкает. Увидел мальчика у костра — заревел от радости:
Шёл я за мясом в аил, а мясо тут само появилось! — Потом на пень взглянул, за охотника его принял, засмеялся: — Ну, человек, смотри, как я буду есть твоего сына! Ведь защищать его ты не посмеешь!
С этими словами кинулся Алмыс к костру.
Бежит — борода по ветру развевается, полы длинной шубы назад отвернулись. Подскочил, а мальчик за пень отбежал.
Алмыс — за ним, а мальчик всё кругом пня бегает. Не может Алмыс его схватить. Тут Боролдой-Мерген изловчился, выстрелил, и попала его острая стрела прямо в грудь Алмыса. Заревел, зарычал Алмыс. От криков его деревья гнулись, камни трескались и с гор скатывались.
А Боролдой-Мерген пускал в чудовище стрелу за стрелой.
Рассвирепел Алмыс. Кинулся на пень, одетый в наряд охотника, стал его грызть да вдруг рухнул на землю. Подошёл Боролдой-Мерген, видит — убит людоед
Не стал Боролдой-Мерген спрашивать сына, страшно ли ему было. Только одно слово сказал:
Пойдём!
И пошли они в свой аил.
Когда пришли, Боролдой-Мерген сказал людям:
Дети наши будут расти. Матери будут жить без страха. Нет больше Алмыса, убит он.
Кто его убил? — спросили люди.
Я.
А зачем ты брал с собой своего маленького сына?
Он был приманкой для Алмыса.
Но ведь Алмыс мог растерзать его?
Мог.
Больше Боролдой-Мерген ничего не сказал и вошёл в своё жилище.
Так освободились алтайцы от своего давнего и свирепого врага. | |
|
