Сказка № 4529 | Дата: 01.01.1970, 05:33 |
|---|
 Рассказывают также, что Халид ибн Абд-Аллах аль-Касри был эмиром Басры и к нему пришла толпа людей, которые вцепились в юношу, обладавшего блестящей красотой, явной образованностью и великим умом; его облик был красив, и от него хорошо пахло, и отличался он спокойствием и достоинством.
И юношу подвели к Халиду, и тот спросил, какова его история, и ему сказали: «Это вор, которого мы застигли вчера в нашем жилище».
И Халид посмотрел на юношу, и ему понравилась его красота и чистота его одежды. «Отпустите его!» – сказал он и подошёл к юноше и спросил, какова его история, и юноша сказал: «Эти люди были правдивы в том, что говорили, и дело обстоит так, как они сказали». – «Что побудило тебя на это, когда ты красиво одет и прекрасен внешностью?» – спросил его Халид, и юноша сказал: «Меня побудили на это жадность к мирским благам и приговор Аллаха – слава ему и величие!» – «Да потеряет тебя твоя мать! Разве не было в красоте твоего лица, в совершенстве твоего ума и в прекрасной образованности для тебя запрета, который бы удержал тебя от воровства?» – воскликнул Халид. «Оставь это, о эмир, и иди к тому, что повелел Аллах великий, – это воздаяние за то, что стяжали мои руки, и Аллах не обидчик для рабов», – сказал юноша.
И Халид молчал некоторое время, раздумывая о его деле, а затем он велел ему приблизиться и сказал: «Твоё признание в присутствии свидетелей меня смущает, и я не думаю, что ты вор. Может быть, у тебя есть какаянибудь история, кроме кражи? Расскажи мне её». – «О эмир», – сказал юноша, – «Пусть не западёт тебе в душу что-нибудь, кроме того, в чем я перед тобою признался. У меня нет истории, которую я бы мог тебе рассказать, кроме того, что я вошёл в дом этих людей и украл, что мог, и меня настигли и отняли от меня украденное и привели меня к тебе».
И Халид велел заточить юношу и приказал глашатаю кричать в Басре: «Эй, кто хочет посмотреть, как будут наказывать такого-то вора и отрежут ему руку, пусть придёт с утра в такое-то место!» И когда юноша расположился в тюрьме и ему на ноги наложили железо, он испустил глубокие вздохи и пролил слезы и произнёс такие стихи:
«Грозил отсеченьем Халид руки моей,
Когда ему не скажу я, в чем дело с ней.
Сказал я: «Вовек не будет, чтоб выдал я
Все то, что таится в сердце из страсти к пей.
Пускай мне отрубят руку, – признался я, —
То легче, чем опозорить любимую».
И это услышали люди, сторожившие юношу, и они пришли к Халиду и рассказали ему о том, что случилось. А когда спустилась ночь, Халид приказал привести к себе юношу, и, когда тот явился, стал его допрашивать и увидел, что юноша умен, образован, понятлив, остроумен и сообразителен. Он велел принести юноше еду, и тот поел и поговорил с эмиром некоторое время, а потом Халид сказал ему: «Я знаю, что у тебя есть история, кроме кражи. Когда наступит утро и придут люди, и явится кади и спросит тебя насчёт кражи, отрицай её и скажи чтонибудь, что отвратит от тебя наказание посредством отсеченья руки. Сказал же посланник Аллаха (да благословит его Аллах и да приветствует): „Отвращайте наказание при помощи сомнительных обстоятельств“.
И затем он велел отвести его в тюрьму…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Двести девяносто восьмая ночь.
Когда же настала двести девяносто восьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Халид, после того как поговорил с юношей, велел отвести его в тюрьму, и юноша провёл там ночь. Когда же настало утро, люди пришли посмотреть, как будут отсекать юноше руку, и не осталось в Басре никого, ни мужчины, ни женщины, кто бы не пришёл, чтобы увидеть, как станут наказывать этого молодца. И приехал верхом Халид и с ним знатные жители Басры и другие, а затем эмир позвал судей и велел привести юношу. И он пришёл, ковыляя в своих оковах, и никто среди видевших его не мог не заплакать, и женщины возвысили голоса, рыдая. И судья велел заставить женщин замолчать и сказал юноше: „Эти люди утверждают, что ты вошёл к ним в дом и украл их имущество; может быть, ты украл меньше облагаемого количества?“ – „Нет, я украл как раз столько“, – отвечал юноша. „Может быть, ты владел им совместно с этими людьми?“ – спросил судья, и юноша ответил: „Нет, оно (все принадлежит им, и я не имею на него права“. И тогда Халид рассердился, и сам подошёл к юноше, и ударил его бичом по лещу, и произнёс такой стих поэта:
«И хочет муж желанного добиться,
Но даст ему Аллах лишь то, что хочет».
И затем он позвал палача, чтобы отсечь руку юноше, и палач подошёл и вынул нож, а юноша вытянул руку, и палач приложил к ней нож, и вдруг выбежала из толпы женщин девушка, на которой были грязные одежды, и вскрикнула и бросилась к юноше, а затем она открыла лицо, подобное луне, и люди подняли великий шум, от которого едва не возникла смута, мечущая искры. И девушка крикнула во весь голос: «Заклинаю тебя Аллахом, о эмир, не торопись рубить, пока не прочтёшь этой бумажки!» И она подала ему бумажку, а Халид развернул её и прочёл, и вдруг оказалось, что на ней написаны такие стихи:
О Халид, влюблённый вот, любовью охваченный,
Из луков очей моих метнул в него взгляд стрелу,
И был поражён стрелой моих он очей – ведь он
Друг страсти; болезнь её вздохнуть не даёт ему,
Признался он в том, чего не делал, как будто счёл,
Что лучше так поступить, чем облик явить любви,
Потише же с юношей печальным! Поистине,
Од выше других людей по свойствам, и он не вор.
И когда Халид прочёл эти стихи, он отошёл в сторону и удалился от людей и, призвав к себе женщину, спросил её, в чем тут дело, и она рассказала ему, что этот юноша любит её, и она любит его, и он только хотел посетить её, и пошёл к дому её родных, и бросил в дом камень, чтобы дать ей знать о своём приходе. И её отец к братья услышали шум от камня и вышли к юноше, и, когда юноша заслышал их, он собрал всю материю и сделал вид, что он вор, чтобы прикрыть свою возлюбленную. И девушка говорила: «Когда его увидели при таких обстоятельствах, его взяли я сказали: „Вор!“ – и привели его к тебе. И он признался в воровстве и упёрся на этом, чтобы не опозорить меня. И такие дела совершил тот, кто сам себе бросил обвинение в воровстве из-за чрезмерного своего благородства и величия души». – «Поистине, он достоин того, чтобы ему помогли добиться желаемого!» – воскликнул Халид. А затем он позвал к себе юношу и поцеловал его между глаз и велел привести отца девушки и сказал ему: «О старец, мы были намерены исполнить приговор над этим юношей и отсечь ему руку, но Аллах – велик он и славен! – уберёг меня от этого. И я приказал выдать юноше десять тысяч дирхемов, так как он не пожалел своей руки, чтобы охранить твою честь и честь твоей дочери и уберечь вас обоих от позора. И я велел выдать твоей дочери десять тысяч дирхемов, так как она рассказала мне об истине в этом деле, и я прошу тебя, чтобы ты мне позволил выдать её за него замуж». – «О эмир» я позволяю тебе это», – сказал старец, и Халид прославил Аллаха, и восхвалил его, и произнёс прекрасную проповедь…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Двести девяносто девятая ночь.
Когда же настала двести девяносто девятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Халид прославил Аллаха и восхвалил его и произнёс прекрасную проповедь, и сказал юноше: „Я женил тебя на такой-то девушке, присутствующей здесь, с её позволения и согласия и с разрешения её отца, за эти деньги а размере десяти тысяч дирхемов“. – „Я согласен на этот брак“, – ответил юноша. И затем Халид велел доставить деньги в дом юноши, неся их на подносах, и люди ушли, радостные. И я не видел дня диковинней этого! Началом его был плач и огорчения, а концом – веселье и радость.
[Перевод: М. А. Салье] | |
Сказка № 4528 | Дата: 01.01.1970, 05:33 |
|---|
Рассказывают, что Джафар Бармакид однажды вечером разделял с ар-Рашидом трапезу, и ар-Рашид сказал ему: «О Джафар, до меня дошло, что ты купил такую-то невольницу, а я уже давно стремлюсь купить её, так как она прекрасна до предела, и моё сердце занято любовью к ней. Продай мне её».
«Я её не продам, о повелитель правоверных», – ответил Джафар. «Ну так подари мне её», – молвил ар-Рашид. И Джафар сказал: «Не подарю!» И тогда ар-Рашид воскликнул: «Зубейда трижды разведена [334] со мной, если ты не продашь мне невольницу или не подаришь мне её!» И Джафар оказал: «Моя жена трижды разведена со мной, если я тебе продам эту невольницу или подарю её тебе!»
А потом они опомнились от хмеля и поняли, что попали в великое дело, и были бессильны придумать какуюнибудь хитрость, и ар-Рашид воскликнул: «Вот происшествие, для которого не пригодится никто, кроме Абу-Юсуфа!» [335] И его потребовали, а это было в полночь, и когда посланный пришёл, Абу-Юсуф поднялся, испуганный, и сказал про себя: «Меня призывают в такое время только ради какого-нибудь дела, постигшего ислам!»
И он поспешно вышел и сел на мула и сказал своему слуге: «Возьми с собой торбу; может быть, мул не получил весь свой корм, и, когда мы приедем в халифский дворец, привяжи ему торбу, и он будет есть оставшийся корм, пока я не выйду, если он не получил всего корма сегодня вечером». И слуга отвечал: «Слушаю и повинуюсь!»
И когда Абу-Юсуф вошёл к ар-Рашиду, тот встал перед ним и посадил его на ложе с собою рядом (а он не сажал с собою никого, кроме него) и сказал ему: «Мы потребовали тебя в такое время лишь для важного дела, и оно обстоит так-то и так-то, и мы бессильны придумать какуюнибудь хитрость».
«О повелитель правоверных, – сказал Абу-Юсуф, – это дело самое лёгкое, какое бывает! О Джафар, – молвил он, – продай повелителю правоверных половину невольницы и подари ему половину, и вы оба исполните таким образом клятву».
И повелитель правоверных обрадовался, и оба сделали так, как велел им Абу-Юсуф, а затем ар-Рашид воскликнул: «Приведите невольницу сейчас же!..»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Двести девяносто седьмая ночь.
Когда же настала двести девяносто седьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что халиф Харун ар-Рашид воскликнул: „Приведите невольницу сейчай же – я сильно тоскую по ней!“ И, когда невольницу привели к нему, он сказал кади Абу-Юсуфу: «Я хочу погнать её теперь же, я не могу терпеть, пока пройдёт законный срок очищения! [336] Как быть?» – «Приведите мне невольника из невольников повелителя правоверных, которые ещё не были освобождены!» – сказал Абу-Юсуф. И когда ему привели невольника, он молвил: «Позволь мне женить его на невольнице, а потом он с ней разведётся, не входя к ней, и тебе будет дозволено познать её сейчас же, без срока очищения».
И это понравилось ар-Рашиду больше, чем первая хитрость, и, когда невольник явился, халиф сказал кадди: «Я позволяю тебе заключить её брачный договор». И кади сделал обязательным для невольника брак, и тот принял условие. И после этого кади сказал ему: «Разведись с нею, и тебе будет сто динаров». Но невольник воскликнул: «Не сделаю!» И кади все прибавлял ему, а он отказывался, пока Абу-Юсуф не предложил ему тысячу динаров. И тогда невольник спросил кади: «Развод в моих руках, или в твоих руках, или в руках повелителя правоверных?» И кади ответил: «Да, он в твоих руках». И невольник воскликнул: «Клянусь Аллахом, я никогда этого не сделаю!» И гнев повелителя правоверных усилился, и он воскликнул: «Где хитрость, о Абу-Юсуф?» И кади АбуЮсуф сказал: «О повелитель правоверных, не печалься – дело ничтожное! Отдай невольника во владение этой невольнице». – «Я отдал его ей во владение», – молвил халиф. И кади сказал невольнице: «Скажи: „Принимаю!“ И невольница сказала: „Принимаю!“ И тогда кади воскликнул: „Я постановляю их разлучить, так как невольник перешёл во владение невольницы и брак оказался расторгнутым!“
И повелитель правоверных встал на ноги и воскликнул: «Подобный тебе должен быть кадием во время моей жизни!» И он приказал принести подносы с золотом, и их принесли и высыпали перед ним, и халиф спросил кади: «Есть с тобою что-нибудь, во что положить золото?»
И кади вспомнил о торбе мула и велел её принести, и торбу наполнили золотом, и кади взял её и уехал домой, а когда наступило утро, он сказал своим друзьям: «Нет пути к вере и благам мира легче и ближе, чем путь знания, – я получил эти большие деньги за два или три вопроса».
Посмотри же, о поучающийся, как интересно это происшествие: в нем заключаются красивые черты – свобода обращения везиря с ар-Рашидом, мудрость халифа и ещё большая мудрость кади. Да помилует же Аллах великий души их всех!
[Перевод: М. А. Салье] | |
Сказка № 4527 | Дата: 01.01.1970, 05:33 |
|---|
Рассказывают также, что халиф Харун ар Рашид в одну ночь из ночей был взволнован, и позвал он своего везиря, и когда тот предстал перед ним, сказал ему «О Джафар, я сегодня ночью был охвачен великим беспокойством, и моя грудь стеснилась, и я хочу от тебя чего-нибудь, что обрадовало бы моё сердце и расправило бы мою грудь». – «О повелитель правоверных, у меня есть друг, по имени Али-персиянин, и он знает рассказы и увеселяющие повести, которые радуют душу и отгоняют от сердца дурное», – сказал Джафар. И халиф воскликнул: «Ко мне его!» И Джафар отвечал: «Слушаю и повинуюсь!»
И потом Джафар вышел от халифа на поиски Алиперсиянина, и послал за ним, и когда Али явился, сказал ему: «Отвечай повелителю правоверных!» И Али отвечал: «Слушаю и повинуюсь!..»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Двести девяносто пятая ночь.
Когда же настала двести девяносто пятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что персиянин сказал: „Слушаю и повинуюсь!“ – и отправился с Джафаром к халифу. И когда он предстал перед халифом, ар Рашид позволил ему сесть, и он сел, и халиф сказал ему: „О Али, у меня стеснилась сегодня ночью грудь, а я слышал про тебя, что ты помнишь рассказы и повести, и хочу, чтобы ты мне рассказал что-нибудь, что прогонит мою заботу и развеселит мой ум“. – „О повелитель правоверных, рассказать ли тебе то, что я видел глазами, или то, что слышал ушами?“ – спросил Али. И халиф оказал: „Если ты что-нибудь видел, рассказывай!..“
«Слушаю и повинуюсь! – отвечал Али. – Знай, о повелитель правоверных, что я выехал в какомто году из своего города – а это город Багдад – и вместе со мной был слуга, у которого был небольшой мешок. Мы прибыли в один город, и пока я там продавал и покупал, вдруг какой то человек из курдов, жестокий преступник, набросился на меня и отнял у меня мешок и сказал: „Это мой мешок, и все, что там есть, моё достоянье!“ – „О собрание мусульман, освободите меня из рук нечестивейшего из обидчиков!“ – закричал я, и все люди сказали: „Идите к кади и примите его приговор с удовлетворением“. И мы отправились к кади, и я был согласен на его приговор. И когда мы вошли к кади и предстали перед ним, он спросил: „Из за чего вы пришли и в чем ваше дело?“ И я сказал: „Мы соперники и взываем к твоему суду“ согласные на твой приговор». – «Который из вас жал об итак?» – спросил кади. Тогда курд выступил вперёд и сказал: «Да поддержит Аллах владыку нашего – кади! Этот мешок – мой мешок, и все, что в нем есть, – моё достоянье. Он пропал, и я нашёл его у этого человека». – «А когда он у тебя пропал?» – спросил кади. «Накануне, и я провёл ночь без сна из за его исчезновения», – ответил курд. «Если ты узнал этот мешок, расскажи мне, что в нем есть», – сказал кади. И курд ответил: «В этом мешке две серебряные иглы и разная сурьма для глаз, и плаюк для рук, и я положил туда два позолоченных горшка и два подсвечника, и там находятся две палатки, два блюда, две ложки две лампы, подушка, два ковра, два кувшина, поднос, два таза, котёл, две кружки, поварёшка, игольник, две торбы, кошка, две собаки, миска, два больших мешка, кафтан, две меховые шубы, корова, два телёнка, коза, пара ягнят, овца, пара козлят, два Зелёных шатра, верблюд, две верблюдицы, буйволица, пара быков, львица, два льва, медведица, две лисицы, скамеечка, два ложа, дворец, две беседки, сводчатый проход, два зала, кухня с двумя дверями и толпа курдов, которые засвидетельствуют, что этот мешок – мой мешок». – «Эй ты, а ты что скажешь?» – спросил кади. И я подошёл к нему (а курд ошеломил меня своими речами) и сказал: «О повелитель правоверных. Да возвеличит Аллах нашего владыку кади! У меня в этом мешке только разрушенный домик, и другой, без дверей, и собачья конура, и там школа для детей, и юноши, которые играют в кости, и палатки, и верёвки, и город Басра, и Багдад, и дворец Шеддада, сына Ада, и горн кузнеца, и сеть рыбака, и палки, и „одышки, и девушки, и юноши, и тысяча сводников, которые засвидетельствуют, что этот мешок – мой мешок“.
И когда курд услышал эти слова, он заплакал и зарыдал и воскликнул: «О владыка наш кади, этот мешок известен, и все, что в нем есть, описано! В этом мешке укрепления и крепости, журавли и львы, и люди, играющие в шахматы на досках, и в этом моем мешке кобыла и два жеребёнка, и жеребец, и два коня, и два длинных копья, и там находится лев, два зайца, город и две деревни, и девка, и два ловких всадника, и распутник в женском платье, и два висельника, и слепой, и два зрячих, и хромой, и два расслабленных, и священник с двумя дьяконами, и патриарх, и два монаха, и кади, и два свидетеля, которые засвидетельствуют, что этот мешок – мой мешок». – «Что ты скажешь, Али? – спросил кади. И я исполнился гнева, о повелитель правоверных, и подошёл к кади и сказал: „Да поддержит Аллах владыку нашего – кади…“
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Двести девяносто шестая ночь.
Когда же настала двести девяносто шестая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что персиянин говорил: «И я исполнился гнева, о повелитель правоверных, и подошёл к кади и сказал ему: «Да поддержит Аллах владыку нашего, кади! В этом моем мешке кольчуги и лезвия, и кладовые с оружием, и тысяча бодливых баранов, и там пастбище для скота, и тысяча лающих псов, и сады, и виноградники, и цветы, и благовония, и смоквы, и яблоки, кувшины и кубки, и картины, я статуи, и прекрасные невесты, и певицы, и свадьбы, и суета и крик, и обширные области, и удачливые братья, и прекрасные товарищи – ас ними и мечи, и копья, и стрелы, и луки – и друзья, и любимые, и приятели, и товарищи, и клетки для орлов, и сотрапезники для питья, и тамбуры [328], и свирели, и знамёна, и флаги, и дети, и девушки, и открытые невесты, и невольницы, певицы, и пять абисоияок, и три индуски, и четыре мединки, и двадцать румиек; пятьдесят турчанок, семьдесят персиянок, восемьдесят курдок и девяносто грузинок, и Тигр, и Евфрат, и сеть рыбака, и огниво, и кремень, и Ирем многостолбный, и тысяча распутников, и сводник, и ристалища, и стойла, и мечети, и бани, и каменщик, и столяр, и кусок дерева, и гвоздь, и чёрный раб с флейтой, и начальник, и стремянный, и города, и области, и сто тысяч динаров, я Куфа с аль-Анбаром [329], и двадцать сундуков, полных материи, и пятьдесят кладовых для припасов, и Газза, и Аскалон [330], и земля от Дамиетты до Асуана, и дворец Хосроя Ануширвана, и царство Сулеймана, и страны от долины Намана до земли Хорасана, и Балх, и Испахан. И страна от Индии до Земли чёрных [331]. И в нем – да продлит Аллах жизнь владыки нашего кади! – исподнее платье и куски полотна и тысяча острых бритв, которые обреют бороду кади, если он не побоится меня наказать и постановит, что этот мешок не мой».
И когда кади услышал мои слова, его ум смутился и он воскликнул: «Я вижу, что вы оба просто скверные люди или зиндики [332], вы играете с достоинством кади и законами и не боитесь порицаемого, так как не описывали описывающие и не слыхивали слышащие ничего удивительнее того, что вы сказали, и не говорил подобного этому говорящий! Клянусь Аллахом, от Китая до дерева Умм Гайлан, и от стран персов до земли Судан, и от долины Намана до земли Хорасана не уместить того, о чем вы оба упомянули, и не поверит никто тому, что вы утверждаете! Разве этот мешок – море, у которого нет дна, или день смотра [333], когда соберутся чистые и нечестивые?
И потом кади велел открыть мешок, и я открыл его, и вдруг оказывается в нем хлеб, и лимон, и сыр, и маслины! И я бросил мешок перед курдом и ушёл».
И когда халиф услышал от Али-персиянина этот рассказ, он опрокинулся навзничь от смеха и хорошо наградил его.
[Перевод: М. А. Салье] | |
Сказка № 4526 | Дата: 01.01.1970, 05:33 |
|---|
Рассказывают также, что халиф Харун ар-Рашид почувствовал в одну ночь из ночей сильное беспокойство и позвал своего везиря Джафара Бармакида и сказал ему: «Моя грудь стеснилась, и я хочу сегодня ночью прогуляться по улицам Багдада и посмотреть на дела рабов Аллаха, с условием, что мы перерядимся в одежду купцов, чтобы не узнал нас никто из людей. И везирь отвечал ему: „Слушаю и повинуюсь!“ И они поднялись в тот же час и минуту и, сняв бывшую на них роскошную одежду, надели одежду купцов, а было их трое: халиф, Джафар и Масрур, меченосец.
И они ходили с места на место, пока не достигли Тигра. И увидели они старика, сидевшего в челноке, и подошли и приветствовали его и сказали: «О старец, мы хотим от твоей милости и доброты, чтобы ты покатал нас в твоей лодке. Возьми в уплату этот динар…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Двести восемьдесят шестая ночь.
Когда же настала двести восемьдесят шестая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что они сказали старцу: „Мы хотим, чтобы ты покатал нас в твоей лодке. Возьми в уплату этот динар“. И старец ответил: „Кто это может кататься, когда халиф ар-Рашид выезжает каждый вечер на реку Тигр на маленьком судне, и с ним глашатай, который кричит: „О собравшиеся люди, все поголовно – большие и малые, избранные и простые, дети и юноши, – всякому, кто выедет на лодке и поедет по Тигру, я отрублю голову или повешу на мачте!“ И, кажется, вы его сейчас увидите, его судно приближается“.
И халиф с Джафаром сказали: «О старец, возьми эти два динара и сведи нас в беседку из этих беседок на то время, пока не проедет лодка халифа!» И старец отвечал: «Давайте золото и положитесь на Аллаха великого».
И он взял золото и проплыл с ними немного, как вдруг приблизилась с середины Тигра лодка, и свечи и факелы в ней сияли. «Не говорил ли я вам, что халиф проезжает Здесь каждый вечер? – сказал старец и начал восклицать: – О покровитель, не снимай покровов!» И он ввёл этих троих в беседку и накинул на них чёрный плащ, и они стали смотреть из-под плаща и увидали на носу лодки человека, у которого в руках был факел из червонного золота, и он жёг на нем какуллийское алоэ. И на этом человеке был плащ из красного атласа, и на плече жёлтые вышивки, а на голове у него был мосульский тюрбан и на другом плече – мешок из зеленого шелка, полный какуллийского алоэ, которым он разжигал факел вместо дерева. А на корме лодки халиф увидел другого человека, одетого, как тот, и в руках у него был факел, как у того человека. И они увидели в лодке двести невольников, которые стояли справа и слева, и увидели поставленный там престол из червонного золота и прекрасного юношу, который сидел на нем, подобный месяцу, и одет он был в чёрную одежду с вышивками из жёлтого золота. И подле него был человек, подобный везирю Джафару, а рядом с ним стоял евнух, похожий на Масрура, и в руках у него был обнажённый меч. И ещё халиф увидел двадцать сотрапезников.
И, увидя все это, халиф сказал: «Джафар!» И Джафар ответил: «Я здесь, о повелитель правоверных!» – «Может быть, это один из моих сыновей – аль-Мамун или аль-Амин?» – сказал халиф. И затем он стал всматриваться в юношу, сидевшего на престоле, и увидел, что он совершенен по красоте, прелести, стройности и соразмерности. И, вглядевшись в него, халиф обернулся к везирю и сказал: «О везирь!» И везирь ответил: «Я здесь!» А халиф молвил: «Клянусь Аллахом, этот, что сидит, не забыл ничего в облике халифа, и тот, кто перед ним, подобен тебе, о Джафар, и евнух, что стоит с ним рядом, похож на Масрура, а эти сотрапезники – точно мои сотрапезники, и мой разум смущён этим делом…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Двести восемьдесят седьмая ночь.
Когда же настала двести восемьдесят седьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что халиф, увидав такое дело, смутился умом и воскликнул: „Клянусь Аллахом, я удивляюсь этому делу, о Джафар!“
И Джафар ответил: «И я, клянусь Аллахом, о повелитель правоверных!»
И затем челнок уехал и скрылся из глаз, и тогда старец выехал на своём челноке и воскликнул: «Слава Аллаху За благополучие, раз никто нас не встретил!» И халиф спросил его: «О старец, а халиф каждый вечер выезжает на Тигр?» – «Да, о господин, и он так делает уже целый год», – ответил старец. «О старец, – сказал халиф, – мы хотим от твоей милости, чтобы ты постоял здесь для нас в следующую ночь, и мы дадим тебе пять динаров золотом. Мы чужеземцы и ищем развлечения, а живём мы в аль-Халдаке» [320]. – «С любовью и охотой!» – молвил старец. И потом халиф, Джафар и Масрур ушли от старца во дворец и сняли бывшие на них одежды купцов и надели царственное одеяние, и каждый из них сел на своё место, и стали входить эмиры, везири, царедворцы и наместники, и зал наполнился народом.
А когда окончился день, и разошлись люди разных сословий, и каждый ушёл своей дорогой, халиф Харун альРашид сказал: «О Джафар, пойдём посмотреть на второго халифа». И Джафар с Масруром засмеялись и надели одежду купцов и вышли и пошли, крайне весёлые, а вышли они через потайную дверь. И, достигнув Тигра, они увидели, что тот старик, владелец челнока, сидит и ожидает их. И они сошли к нему в лодку, и не успели они прождать с ним и часа, как подъехала лодка второго халифа и приблизилась к ним. И они обернулись, и стали внимательно рассматривать лодку, и увидели в ней двести невольников, кроме прежних, и факелоносцы кричали, как всегда. «О везирь, – оказал халиф, – это такая вещь, что если бы я услышал об этом, я бы не поверил, но я увидал это воочию!»
И потом халиф сказал владельцу того челнока, в котором они сидели: «Возьми, о старец, эти десять динаров и поезжай рядом с ними. Они освещены, а мы в тени, и мы их увидим и посмотрим на них, а они нас не увидят».
И старец взял десять динаров, и поплыл в своём челноке рядом с ними, и оказался под тенью их лодки…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Двести восемьдесят восьмая ночь.
Когда же настала двести восемьдесят восьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что халиф Харун ар-Рашид сказал старцу: „Возьми эти десять динаров и поезжай рядом с ними“. И старец отвечал: „Слушаю и повинуюсь!“
А затем он взял динары и поехал, и они ехали в тени до садов. А достигнув садов, они увидели огороженную поляну, и лодка пристала у этой поляны. И вдруг оказалось: там стоят слуги и с ними мул, осёдланный и взнузданный. И второй халиф вышел и сел на мула и поехал среди своих сотрапезников. И факелоносцы закричали, и слуги занялись делами второго халифа, а Харун ар Рашид с Джафаром и Масруром вышли на сушу и прошли среди невольпиков и пошли впереди них. И факелоносцы бросили взгляд и увидали троих людей, одетых в одежды купцов и пришедших из чужих земель, и заподозрили их и мигнули на них, и их привели ко второму халифу. И, увидев их, тот спросил: «Как вы достигли этого места и что привело вас в такое время?» И они ответили: «О владыка, мы – люди из купцов и чужеземцы, и прибыли сегодняшний день, и вышли вечером пройтись, и вдруг вы подъехали, и пришли эти люди и схватили нас и поставили перед тобой, и вот наша история». – «С вами не будет беды, так как вы – чужеземцы, а если бы вы были из Багдада, я бы отрубил вам головы, – молвил второй халиф. И затем он обратился к своему везирю и сказал ему: – Возьми этих людей с собою: они наши гости сегодня вечером». – «Слушаю и повинуюсь, о владыка наш!» – сказал везирь. И затем он пошёл с ними, и они достигли высокого, великолепного замка, крепко построенного, каким не обладал султан: он вздымался из праха и цеплялся за крылья облаков, и ворота его были из текового дерева [321], украшенного рдеющим золотом. И входящий проникал через них в зал с водоёмом и фонтаном, и были там ковры и подушки и парчовые циновки и длинные матрасы. И там были опущенные занавески и подстилки, ошеломляющие ум и ослабляющие тех, кто говорит, и на двери были написаны такие два стиха:
Вот дворец стоит, с ним да будет мир и радость!
Наградили дни красотой его своею.
В нем и редкости и диковины всевозможные,
И не знают, как описать его, каламы.
И второй халиф вошёл, и с ним его люди, я сел на престол из золота, украшенный драгоценными камнями (а на престоле был молитвенный коврик из жёлтого шелка), и сели его сотрапезники, а меченосец мести встал перед ним. И накрыли стол, и поели, и убрали посуду, и вымыли руки, и подали приборы для вина, и выстроились кувшины и чаши, и пошли вкруговую, и достигли халифа Харуна ар-Рашида, но тот отказался пить.
И второй халиф спросил Джафара: «Что это твой товарищ не пьёт?» И Джафар ответил: «О владыка, он уже давно не пил этого». – «У меня есть другое питьё, подходящее для твоего товарища, – это яблочный напиток», – сказал второй халиф, и затем он велел принести его, и его тотчас же принесли, и второй халиф подошёл к Харуну ар-Рашиду и сказал ему: «Всякий раз, как очередь дойдёт до тебя, пей это питьё».
И они не переставая веселились и пили вино, пока напиток не овладел их головами и не взял власть над их разумом…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Двести восемьдесят девятая ночь.
Когда же настала двести восемьдесят девятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что второй халиф и те, кто сидел с ним, не переставая пили, пока напиток не овладел их головами и не взял власть над их разумом. И халиф Харун ар-Рашид сказал своему везирю: „О Джафар, клянусь Аллахом, нет у нас сосуда, подобного этим сосудам! О, если бы я знал, каково дело этого юноши!“
И когда они потихоньку разговаривали, юноша вдруг бросил взгляд и увидел, что везирь шепчется с халифом, и сказал ему: «Говорить шёпотом – грубость». – «Тут пет грубости, – отвечал Джафар, – но только мой товарищ говорит мне: „Я путешествовал по многим землям, и разделял трапезу с величайшими царями, и дружил с военными, и не видел я трапезы лучше этой и ночи прекраснее этой, но только жители Багдада говорят: «Питьё без музыки нередко причиняет головную боль“.
И, услышав эти слова, второй халиф улыбнулся и развеселился. А у него в руках была тростинка, и он ударил ею по круглей подушке, и вдруг распахнулась дверь, и из неё вышел евнух, который нёс скамеечку из слоновой кости, украшенную рдеющим золотом. А сзади него шла девушка редкая по красоте, прелести, блеску и совершенству. И евнух поставил скамеечку, и девушка села на неё, подобная восходящему солнцу на чистом небе, и в руке у неё была лютня, изделие мастеров индийцев. И она положила её на колени и склонилась над нею, как склоняется мать над ребёнком, и запела под неё, сначала заиграв и пройдясь на двадцать четыре лада, так что ошеломила умы. И потом она вернулась к первому ладу и, затянув напев, произнесла такие стихи:
«И в сердце моем язык любви говорит тебе,
Вещает он про меня, что я влюблена в тебя,
Свидетели есть со мной-то дух мой измученный,
И веки горящие, и слезы бегущие.
И раньше любви к тебе не ведала я любви,
Но скор ведь Аллаха суд над всеми созданьями».
И когда второй халиф услыхал от невольницы это стихотворение, он закричал великим криком и разодрал на себе одежду до подола. И перед ним опустили занавеску и принесли ему другую одежду, лучше той, и он надел её и сел как раньше. И когда кубок дошёл до него, он ударил тростинкой по подушке, и вдруг распахнулась дверь и вышел из неё евнух, который нёс золотую скамеечку, и за ним шла девушка, лучше первой девушки. И она села на скамеечку, а в руках у неё была лютня, огорчающая сердце завистника. И пропела она под лютню такие два стиха:
«О, «как же мне вытерпеть, коль пламя тоски в душе,
И слезы из глаз моих – потоп, что течёт всегда!
Аллахом клянусь, уж нет приятности в жизни мне,
И как же быть радостной душе, где тоска царит?»
И когда юноша услышал это стихотворение, он закричал великим криком и разодрал на себе одежду до подола, и перед ним опустили занавеску и принесли ему другую одежду, и он надел её, и сел прямо, и вернулся к прежнему состоянию и стал весело разговаривать. Когда же до него дошёл кубок, он ударил по подушке тростинкой, и вышел евнух, сзади которого шла девушка лучше той, что была прежде неё, и у евнуха была скамеечка. И девушка села на скамеечку, держа в руках лютню, и пропела такие стихи:
«Сократите разлуку вы и суровость,
Клянусь вами, что сердце вас не забудет!
Пожалейте печального и худого, —
Страстно любит, в любви ума он лишился,
Изнурён он болезнями, страстью крайней,
И от бога желает он вашей ласки.
О те луны, кому в душе моей место, —
Как избрать мне других, не вас, среди тварей?»
И когда юноша услышал эти стихи, он закричал великим криком и разорвал на себе одежду, и перед ним опустили занавеску, и принесли ему другую одежду, и юноша вернулся к прежнему состоянию и продолжал сидеть с сотрапезниками. И кубки пошли вкруговую, и когда кубок дошёл до юноши, тот ударил по подушке, и дверь отворилась, и вышел евнух со скамеечкой, сзади которого шла девушка, и он поставил ей скамеечку, и девушка села и, взяв лютню, настроила её и пропела под неё такие стихи:
«Когда уйдёт разлука эта и ненависть?
И когда вернётся прошедшее опять ко мне?
Ведь вчера ещё одно жилище скрывало нас
С нашей радостью, и небрежны были завистники»
Обманул нас рок, и разрушил он единение,
И жилище наше в пустыню он превратил сперва.
Ты желаешь ли, чтоб забыла я, о хулитель, их,
Но я вижу, сердце не хочет слушать хулителей.
Прекрати упрёки, оставь меня с моей страстию —
Ведь не будет сердце свободным снова от дружбы к ним.
Господа, обет вы нарушили, изменили вы,
Но не думайте, что утешится после вас душа».
И когда второй халиф услышал то, что произнесла девушка, он закричал великим криком и разодрал то, что на нем было…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Ночь, дополняющая до двухсот девяноста.
Когда же настала ночь, дополняющая до двухсот девяноста, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что, когда второй халиф услышал стихотворение девушки, он закричал великим криком и разодрал на себе одежды и упал без памяти. И перед ним хотели опустить занавеску, как обычно, но верёвки застряли, и Харун ар-Рашид бросил взгляд на юношу и увидел у него на теле следы ударов плетьми. И ар-Рашид сказал, посмотрев и уверившись: „О Джафар, клянусь Аллахом, это красивый юноша, но только он скверный вор!“
И Джафар спросил его: «Откуда ты узнал это, о повелитель правоверных?» И халиф молвил: «Разве не видел ты, какие у него на боках следы от бичей?» [322] А потом перед юношей опустили занавеску и принесли ему одежду – не ту, что была на нем, – и он надел её и сел прямо, и сидел, как прежде, с сотрапезниками. И он бросил взгляд и увидел, что халиф и Джафар тихонько разговаривают, и спросил их: «О чем речь, молодцы?» И Джафар молвил: «О владыка, все хорошо, но только от тебя не скрыто, что этот мой товарищ – из купцов, и он путешествовал по всем областям и землям и вёл дружбу с вельможами и лучшими людьми, и он говорит мне: „Поистине, то, что проявил наш владыка халиф этой ночью, – великая расточительность, и я не видел во всех странах никого, кто бы совершил дела, подобные его делам: он ведь разорвал столько-то и столько-то одежд, каждая одежда в тысячу динаров, и это чрезмерная расточительность“. – „Эй ты, – сказал второй халиф, – деньги – мои деньги и материя – моя материя, и это – часть моей милости слугам и челяди. Каждая одежда, которую я разорвал, достанется кому-нибудь из сотрапезников, присутствующих здесь, и я назначил им, вместе со всякой одеждой, по пятьсот динаров“.
И везирь Джафар сказал: «Прекрасно то, что ты сделал, о владыка!»
И затем он произнёс такие два стиха:
«На руке твоей дом построили все достоинства,
И дозволил людям твои ты тратить деньги.
И когда ворота достоинств всех будут заперты,
Рука твоя для замков ключом послужит».
Услышав эти стихи от везиря Джафара, юноша велел дать ему тысячу динаров и одежду, а затем кубки пошли между ними вкруговую, и вино было им приятно. И ар-Рашид сказал: «О Джафар, спроси его про удары, следы от которых у него на боках; посмотрим, что он тебе скажет в ответ». – «Не торопись, о владыка, и побереги себя; терпеть лучше», – молвил Джафар. Но халиф воскликнул: «Клянусь моей головой и могилой аль-Аббаса, если ты его не спросишь, я потушу твоё дыхание!»
И тут юноша обернулся к везирю и спросил его: «Что это вы с товарищем разговариваете потихоньку? Расскажи мне о вашем деле! – „Все хорошо“, – ответил Джафар. Но юноша воскликнул: „Прошу тебя, ради Аллаха, расскажите мне вашу историю и не скрывайте от меня ничего!“ И тогда Джафар сказал: „О владыка, он увидал у тебя на боках удары и следы бичей и плетей и удивился этому до крайних пределов и сказал: „Как это можно бить халифа!“ И он хочет узнать, в чем причина этого“.
И, услышав это, юноша улыбнулся и сказал: «Знайте, моя история удивительна и дело моё диковинно; будь оно написано иглами в уголках глаз, оно послужило бы назиданием для поучающихся».
И затем он стал испускать вздохи и произнёс такие стихи:
«Рассказ мой чудесен, все он дивное превзошёл,
Любовью клянусь, тесны мне стали все выходы!
Хотите вы выслушать меня, так послушайте,
И пусть все собрание повсюду безмолвствует,
Внимайте словам моим, ведь в них указание —
Поистине, речь моя правдива – не ложь она!
Повержен я страстию и сильной влюблённостью,
И лучите сразившая меня полногрудых всех.
Её насурмлеиный глаз подобен индийскому
Клинку, и разит она из лука бровей стрелой.
И сердцем почуял я, что здесь наш имам средь вас,
Халиф сего времени, потомок прекраснейших.
Второй же из вас, кого зовёте вы Джафаром, —
Везирь у халифа он, владыка, владыки сын.
А третий из вас – Масрур, палач воздаяния,
И если май слова не ложны, а истинны, —
Добился, чего хотел во всем этом деле я,
И радость со всех сторон мае в сердце пришла теперь».
И, услышав от юноши эти слова, Джафар поклялся ему, употребив двусмысленную клятву, что они – не те, кого он упомянул, а юноша засмеялся и сказал: «Знайте, о господа мои, что я не повелитель правоверных, и я назвал себя этим именем только для того, чтобы достичь того, чего я желаю от жителей этого города. Имя моё – Мухаммед Али, сын Али, ювелир. И мой отец был из числа Знатных, и он умер и оставил мне большое имущество: золото, серебро, жемчуг, кораллы, и яхонты, и топазы, и другие камни, и поместья, и бани, и рощи, и сады, и лавки, и печи, и рабов, и невольниц, и слуг. И случилось, что в какой-то день я сидел в своей лавке, окружённый слугами и челядью, и вдруг подъехала девушка верхом на муле, и прислуживали ей три невольницы, подобные лунам. И, приблизившись ко мне, она спешилась подле моей лавки и села подле меня и спросила: „Ты ли Мухаммед, ювелир?“ И я ответил: „Да, это я, твой раб и невольник“. А она спросила: „Есть ли у тебя ожерелья из драгоценных камней, подходящие для меня?“ – „О госпожа, – отвечал я, – я тебе покажу и принесу тебе то, что у меня есть, и если тебе что-нибудь понравится, это будет счастьем для твоего раба, а если не понравится, то злой моею долей“.
А у меня было сто ожерелий из дорогих камней, и я показал ей их все, но ни одно ей не понравилось, и она сказала: «Я хочу чего-нибудь лучше, чем то, что я видела».
А у меня было маленькое ожерелье, которое мой отец купил за сто тысяч динаров, и не найти подобного ему ни у кого из великих султанов; и я сказал девушке: «О госпожа, у меня осталось ожерелье из камней и драгоценностей, равным которому не владел никто из великих и малых». – «Покажи мне его, – сказала девушка, и, увидав ожерелье, она воскликнула: – Вот то, что я ищу, и этого мне всю жизнь хотелось! Сколько оно стоит?» И я сказал: «Моему отцу оно стоило сто тысяч динаров». И девушка молвила: «Тебе будет пять тысяч динаров прибыли». – «О госпожа, ожерелье и его обладатель перед тобою, и нет у меня возражения!» – сказал я, и девушка молвила: «Прибыль обязательна, и это великая от тебя милость!»
А потом она тотчас же поднялась и поспешно села на мула и сказала мне: «О, господин, во имя Аллаха, пожалуй вместе с нами, чтобы взять деньги; твой сегодняшний день для нас подобен молоку!» [323] И я поднялся и запер лавку и отправился с ней, хранимый Аллахом, и мы шли, пока не достигли её дома, и я увидел, что это дом, на котором ясны следы счастья. И ворота его были украшены золотом, серебром и лазурью, и на них были написаны такие два стиха:
О дом, пускай печаль в тебя не входит,
Господ твоих пусть время не обманет!
Прекрасен, дом, для всякого ты гостя,
Когда для гостя всюду стало тесно.
И девушка спешилась и вошла в дом, а мне велела посидеть на скамье у ворот, пока не придёт меняла. И я просидел немного у ворот дома, и вдруг вышла ко мне невольница и сказала: «Господин, войди в сени: скверно, что ты сидишь у ворот». И я поднялся и вошёл в сени и сел на скамеечку. И когда я сидел, вдруг вышла ко мне невольница и сказала: «О господин, моя госпожа говорит тебе: „Войди и посиди у дверей в зал, пока не получишь свои деньги“. И я поднялся и вошёл в комнату и просидел одно мгновенье, и вдруг увидел золотую скамеечку, перед которой была опущена шёлковая занавеска. И эту занавеску вдруг подняли, и из-за неё появилась та девушка, что купила у меня ожерелье, и она открыла лицо, подобное кругу луны, а ожерелье было у неё на шее. И ум мой был восхищён, и сердце моё смутилось при виде этой девушки из-за её чрезмерной красоты и прелести; и, увидав меня, девушка поднялась со скамеечки и побежала ко мне и воскликнула: „О свет моего глаза, всякий ли, кто красив, как ты, не сжалится над своей любимой?“ – „О госпожа, – отвечал я, – красота вся в тебе, и она – одно из твоих свойств“. А девушка молвила: „О ювелир, Знай, что я тебя люблю, и мне не верилось, что я тебя приведу к себе!“ И затем она склонилась ко мне, и я поцеловал её, и она меня поцеловала и притянула меня к себе и кинула меня к себе на грудь…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Двести девяносто первая ночь.
Когда же настала двести девяносто первая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что ювелир говорил: „И затем она склонилась ко мне и поцеловала меня и притянула меня к себе и кинула меня к себе на грудь. И она поняла, по моему состоянию, что я хочу сближения с нею, и сказала: „О господин, желаешь ли ты соединиться со мной запретно? Клянусь Аллахом, пусть не будет того, кто совершит подобные прегрешения и удовлетворится дурными словами! Я – девушка невинная, и не приближался ко мне никто, и я небезызвестна в городе. Знаешь ли ты, кто я?“ – «Нет, клянусь Аллахом, о госпожа!“ – ответил я, и она сказала: «Я Ситт-Дунья, дочь Яхьи ибн Халида, Бармакида [324], и брат мой – Джафар, везирь халифа».
И когда я услышал это, моё сердце отпрянуло от неё, и я воскликнул: «О госпожа, я не виноват, что напал на тебя: ты сама разохотила меня к сближению, приведя меня к себе!» – «С тобой не будет беды, – сказала девушка, – и ты непременно достигнешь желаемого так, как будет угодно Аллаху. Власть надо мной в моих руках, и кади заключит за меня брачный договор. Я хочу быть тебе женой и чтобы ты был мне мужем».
И потом она позвала кади и свидетелей и не пожалела стараний, и когда эти люди явились, сказала им: «Мухаммед Али, сын Али, ювелир, пожелал на мне жениться и дал мне это ожерелье в приданое, а я приняла его и согласилась». И они написали мой договор с девушкой, и я вошёл к ней, и она велела принести приборы для вида, и кубки пустили вкруговую в наилучшем порядке и с совершеннейшим уменьем, и когда вино засверкало у нас в головах, девушка велела невольнице-лютнистке петь, и та взяла лютню и, заведя напев, произнесла такие стихи:
«Явился и показал луну и газель и ветвь,
Погибнет же пусть душа, в него не влюблённая!
Красавец! Хотел Аллах волнение погасить
Ланит его, началось другое волнение.
Я спорю с хулящими, когда говорят они
О нем, словно не люблю о нем поминания.
И слушаю о другом, когда говорят со мной
Прилежно, хоть таю сам, о том первом думая,
Пророк красоты! Все в нем – диковина прелести,
Но только лицо его – вот чудо великое,
Биляль его родинки [325] на блюде щеки его
Стоит и из жемчуга чела его ждёт зари.
Хулитель, по глупости, желает, чтобы я забыл
Его, но я веровал, не буду неверным я».
И девушка пришла в восторг от исполненных невольницей песен на лютне и нежных стихов. И невольницы продолжали петь одна за другой и говорили стихи, пока не спели десять невольниц, и после того Ситт-Дунья взяла лютню и, затянув напев, произнесла такие стихи:
«Клянусь нежностью я боков твоих столь гибких, —
От огня страдаю разлуки я с тобою,
Пожалей же сердце, горящее любви пламенем,
О месяц полный в мраке предрассветном!
Подари сближенье с тобою мне, – постоянно я
Красоту твою при сиянье кубка вижу.
Как будто розы цвета всевозможного
Своей прелестью между белых мирт блистают».
А когда она окончила стихи, я взял у неё лютню и, ударив по ней на диковинный лад, пропел такие стихи:
«Прееславен господь, что дал тебе все красоты,
И сделался я одним из тех, кто твой пленник,
О ты, чей пленяет взор весь род человеческий
Пощады для вас проси у стрел, что ты мечешь.
Две крайности – огонь и влага в рдеющем пламени —
Сошлись на щеке твоей по дивной природе.
Ты – пламя в душе моей, и счастье ты для неё»
О, как ты горька в душе и как ты сладка в ней?»
И, услышав от меня эту песню, девушка обрадовалась сильной радостью, а затем она отпустила невольниц, и мы пошли в наилучшее место, где нам постлали постель всевозможных цветов, И девушка сняла бывшие на ней одежды, и я уединился с нею уединеньем любимых, и увидел я, что она жемчужина несверленая и кобылица необъезженная, и обрадовался ей, и я в жизни не видел ночи приятнее, чем эта ночь…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Двести девяносто вторая ночь.
Когда же настала двести девяносто вторая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Мухаммед ибн Али, ювелир, говорил: «И когда я вошёл к Ситт-Дунья, дочери Яхьи ибя Халида Бармакнда, я увидел, что она жемчужина несверленая и кобылица необъезженная, и произнёс такие два стиха:
«Я обнял её, как кольцо голубки [326], рукой своей,
Только кисть была, чтобы покров поднять, свободна.
Поистине, вот успех великий! Все время мы
Обнимались с ней и расстаться не хотели».
И я пробыл с нею целый месяц и оставил лавку и близких и родные места, и в один день из дней она сказала мне: «О свет моего глаза, о Сиди Мухаммед, я решила сегодня пойти в баню. Оставайся же на этом ложе и не сходи с места, пока я не вернусь к тебе».
И она заставила меня поклясться в этом, и я сказал ей: «Слушаю и повинуюсь!» А затем она взяла с меня клятву, что я не двинусь с места, и, захватив своих девушек, ушла в баню, и, клянусь Аллахом, о братья, не успела она ещё дойти до конца переулка, как дверь вдруг отворилась и в неё вошла старуха и сказала: «О Сиди Мухаммед, Ситт-Зубейда зовёт тебя: она прослышала, как ты образован, остроумен и искусен в пении». – «Клянусь Аллахом, я не встану с места, пока не придёт Ситт-Дунья!» – ответил я. И старуха сказала: «О господин мой, не допусти, чтобы Ситт-Зубейда разгневалась на тебя и стала твоим врагом! Поднимись же, поговори с ней и возвращайся на твоё место».
И я тотчас же поднялся и пошёл, и старуха шла впереди меня, пока не привела меня к Ситт-Зубейде, а когда я пришёл к ней, она сказала: «О свет глаза, ты возлюбленный Ситт-Дунья?» – «Я твой невольник и раб!» – ответил я. И Ситт-Зубейда воскликнула: «Правду сказал тот, кто приписал тебе красоту, прелесть, образованность и совершенство! Ты выше описаний и слов! Но спой мне, чтобы я тебя услыхала». – «Слушаю и повинуюсь!» – ответил я. И она принесла мне лютню, и я пропел под неё такие стихи:
«Ведь сердце влюблённого бранят за любимых,
И тело ограблено рукою недуга.
И всякий среди едущих, чьи кони уж взнузданы,
Влюблён, и возлюбленный его в караване.
Аллаху я поручил луну в вашем таборе —
Я сердцем люблю её, от глаз она скрыта.
Довольна иль сердится, как сладок каприз её!
Ведь все, что ни делает любимый, – любимо».
И, когда я кончил петь, она воскликнула: «Да сделает Аллах здоровым твоё тело и душистым твоё дыхание! Ты достиг совершенства в красоте, образованности и пенье! Поднимайся же и иди на своё место прежде, чем придёт Ситт-Дунья, – она не найдёт тебя и рассердится».
И я поцеловал землю меж рук Ситт-Зубейды и вышел, и старуха шла впереди меня, пока я не дошёл до той двери, через которую вышел, и я вошёл и подошёл к ложу, и увидел что Ситт-Дунья уже пришла из бани и спит на ложе. И я сел у её ног и стал их растирать, и Ситт-Дунья открыла глаза и, увидев меня, сдвинула ноги и толкнула меня и сбросила меня с ложа. «Обманщик, – сказала она мне, – ты нарушил клятву и не сдержал её! Ты обещал мне, что не сдвинешься с места, и нарушил обещание и ушёл к Ситт-Зубейде. Клянусь Аллахом, если бы я не боялась позора, я бы опрокинула её дворец ей на голову!»
И потом она сказала своему рабу: «О Сауаб, встань, отруби голову этому обманщику и лгуну – нет дам до него нужды!» И раб подошёл ко мне и, оторвав кусок от подола, завязал мне глаза и хотел отрубить мне голову…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Двести девяносто третья ночь.
Когда же настала двести девяносто третья ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Мухаммед ювелир говорил: „И раб подошёл ко мне и, оторвав кусок от подола, завязал мне глаза и хотел отрубить мне голову. И тогда поднялись невольницы Ситт-Дунья, большие и маленькие, и сказали ей: „О госпожа, это не первый, кто ошибся, не зная твоего нрава. Он не совершил греха, требующего убийства!“ – „Клянусь Аллахом, я непременно оставлю на нем след!“ – воскликнула она и затем велела побить меня. И меня били по рёбрам, и то, что вы видели, – следы этих побоев. А после этого она приказала меня вывести, и меня вывели и увели далеко от дворца и бросили. И я потащился и шёл мало-помалу, пока не дошёл до своего дома, и тогда я позвал лекаря и показал ему следы побоев, и он стал за мной ходить и постарался меня вылечить. И когда я выздоровел, я сходил в баню, и прошли мои боли и недуги. И я пришёл в лавку и взял все, что там было, и продал, и на эти деньги купил себе четыреста невольников, которых не собрал у себя ни один царь, и со мной стали выезжать каждый день двести из них. И я сделал этот челнок, истратив на него пять тысяч золотых динаров, и назвал себя халифом и дал каждому из бывших со мною слуг должность одного из приближённых халифа, и придал ему облик, подобный его облику, и я призывал всякого, кто прогуливался по Тигру, и рубил ему голову без отсрочки. И я живу таким образом целый год и не слышал вести о Ситт-Дунья и не напал на её след“.
И потом он заплакал и пролил слезы и произнёс такие стихи:
«Аллахом клянусь, всю жизнь её не забуду,
И близок лишь буду к тем, кто близость с ней даст мне!
Как будто она луна по сущности облика,
Преславен творец её, преславен создатель!
Я худ и печален стал, не сплю я из-за неё,
И сердце смутили мне красавицы свойства».
И когда Харун ар-Рашид услышал слова юноши и узнал, что тот влюблён, увлечён и охвачен страстью, он смутился от волнения и растерялся от удивления и воскликнул: «Слава Аллаху, который создал для всякой вещи причину!»
И затем они попросили у юноши позволения уйти, и тот позволил, и ар-Рашид задумал оказать ему справедливость и одарить его до крайней степени. И они удалились от юноши, направляясь в халифский дворец, и уселись, и переменили бывшую на них одежду, и надели одеяние торжеств.
И Масрур, палач мести, встал перед ними, и халиф сказал Джафару: «О везирь, ко мне того юношу».
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Двести девяносто четвёртая ночь.
Когда же настала двести девяносто четвёртая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что халиф сказал везирю: „Ко мне того юношу, у которого мы были прошлой ночью!“ И везирь отвечал: „Слушаю и повинуюсь!“
И затем он отправился к юноше и приветствовал его и сказал: «Отвечай повелителю правоверных, халифу Харуну ар-Рашиду!» И юноша пошёл с ним во дворец, окружённый стражниками. А войдя к халифу, он поцеловал землю меж его рук и пожелал ему вечной славы и успеха, и осуществления надежд, и постояного счастья, и прекращения неудач и несчастий, и отличился он в том, что высказал, сказавши: «Мир тебе, о повелитель правоверных и защитник собрания верных!»
И затем он произнёс такие стихи:
«Пусть же будет дверь твоя Каабой вечно желанною,
А земля пред ней на лбах пусть будет знаком,
Чтобы в странах всех о тебе всегда кричать могли:
«Ты Ибрахим, а вот Макам, по правде!» [327]
И халиф улыбнулся ему в лицо, и ответил на его привет, и обратил к нему око уважения, и приблизил его к себе, и посадил его перед собою, и сказал: «О Мухаммед Али, я хочу, чтобы ты мне рассказал, что произошло с тобою сегодня ночью, – поистине, это чудо и редкостное диво».
И юноша отвечал: «Прости, о повелитель правоверных, дай мне платок пощады, чтобы утих мой страх и успокоилось моё сердце». А халиф сказал: «Тебе будет пощада от страха и печали». И юноша начал ему рассказывать о том, что досталось ему на долю, от начала до конца.
И халиф понял, что юноша влюблён в разлучён с любимой, и спросил его: «Хочешь ли ты, чтобы я вернул её тебе?» И юноша молвил: «Это будет милостью повелителя правоверных».
И затем он произнёс такие стихи:
«Целуй его пальцы ты, – не пальцы они совсем,
Скорее они ключи к достатку и благу.
За милость благодари его-то не милость ведь,
Скорее ожерелье на шеях красавиц».
И тогда халиф обратился к везирю и сказал ему: «О Джафар, приведи ко мне твою сестру Ситт-Дунья, дочь везиря Яхьи ибн Халида!» И везирь отвечал: «Слушаю и повинуюсь, о повелитель правоверных!»
И он в тот час и минуту привёл её, и когда она предстала перед халифом, тот спросил её: «Знаешь ли ты, кто это?» – «О повелитель правоверных, откуда женщинам знать мужчин?» – сказала Ситт-Дунья.
И халиф улыбнулся и молвил: «О Дунья, это твой возлюбленный Мухаммед Али, сын ювелира. Мы узнали, в чем дело, и слышали эту историю от начала до конца и поняли явное и тайное, и ничто от нас не скрылось, хотя его и скрывали». – «О повелитель правоверных, – сказала Ситт-Дунья, – это было начертано в книге, и я прошу прощения у Аллаха великого за то, что из-за меня произошло, а тебя прошу по твоей милости извинить меня».
И халиф Харун ар-Рашид засмеялся и призвал кади и свидетелей, и возобновил договор Ситт-Дунья с её мужем, Мухаммедом Али, сыном ювелира, и выпало ей на долю счастливейшее счастье и огорчение завистников. И халиф сделал Мухаммеда одним из своих сотрапезников, и проводили они жизнь в радости, наслаждении и благоденствии, пока не пришла к ним Разрушительница наслаждений и Раэлучительница собраний.
[Перевод: М. А. Салье] | |
|
