Сказка № 4517 | Дата: 01.01.1970, 05:33 |
|---|
 Двести шестьдесят вторая ночь
Когда же настала двести шестьдесят вторая ночь [281], она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что халиф сказал невольнице Кут-аль-Куч «Я хочу, чтобы ты сыграла ему музыку на лютне, чудеснейшую среди всего существующего, и он бы утешился в заботе и печали».
И невольница начала и сыграла диковинную музыку; и халиф молвил: «Что скажешь, Ала-ад-дин, о голосе этой невольницы?» — «У Зубейды голос лучше, чем у нее, но она искусница в игре на лютне, так что из-за нее ликуют каменные скалы», — ответил Ала-ад-дин. И халиф спросил: «Она тебе нравится?» — «Нравится, о повелитель правоверных», — ответил Ала-ад-дин; и халиф воскликнул: «Клянусь жизнью моей головы и могилой моих дедов, она подарок тебе от меня — и она и ее невольницы».
И Ала-ад-дин подумал, что халиф шутит с ним, а наутро халиф вошел к своей невольнице Кут-аль-Кулуб и сказал ей: «Я подарил тебя Ала-ад-дину»; и она обрадовалась этому, так как видела Ала-ад-дина и полюбила его.
Потом халиф перешел из дворцового помещения в диван и, призвав носильщиков, сказал им: «Перенесите пожитки Кут-аль-Кулуб в дом Ала-ад-дина и посадите ее в носилки вместе с ее невольницами»; и они перевезли ее с невольницами и пожитками в дом Ала-ад-дина и привели ее во дворец, а халиф просидел в помещении суда до конца дня, и затем диван разошелся, и он ушел к себе во дворец.
Вот что было с халифом; что же касается Кут-альКулуб, то, войдя во дворец Ала-ад-дина со своими невольницами (а их было сорок невольниц, кроме евнухов), она сказала двум евнухам: «Один из вас сядет на скамеечку справа от ворот, а другой сядет на скамеечку слева, и когда придет Ала-ад-дин, поцелуйте ему руки и скажите ему: «Наша госпожа, Кут-аль-Кулуб, просит тебя во дворец. Халиф подарил ее тебе вместе с ее невольницами».
И евнухи ответили: «Слушаем и повинуемся!» — и сделали гак, как она им велела. И когда Ала-ад-дин пришел, он увидел двух евнухов халифа, которые сидели у ворот.
И он нашел это диковинным и сказал про себя: «Может быть, это не мой дом? А иначе в чем же дело?» И евнухи, увидя его, поднялись и поцеловали ему руки и сказали: «Мы люди халифа, невольники Кут-аль-Кулуб. Она приветствует тебя и говорит тебе, что халиф подарил ее тебе вместе с ее невольницами. И она просит тебя к себе». — «Скажите ей: «Добро пожаловать тебе, но только, пока ты у него, он не войдет во дворец, в котором ты находишься, так как то, что принадлежит господину, не годится для слуг», — отвечал Ала-ад-дин, — и спросите ее: «Как велики были твои расходы у халифа каждый день».
И евнухи пошли к ней и спросили ее об этом, и она сказала: «Каждый день сто динаров». И Ала-ад-дин подумал про себя: «Не было мне нужды, чтобы халиф дарил мне Кут-аль-Кулуб и я тратил бы на нее такие деньги, но, однако, тут не ухитришься». И Кут-аль-Кулуб провела у него несколько дней, и он выдавал ей каждый день сто динаров. И в один из дней Ала-ад-дин не явился в диван, и халиф сказал: «О везирь Джафар, я подарил Кут-альКулуб Ала-ад-дину лишь для того, чтобы она его утешала в потере жены; почему же он удалился от нас?» — «О повелитель правоверных, — отвечал везирь, — правду сказал сказавший: кто встретит любимых, забудет друзей». И халиф молвил: «Может быть, его отсутствию есть оправдание. Мы навестим его».
А за несколько дней до этого Ала-ад-дин сказал везирю: «Я пожаловался халифу, что чувствую печаль по моей жене Зубейде-лютнистке, и он подарил мне Кут-альКулуб». — «Если бы халиф не любил тебя, он бы тебе ее не подарил, — сказал везирь. — А ты уже входил к ней, о Ала-ад-дин?» — «Нет, клянусь Аллахом, я еще не входил к ней», — ответил Ала-ад-дин; и везирь спросил: «Почему Это?» А Ала-ад-дин молвил: «То, что годится господину, не годится для слуг».
Потом халиф и Джафар перерядились и пошли навестить Ала-ад-дина, и шли до тех пор, пока не пришли к нему.
И Ала-ад-дин узнал их и, поднявшись, поцеловал халифу руки; халиф, увидя его, обнаружил в нем признаки печали и сказал; «О Ала-ад-дин, какова причина печали, что охватила тебя? Разве ты еще не входил к Кут-альКулуб?» — «О повелитель правоверных, — ответил Алаад-дин, — что годится господину, не годится для слуг, и я до сих пор не входил к ней и не отличаю в ней длины от ширины. Избавь же меня от нее!» — «Я желаю с ней повидаться и спросить ее о ее положении», — сказал халиф. И Ала-аддин ответил: «Слушаю и повинуюсь, о повелитель правоверных!» И халиф вошел к Кут-аль-Кулуб...»
И Шахерезаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Двести шестьдесят третья ночь
Когда же настала двести шестьдесят третья ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что халиф вошел к Кут-аль-Кулуб, и, увидав его, она поднялась и поцеловала перед ним землю. «Входил к тебе Алаад-дин?» — спросил ее халиф; и она ответила: «Нет, о повелитель правоверных. Я послала просить его, чтобы он вошел, но он не согласился».
И халиф велел ей возвратиться во дворец и сказал Ала-ад-дину: «Не удаляйся от нас!»
И потом халиф отправился к себе домой, а Ала-ад-дин проспал эту ночь, а утром он сел на коня и отправился в диван и занял место главы шестидесяти.
А халиф велел своему казначею выдать везирю Джафару десять тысяч динаров; и казначей дал ему это количество денег, и халиф сказал Джафару: «Поручаю тебе сходить на рынок невольниц и купить Ала-ад-дину невольницу на эти десять тысяч динаров». И Джафар последовал приказу халифа и вышел и, взяв с собою Ала-ад-дина, пошел с ним на рынок невольниц.
И случилось, что в этот день вали Багдада, назначенный халифом (а звали его эмир Халид), пошел на рынок, чтобы купить невольницу для своего сына, и причиной этого было вот что. У вали была жена по имени Хатун, и ему достался от нее сын, безобразный видом, которого звали Хабазлам Баззаза. И он достиг возраста двадцати лет и еще не умел ездить на коне, а его отец был смельчак, неприступный владыка, и ездил на конях, и погружался в море ночного боя.
И однажды ночью Хабазлам Баззаза спал и осквернился, и он рассказал об этом своей матери; и та обрадовалась и сообщила об этом его отцу и сказала: «Я хочу, чтобы мы его женили: он стал годен для брака». — «Он безобразен видом, дурно пахнет, грязен и дик, и его не примет ни одна женщина», — ответил отец Хабазлама; и мать его сказала: «Мы купим ему невольницу».
И по велению, предопределенному Аллахом великим, в тот день, когда пошли на рынок везирь и Ала-ад-дин, туда потел и эмир Халид, вали, со своим сыном Хабазламом Баззазой; и когда они были на рынке, вдруг появилась с одним из посредников невольница — красивая, прелестная, стройная и соразмерная, и везирь сказал: «О посредник, предложи за нее тысячу динаров!»
И посредник прошел с нею мимо вали, и Хабазлам Баззаза посмотрел на нее взглядом, оставившим после себя тысячу вздохов, и любовь к ней овладела им. «О батюшка, — сказал он, — купи мне эту невольницу». И посредник стал зазывать, а вали спросил, как зовут девушку; и она отвечала: «Мое имя Ясмин». — «О дитя мое, — сказал ему отец, — если она тебе нравится, набавляй цену». — «О посредник, какова твоя цена?» — спросил он. «Тысяча динаров», — отвечал посредник. «С меня тысяча динаров и динар», — сказал юноша. А когда очередь дошла до Ала-ад-дина, тот предложил за девушку две тысячи, и всякий раз, как юноша, сын вали, набавлял цену на динар, Ала-ад-дин прибавлял тысячу динаров.
И сын вали рассердился и спросил: «О посредник, кто набавляет против меня цену за эту девушку?» И посредник ответил: «Везирь Джафар хочет купить ее для Алаад-дина Абу-ш-Шамата».
И Ала-ад-дин предложил за невольницу десять тысяч динаров, и хозяин уступил ему девушку и получил за нее деньги; и Ала-ад-дин взял невольницу и сказал ей: «Я освобождаю тебя ради лика Аллаха великого», — и затем он написал свой брачный договор с нею и отправился домой.
И посредник вернулся с платой за посредничество, и сын вали позвал его и спросил: «Где невольница?» — «Ее купил Ала-ад-дин за десять тысяч динаров, и он освободил ее и написал свой договор с нею», — отвечал посредник. И юноша огорчился, и печаль его увеличилась, и он вернулся домой больным от любви к ней, и бросился на постель, и расстался с пищей, и его любовь и страсть усилились.
И, увидев, что он заболел, мать его спросила: «Сохрани тебя Аллах, о дитя мое, какова причина твоей болезни?» — «Купи мне Ясмин, о матушка», — ответил он; и его мать сказала: «Когда пройдет человек с цветами, я куплю тебе корзинку жасмину». — «Это не тот жасмин, который нюхают, это невольница по имени Ясмин, которую мне не купил отец!» — воскликнул юноша. И его мать спросила мужа: «Почему ты не купил ему эту невольницу?» — «Что годится господину, не годится для слуг. И у меня нет власти взять ее: ее купит не кто иной, как Ала-ад-дин, глава шестидесяти», — ответил вали.
И болезнь юноши усилилась, так что он перестал спать и расстался с пищей. И его мать повязалась повязками печали.
И когда она сидела в своем доме, горюя из-за сына, вдруг вошла к ней одна старуха, которую звали «мать Ахмед Камакима-вора». А этот вор просверлил средние стены, и карабкался на верхние стены, и похищал сурьму с глаз, и эти мерзкие качества были у него с самого начала; а потом его сделали начальником стражи, и он украл вещь и попался с нею, и вали напал на него и захватил его и доставил к халифу.
И халиф велел убить его на поляне крови, но Ахмед прибегнул к защите везиря (а ходатайство везиря перед халифом не отвергалось), и везирь заступился за него. И халиф спросил: «Как ты заступаешься за бедствие, которое вредит людям?» — «О повелитель правоверных, — сказал везирь, — заключи его в тюрьму. Тот, кто построил тюрьму, был мудрец, так как тюрьма-могила для живых и радость для врагов».
И халиф велел наложить на Ахмеда цепи и написать на его цепях: «Навеки, до смерти, и он будет раскован лишь на скамье обмывальщика» [282] и Ахмеда посадили, закованного, в тюрьму.
А его мать была вхожа в дом эмира Халида, вали, и заходила к своему сыну в тюрьму и говорила ему: «Не говорила ли я тебе: «Отступись от запретного!» А он отвечал ей: «Это предопределил мне Аллах, но когда ты, о матушка, пойдешь к жене вали, пусть она заступится за меня перед ним».
И когда старуха вошла к жене вали, она увидела, что та повязана повязками печали, и спросила: «О чем ты печалишься?» — «О гибели моего сына Хабазлама Баззазы», — ответила жена вали. «Сохрани Аллах твоего сына! А что с ним случилось?» — спросила старуха, и жена вали рассказала ей всю историю, и старуха спросила: «Что ты скажешь о том, кто сыграет шутку, в которой будет спасение твоего сына?» — «А что ты сделаешь?» — спросила жена вали; и старуха сказала: «У меня есть сын по имени Ахмед Камаким-вор, и он сидит закованный в тюрьме, и на цепях у него написано: «Навеки, до смерти». Встань и надень лучшее, что у тебя есть, и украсься самыми лучшими украшениями, и встреть своего мужа весело и приветливо, а когда он потребует от тебя того, что требуют мужчины от женщин, откажи ему и не давай этого сделать и скажи: «О диво Аллаха! Когда мужчине есть нужда до жены, он пристает к ней, пока не удовлетворит нужду с нею, а когда жене что-нибудь нужно от мужа, он не исполняет этого». И муж спросит тебя: «А что тебе нужно?» А ты скажи: «Сначала поклянись мне»; и когда он тебе поклянется жизнью своей головы и Аллахом, скажи ему: «Поклянись разводом со мною», — и не соглашайся, пока он не поклянется тебе разводом; а когда он поклянется тебе разводом, скажи ему: «У тебя в тюрьме заключен один начальник по имени Ахмед Камаким, и у него есть бедная мать, и она упала передо мной ниц и направила меня к тебе и сказала: «Пусть вали заступится за него перед халифом, чтобы халиф простил его, и ему бы досталась награда». И мать Хабазлама ответила ей:
«Слушаю и повинуюсь!» И когда вали вошел к своей жене...»
И Шахерезаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Двести шестьдесят четвертая ночь
Когда же настала двести шестьдесят четвертая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что, когда вали вошел к своей жене, она сказала ему все это, и он поклялся ей разводом, и тогда она позволила ему, и он провел подле нее ночь, а когда наступило утро, вали омылся и, совершив утреннюю молитву, пришел в тюрьму и сказал: «О Ахмед Камаким, о вор, раскаиваешься ли ты в том, что сделал?» — «Я раскаялся перед Аллахом и отступился и прошу сердцем и языком прощения у Аллаха», — ответил Ахмед. И вали выпустил его из тюрьмы и взял его с собой в диван, закованного в цепи.
И он подошел к халифу и поцеловал перед ним землю, и халиф спросил: «О эмир Халид, чего ты просишь?» И вали поставил Ахмеда Камакима, который шел в цепях, перед халифом, и халиф спросил: «О Камаким, ты до сих пор жив?» — «О повелитель правоверных, — ответил Ахмед, — жизнь несчастного медлительна»; и халиф молвил: «О эмир Халид, зачем ты его привел сюда?» — «У него бедная, одинокая мать, у которой никого нет, кроме него, — ответил эмир, — и она пала ниц перед твоим рабом, чтобы он походатайствовал у тебя, о повелитель правоверных, и ты бы освободил от цепей ее сына. Он раскается в том, что было, и ты сделаешь его начальником стражи, как прежде». — «Ты раскаялся в том, что было?» — спросил халиф Ахмеда Камакима; и тот ответил: «Я раскаялся перед Аллахом, о повелитель правоверных»; и тогда халиф велел привести кузнеца и расковать цепи Ахмеда на скамье обмывальщика.
Он сделал Ахмеда начальником стражи и наказал ему хорошо вести себя и поступать прямо, и Ахмед поцеловал халифу руки и вышел с одеждой начальника стражи, и про него прокричали о том, что он начальник. И он пробыл некоторое время в своей должности, а потом его мать пришла к жене вали, и та сказала ей: «Слава Аллаху, который освободил твоего сына из тюрьмы здоровым и благополучным! Почему же ты не говоришь ему, чтобы он что-нибудь устроил и привел бы невольницу Ясмин к моему сыну Хабазламу Баззазе?» — «Я скажу ему», — ответила старуха и, уйдя от нее, пришла к своему сыну. И она нашла его пьяным и сказала: «О дитя мое, причина того, чтобы ты освободился из тюрьмы, только в жене вали, и она хочет от тебя, чтобы ты что-нибудь для нее устроил и убил бы Ала-ад-дина Абу-ш-Шамата и привел бы невольницу Ясмин к ее сыну Хабазламу Баззазе». — «Это легче всего, что бывает, — ответил Ахмед. — Я обязательно устрою что-нибудь сегодня ночью».
А эта ночь была первой ночью месяца, и у халифа был обычай проводить ее подле госпожи Зубейды [283] по случаю освобождения невольницы, или невольника, или чего-нибудь подобного этому, и еще у халифа был обычай снимать царское платье и оставлять четки и кортик и перстень власти и класть все это на престол в приемной комнате.
А у халифа был золотой светильник с тремя драгоценными камнями, нанизанными на золотую цепочку, и этот светильник был халифу дорог. И халиф поставил евнухов сторожить одежду и светильник и остальные вещи и вошел в комнату госпожи Зуббядм.
А Ахмед Камаким-вор выждал, пока пришла полночь, и засияла звезда Канопус, и твари заснули, и творец опустил на них покрывало, а затем он обнажил меч и взял его в правую руку, а в левую взял крюк и, подойдя к приемной комнате халифа, взял веревочную лестницу, Закинул крюк на стену приемной комнаты, взобрался по лестнице на крышу, и поднял подъемную доску над комнатой, и спустился туда.
И он нашел евнухов спящими и, одурманив их, взял одежду халифа, четки, кортик, платок, перстень и светильник, на котором были камни, и вышел через то место, откуда вошел, и отправился к дому Ала-ад-дина Абу-ш-Шамата. А Ала-ад-дин в эту ночь был занят свадьбою с девушкой, и он вошел к ней, и она ушла от него беременной.
И Ахмед Камаким-вор спустился в комнату Ала-аддина и, выломав мраморную доску в нижней части комнаты, выкопал под ней яму и положил туда часть вещей, а часть оставил у себя. Потом он заделал мраморную доску, как было, и вышел через то место, откуда вошел, говоря про себя: «Я сяду и напьюсь, и поставлю светильник перед собой, и буду пить чашу при его свете».
И потом он отправился домой, а когда наступило утро, халиф вошел в приемную комнату и увидел, что евнухи одурманены, и разбудил их и протянул руку, но не нашел ни одежды, ни перстня, ни четок, ни кортика, ни платка, ни светильника.
И халиф разгневался из-за этого великим гневом и надел одежду ярости (а это была красная одежда), и сел в диване; и везирь подошел и поцеловал перед ним землю и сказал: «Да избавит Аллах от зла повелителя правоверных!» И халиф воскликнул: «О везирь, зло велико». — «Что произошло?» — спросил везирь; и халиф рассказал ему обо всем, что случилось. И вдруг подъехал вали, и у его стремени был Ахмед Камаким-вор.
И вали нашел халифа в великом гневе, а халиф, увидев вали, спросил его: «О эмир Халид, как дела в Багдаде?» — «Все благополучно и безопасно», — отвечал вали. «Ты лжешь», — сказал халиф; и вали спросил: «Почему, о повелитель правоверных?» И халиф рассказал ему, что случилось, и молвил: «Ты обязан принести мне все Это!» — «О повелитель правоверных, — сказал вали, — червяки в уксусе оттуда происходят и там остаются и я чужой никак не может забраться в это место». — «Если ты не принесешь мне эти вещи, я убью тебя», — сказал халиф; и вали молвил: «Прежде чем убивать меня, убей Ахмеда Камакима-вора, так как никто не знает воров и обманщиков, кроме начальника стражи».
И Ахмед Камаким поднялся и сказал халифу: «Заступись за меня перед вали, и я отвечаю тебе за того, кто украл, и буду выискивать его след, пока не узнаю, кто он. Но только дай мне двух судей и двух свидетелей: тот, кто сделал это дело, не боится ни тебя, ни вали, ни кого-нибудь другого». — «Тебе будет то, что ты просишь, — сказал халиф, — но только первый обыск будет в моем дворце, а потом во дворце везиря и во дворце главы шестидесяти». — «Ты прав, о повелитель правоверных, может быть окажется, что тот, кто сотворил эту проделку, воспитался во дворце повелителя правоверных или во дворце кого-нибудь из его приближенных», — сказал Ахмед Камаким. И халиф воскликнул: «Клянусь жизнью моей головы, всякий, у кого объявятся эти вещи, будет обязательно убит, хотя бы это был мой сын!»
И затем Ахмед Камаким взял то, что он хотел, и получил грамоту на право врываться в дома и обыскивать их.
И Шахерезаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Двести шестьдесят пятая ночь
Когда же настала двести шестьдесят пятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Ахмед Камаким взял то, что он хотел, и получил фирман на право врываться в дома и обыскивать их. И он пошел, держа в руках трость, треть которой была из бронзы, треть из меди и треть из железа, и обыскал дворец халифа и дворец везиря Джафара и обходил дома царедворцев и привратников, пока не прошел мимо дома Ала-ад-дина Абу-ш-Шамата.
И, услышав шум перед домом, Ала-ад-дин поднялся от Ясмин, своей жены, и вышел, и, открыв ворота, увидел вали в большом смущении. «В чем дело, о эмир Халид?» — спросил он; вали рассказал ему все дело, и Ала-ад-дин сказал: «Входите в дом и обыщите его». Но вали воскликнул: «Прости, господин! Ты верный, и не бывать тому, чтобы верный оказался обманщиком». — «Обыскать мой дом необходимо», — сказал Ала-ад-дин. И вали вошел с судьями и свидетелями, и тогда Ахмед Камаким пошел в нижнюю часть комнаты и, подойдя к мраморной плите, под которой он зарыл вещи, нарочно опустил на плиту трость. И плита разбилась, и вдруг увидели, что под нею что-то светится, и начальник воскликнул: «Во имя Аллаха! Как захочет Аллах! По благословению нашего прихода, нам открылось сокровище. Вот я спущусь к этому кладу и посмотрю, что там есть».
И судья со свидетелями посмотрели в это место и нашли все вещи полностью и написали бумажку, в которой стояло, что они нашли вещи в доме Ала-ад-дина, и приложили к этой бумажке свою печать.
И Ала-ад-дина приказали схватить, и сняли у него с головы тюрбан, и все его имущество и достояние записали в опись, и Ахмед Камаким схватил невольницу Ясмин (а она была беременна от Ала-ад-дина) и отдал ее своей матери и сказал: «Передай ее Хатун, жене вали».
И старуха взяла Ясмин и привела ее к жене вали. И когда Хабазлам Баззаза увидел ее, к нему снова пришло здоровье, и он в тот же час и минуту встал и сильно обрадовался.
И он приблизился к девушке, но она вытащила из-за пояса кинжал и сказала: «Отдались от меня, или я тебя убью и убью себя!»
И мать его Хатун воскликнула: «О распутница, дай моему сыну достигнуть с тобою желаемого!» А Ясмин сказала: «О сука, какое вероучение позволяет женщине выйти замуж за двоих и кто допустит собак войти в жилище львов?»
И страсть юноши еще увеличилась, и он так ослаб от любви и волнения, что расстался с едой и слег на подушки; и тогда жена вали сказала Ясмин: «О распутница, как это ты заставляешь меня печалиться о моем сыне? Тебя непременно надо помучить, а что до Ала-ад-дина, то его обязательно повесят». — «Я умру и буду любить его», — воскликнула невольница. И тогда жена вали сняла с нее бывшие на ней драгоценности и шелковые одежды и одела ее в парусиновые штаны и волосяную рубашку и поселила на кухне, сделав ее одной из девушек-прислужниц.
«В наказанье ты будешь колоть дрова, чистить овощи и подкладывать огонь под горшки», — сказала она; и Ясмин ответила: «Я согласна на всякую пытку и работу, но не согласна видеть твоего сына». И Аллах смягчил к вей сердца невольниц, и они стали исполнять за нее работу на кухне.
Вот что было с Ясмин. Что же касается Ала-ад-дина Абу-ш-Шамата, то его взяли с вещами халифа и повели, и вели до тех пор, пока не дошли с ним до дивана.
И халиф сидел на престоле и вдруг видит, что они ведут Ала-ад-дина, и с ним те вещи. «Где вы их нашли?» — спросил халиф; и ему сказали: «Посреди дома Ала-аддина Абу-ш-Шамата».
И халиф пропитался гневом и взял вещи, но не нашел среди них светильника. И он спросил: «О Ала-ад-дин, где светильник?» И Ала-ад-дин отвечал: «Я не крал, и не знаю, и не видел, и нет у меня об этом сведений». И халиф воскликнул: «Как, обманщик, я приближаю тебя к себе, а ты меня от себя отдаляешь, и я тебе доверяю, а ты меня обманываешь»? И затем он велел его повесить.
И вали вышел, а глашатай кричал об Ала-ад-дине: «Вот возмездие, и наименьшее возмездие, тем, кто обманывает прямоидущих халифов!» И люди собрались около виселицы.
Вот что было с Ала-ад-дином. Что же касается Ахмедаад-Данафа, старшего над Ала-ад-дином, то он сидел со своими приспешниками в саду; и пока они сидели, наслаждаясь и радуясь, вдруг вошел к ним один человек — водонос из водоносов, которые в диване, и поцеловал Ахмеду-ад-Данафу руку и сказал: «О начальник Ахмед-адДанаф, ты сидишь и веселишься, а беда у тебя под ногами, но ты не знаешь, что произошло». — «В чем дело?» — спросил Ахмед-ад-Данаф; и водонос сказал: «Твоего сына по обету Аллаху, Ала-ад-дина, повели на виселицу». — «Какая будет у тебя хитрость, о Хасан Шуман?» — спросил Ахмед-ад-Данаф; и Хасан сказал: «Ала-ад-дин невиновен в этом деле, и это проделки какого-нибудь врага». — «Что, по-твоему, делать?» — спросил Ахмед-ад-Данаф. «Спасение его лежит на нас, если захочет владыка», — ответил Хасан; а затем Хасан Шуман пошел в тюрьму и сказал тюремщику: «Выдай нам кого-нибудь, кто заслуживает смерти». И тюремщик выдал ему одного человека, более всех тварей похожего на Ала-ад-дина Абу-ш-Шамата, и Хасан закрыл ему голову, и Ахмед-ад-Данаф повел его между собою и Али-Зейбаком, каирцем.
А Ала-ад-дина повели, чтобы повесить; и тут Ахмед-адДанаф подошел к палачу и наступил ногою ему на ногу, и палач сказал ему: «Дай мне место, чтобы я мог сделать свое дело!»; а Ахмед-ад-Данаф молвил: «О проклятый, возьми этого человека и повесь его вместо Ала-ад-дина Абу-ш-Шамата: он несправедливо обижен, и мы выкупим Исмаила барашком» [284].
И палач взял того человека и повесил его вместо Алаад-дина, а потом Ахмед-ад-Данаф и Али-Зейбак, каирец, взяли Ала-ад-дина и отвели в комнату Ахмеда-ад-Данафа.
И когда они вошли, Ала-ад-дин сказал: «Да воздаст тебе Аллах благом, о старший!» И Ахмед спросил его: «О Ала-ад-дин, что это за дело ты сделал?..»
И Шахерезаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Двести шестьдесят шестая ночь
Когда же настала двести шестьдесят шестая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Ахмед-ад-Данаф спросил Ала-ад-дина: «Что это за дело ты сделал? Аллах да помилует сказавшего: того, кто тебе доверился, не обманывай, даже если ты обманщик. Халиф дал тебе у себя власть и назвал тебя верным и надежным, почему же ты поступаешь с ним так и берешь его вещи?» — «Клянусь величайшим именем Аллаха, о старший, — воскликнул Ала-ад-дин, — это не моя проделка, и я в ней неповинен и не знаю, кто это сделал!» — «Это дело сделал не кто иной, как явный враг, — сказал Ахмед-ад-Данаф, — и кто это сделал, тому воздается за это. Но тебе, Ала-ад-дин, нельзя больше пребывать в Багдаде: с царями не враждуют, о дитя мое; и кого ищут цари — о, как долги для того тягостны!» — «Куда я пойду, о старший?» — спросил Ала-ад-дин; и Ахмед-ад-Данаф молвил: «Я доставлю тебя в аль-Искандарию [285] — это город благословенный, и подступы к нему зеленые, и жизнь там приятная». И Ала-ад-дин отвечал: «Слушаю и повинуюсь, о старший!» И тогда Ахмед-ад-Данаф сказал Хасану Шуману: «Будь настороже, и когда халиф спросит обо мне, скажи ему: он уехал объезжать земли».
После этого Ахмед взял Ала-ад-дина и вышел из Багдада, и они шли до тех пор, пока не достигли виноградников и садов. И они увидели двух евреев из откупщиков халифа, которые ехали верхом на мулах, и Ахмед-ад-Данаф сказал евреям: «Давайте плату за охрану». — «За что мы будем давать тебе плату?» — спросили евреи; и Ахмед сказал: «Я сторож в этой долине». И каждый из евреев дал ему сто динаров, а после этого Ахмед-ад-Данаф убил их и, взяв мулов, сел на одного, и Ала-ад-дин тоже сел на мула.
И они поехали в город Айяс [286] и отвели мулов в хан и проспали там ночь, а когда настало утро, Ала-ад-дин продал своего мула и поручил мула Ахмеда-ад-Данафа привратнику; и они взошли на корабль в гавани Айяса и достигли аль-Искандарии.
И Ахмед-ад-Данаф с Ала-ад-дином вышли и пошли по рынку — и вдруг слышат: посредник предлагает лавку с комнатой внутри за девятьсот пятьдесят динаров.
«Даю тысячу», — сказал тогда Ала-ад-дин, и продавец уступил ему (а лавка принадлежала казне); и Ала-аддин получил ключи, и отпер лавку, и отпер комнату, и оказалось, что она устлана коврами и подушками, и он увидел там кладовую, где были паруса, мачты, канаты, сундуки и мешки, наполненные скорлупками и раковинами, стремена, топоры, дубины, ножи, ножницы и другие вещи, так как владелец лавки был старьевщиком.
И Ала-ад-дин Абу-ш-Шамат сел в лавке, и Ахмед-адДанаф сказал ему: «О дитя мое, лавка и комната и то, что в ней есть, стали твоим достоянием. Сиди же в ней, покупай и продавай — и не сомневайся, ибо Аллах великий благословил торговлю».
И Ахмед-ад-Данаф оставался у Ала-ад-дина три дня, а на четвертый день он простился с ним и сказал: «Живи Здесь, пока я съезжу и вернусь к тебе с вестью от халифа о пощаде и высмотрю, кто проделал с тобой такую штуку».
И потом Ахмед-ад-Данаф отправился в путь и, достигнув Айяса, взял своего мула из хана и поехал в Багдад. И он встретился там с Хасаном Шуманом и его приспешниками и сказал: «О Хасан, халиф спрашивал обо мне?» И Хасан отвечал: «Нет, и мысль о тебе не приходила ему на ум». И Ахмед-ад-Данаф остался служить халифу и стал разведывать новости. И он увидел, что халиф обратился в один из дней к везирю Джафару и сказал ему: «Посмотри, о везирь, какое дело сделал со мной Ала-аддин». И везирь ответил ему: «О повелитель правоверных, ты воздал ему за Это повешением, и возмездие ему то, что его постигло». — «О везирь, я хочу выйти и посмотреть на него, повешенного», — сказал халиф; и везирь молвил: «Делай, что хочешь, о повелитель правоверных». И тогда халиф и с ним везирь Джафар пошли в сторону виселицы.
И халиф поднял глаза и увидел, что повешен не Алаад-дин Абу-ш-Шамат, верный, надежный.
«О везирь, это не Ала-ад-дин», — сказал он; и везирь спросил: «Как ты узнал, что это не он?» А халиф ответил: «Ала-ад-дин был короткий, а этот длинный». — «Повешенный удлиняется», — отвечал везирь; и халиф сказал: «Ала-ад-дин был белый, а у этого лицо черное». — «Разве не знаешь ты, о повелитель правоверных, что смерти присуща чернота?» — молвил везирь; и халиф приказал спустить повешенного с виселицы, и когда его спустили, оказалось, что у него на обеих пятках написаны имена двух старцев [287].
«О везирь, — сказал халиф, — Ала-ад-дин был суннит, а этот рафидит». И везирь воскликнул: «Слава Аллаху, знающему сокровенное! Мы не знаем, Ала-ад-дин ли это, или кто другой». И халиф приказал зарыть повешенного, и его зарыли, и Ала-ад-дин стал забытым и забвенным. И вот то, что было с ним.
Что же касается Хабазлама Баззазы, сына вали, то его любовь и страсть продлились, и он умер, и его закопали и схоронили в земле. А что до невольницы Ясмин — то ее беременность пришла к концу, и ее схватили потуги, и она родила дитя мужского пола, подобное месяцу.
«Как ты его назовешь?» — спросили ее невольницы. И она отвечала: «Будь с его отцом все благополучно, он бы дал ему имя, а я назову его Асланом!» [288]
И потом она вскармливала его молоком два года подряд и отлучила его от груди, и мальчик стал ползать и ходить. И случилось так, что в один из дней его мать занялась работой на кухне, и мальчик пошел и увидел лестницу в комнату и поднялся по ней.
А эмир Халид сидел там, и он взял мальчика, и посадил его на колени, и прославил своего владыку за то, что он сотворил и создал в его образе, и он всмотрелся мальчику в лицо и увидел, что он больше всех тварей похож на Ала-ад-дина Абу-ш-Шамата.
А потом мать мальчика, Ясмин, стала искать его, и она поднялась в комнату и увидела, что эмир Халид сидит там, а ребенок играет у него на коленях (а Аллах закинул любовь к мальчику в сердце эмира). И мальчик увидел свою мать и бросился к ней, но эмир Халид удержал его на коленях и сказал Ясмин: «Подойди, девушка!» И когда она подошла, спросил ее: «Этот мальчик чей сын?» И она ответила: «Это мой сын, плод моего сердца». — «А кто его отец?» — спросил вали. «Его отец — Ала-ад-дин Абу-ш-Шамат, а теперь он стал твоим сыном», — ответила Ясмин. «Ала-ад-дин был обманщик», — сказал вали; и Ясмин воскликнула: «Да сохранит его Аллах от обмана! Невозможно и не бывать тому, чтобы верный был обманщиком». — «Когда этот ребенок станет взрослым и вырастет и спросит тебя: «Кто мой отец?» — скажи ему: «Ты сын эмира Халида, вали, начальника стражи», — молвил эмир; и Ясмин ответила: «Слушаю и повинуюсь!»
А потом эмир Халид, вали, справил обрезание мальчика, и стал его воспитывать, и хорошо воспитал его. И он привел ему учителя чистописца, и тот научил его чистописанию и чтению, и мальчик прочитал Коран в первый и второй раз и прочитал его полностью; и он называл эмира Халида: «батюшка».
И вали начал устраивать ристалища и собирал всадников и выезжал, чтобы учить мальчика способам боя, и показывал ему, в какие места бить копьем и мечом, пока Аслан не изучил до конца искусства ездить верхом и не обучился доблести, и не достиг возраста четырнадцати лет, и не дошел до степени эмира.
И случилось, что Аслан встретился в какой-то день с Ахмедом Камакимом-вором, и они стали друзьями, и мальчик проводил его в кабак; и вдруг Ахмед Камакимвор вынул светильник с драгоценностями, который он взял из вещей халифа, и, поставив его перед собой, стал пить чашу при свете его, и напился. «О начальник, дай мне Этот светильник», — сказал ему Аслан. «Я не могу тебе его дать», — ответил Ахмед. И Аслан спросил: «Почему?» И Ахмед молвил: «Из-за него пропадали души». — «Чья душа из-за него пропала?» — спросил Аслан; и Ахмед сказал: «Был тут один, он приехал к нам сюда и сделался главой шестидесяти, и звали его Ала-ад-дин Абу-ш-Шамат, и он умер из-за этого светильника». — «А какова его история и по какой причине он умер?» — спросил Аслан; и Ахмед сказал: «У тебя был брат, по имени Хабазлам Баззаза, и он достиг шестнадцати лет и стал годен для женитьбы и потребовал от отца, чтобы тот купил ему невольницу...»
И Ахмед рассказал Аслану всю историю с начала до конца и осведомил его о болезни Хабазлама Баззазы и о том, что, по несправедливости, случилось с Ала-ад-дином. И Аслан сказал про себя: «Может быть, эта девушка Ясмин — моя мать; а отец мой не кто иной, как Ала-аддин Абу-ш-Шамат?»
И мальчик Аслан ушел от Ахмеда печальный и встретил начальника Ахмеда-ад-Данафа; и, увидав его, Ахмедад-Данаф воскликнул: «Слава тому, на кого нет похожего». — «О старший, чему ты удивляешься?» — спросил его Хасан Шуман; и Ахмед-ад-Данаф ответил: «Наружности этого мальчика Аслана. Он больше всех тварей похож на Ала-ад-дина Абу-ш-Шамата».
И Ахмед-ад-Данаф позвал: «Эй, Аслан!» И когда тот отозвался, спросил его: «Как зовут твою мать?» — «Ее зовут невольница Ясмин», — отвечал мальчик. И Ахмедад-Данаф воскликнул: «О Аслан, успокой твою душу и прохлади глаза! Никто тебе не отец, кроме Ала-ад-дина Абу-ш-Шамата. Но пойди к твоей матери и спроси у нее про твоего отца». — «Слушаю и повинуюсь!» — ответил Аслан и пошел к своей матери и спросил ее; и она сказала: «Твой отец — эмир Халид»; а юноша воскликнул: «Никто мне не отец, кроме Ала-ад-дина Абу-ш-Шамата!»
И мать Аслана заплакала и спросила: «Кто тебе рассказал об этом, дитя мое?» И Аслан отвечал: «Мне рассказал об этом начальник Ахмед-ад-Данаф». И тогда Ясмин поведала ему обо всем, что случилось, и сказала: «О дитя мое, истинное стало явным, и скрылось ложное.
Знай, что твой отец — Ала-ад-дин Абу-ш-Шамат, но только воспитал тебя один лишь эмир Халид, и он сделал тебя своим сыном. О дитя мое, если ты встретишься с начальником Ахмедом-ад-Данафом, скажи ему: «О старший, прошу тебя ради Аллаха, отомсти вместо меня убийце моего отца Ала-ад-дина Абу-ш-Шамата». И Аслан вышел от своей матери и пошел...»
И Шахерезаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Двести шестьдесят седьмая ночь
Когда же настала двести шестьдесят седьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Аслан вышел от своей матери и пошел и, войдя к начальнику Ахмедуад-Данафу, поцеловал ему руку.
«Что тебе, о Аслан?» — спросил Ахмед-ад-Данаф. И Аслан сказал: «Я узнал и убедился, что мой отец — Ала-аддин Абу-ш-Шамат, и хочу, чтобы ты отомстил вместо меня его убийце». — «Кто убил твоего отца?» — спросил Ахмед-ад-Данаф. «Ахмед Камаким-вор», — ответил Аслан. «А кто тебя осведомил об этом деле?» — спросил Ахмед; и Аслан сказал: «Я увидел у него светильник с драгоценностями, который пропал в числе вещей халифа, и сказал ему: «Дай мне этот светильник»; но он не согласился и сказал: «Из-за этого светильника пропадали души», — и рассказал, что это он спустился и украл вещи и положил их в доме моего отца».
«Когда ты увидишь, что эмир Халид, вали, надевает одежду войны, — сказал Ахмед-ад-Данаф, скажи ему: «Одень меня так же». И когда ты выедешь вместе с ним и покажешь перед повелителем правоверных какой-нибудь диковинный способ боя и халиф скажет тебе: «Пожелай от меня чего-нибудь, о Аслан», — а ты скажи ему: «Я желаю, чтобы ты отомстил вместо меня за моего отца его убийце». И халиф тебе скажет: «Твой отец жив — это Эмир Халид»; а ты скажи: «Мой отец Ала-ад-дин Абу-шШамат, а эмиру Халиду я обязан только воспитанием». Расскажи ему все, что произошло у тебя с Ахмедом Камакимом-вором, и скажи: «О повелитель правоверных, вели его обыскать», — и я выну светильник у него из-за пазухи».
И Аслан сказал Ахмеду-ад-Данафу: «Слушаю и повинуюсь!» — и затем он ушел и увидел, что эмир Халид собирается выехать в диван халифа.
«Я хочу, чтобы ты одел меня в одежды войны, такие же, как у тебя, и взял меня с собой в диван халифа», — сказал он. И эмир одел его и взял с собою в диван.
И халиф выехал с войсками за город и расставил шатры и палатки, и ряды выстроились, и выехали всадники с шаром и молотком, и когда какой-нибудь всадник ударял по шару молотком, другой всадник возвращал его к нему.
А среди войска был один лазутчик, которого подговорили убить халифа, и он взял шар и ударил по нему молотком, направив его в лицо халифу. И вдруг Аслан поймал шар вместо халифа и ударил им того, кто его бросил, и шар попал ему между плеч, и он упал на землю. И халиф воскликнул: «Да благословит тебя Аллах, о Аслан!»
А потом они сошли со спин коней и сели на седалища, и халиф велел привести того, кто ударил по шару, и, когда тот человек предстал пред ним, спросил его: «Кто подговорил тебя на это дело? Ты враг или любящий?» — «Я враг и задумал убить тебя», — ответил лазутчик; и халиф сказал: «Какова причина этого? Разве ты не мусульманин?» — «Нет, я рафидит», — ответил лазутчик. И халиф велел его убить и сказал Аслану: «Пожелай от меня чего-нибудь!» А Аслан сказал: «Я желаю, чтобы ты отомстил вместо меня убийце моего отца». — «Твой отец жив, и он стоит на ногах», — сказал халиф; | |
Сказка № 4516 | Дата: 01.01.1970, 05:33 |
|---|
Дошло до меня, о счастливый царь, - сказала Шахразада, - что был в древние времена и минувшие века и годы один человек, купец в Каире, которого звали Шамс-ад-дин. И был он из лучших купцов и самых правдивых в речах, и имел слуг и челядь, и рабов и невольников, и большие деньги, и состоял старшиной купцов в Каире.
И была у него жена, и он любил ее, и она его любила; но только он прожил с ней сорок лет, и не досталось ему от нее ни дочери, ни сына. И вот в один из дней он сидел в своей лавке, и увидел он, что у каждого из купцов был сын, или двое сыновей, или больше, и они сидели в лавках, как их отцы. А в тот день была пятница, и этот купец пошел в баню и вымылся, как моются в пятницу, а выйдя, он взял зеркало цирюльника и посмотрел в него на свое лицо и воскликнул: \"Свидетельствую, что нет бога, кроме Аллаха, и что Мухаммед - посланник Аллаха!\" - а потом взглянул на свою городу и увидел, что белое в ней покрыло черное; и вспомнил он, что седина - посланец смерти.
А его жена знала время его возвращения и мылась и приводила себя для него в порядок; и когда купец вошел к ней, она сказала ему: \"Добрый вечер!\" Но он отвечал ей: \"Я не видел добра!\"
А жена купца сказала невольнице: \"Подай столик с ужином!\" И невольница принесла еду, и жена купца сказала: \"Поужинай, господин мой\"; а купец отвечал: \"Я не стану ничего есть!\" - и пихнул столик ногой и отвернул лицо от жены.
\"Почему это и что тебя опечалило?\" - спросила его жена; и купец сказал: \"Ты причина моей печали...\"
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Ночь, дополняющая до двухсот пятидесяти
Когда же настала ночь, дополняющая до двухсот пятидесяти, она сказала: \"Дошло до меня, о счастливый царь, что Шамс-ад-дин сказал своей жене: \"Ты причина моей печали!\" - \"Почему?\" - спросила его жена. \"Потому, - отвечал купец, - что, когда я сегодня открыл лавку, я увидел у каждого из купцов сына, или двух сыновей, или больше, и они сидели в лавках, как их отцы, и я сказал себе: \"Поистине, тот, кто взял твоего отца, тебя не оставит!\" А в ту ночь, когда я вошел к тебе, ты взяла с меня клятву, что я не женюсь ни на ком, кроме тебя, и не возьму себе в наложницы ни абиссинскую, ни румскую, ни какую-нибудь другую невольницу и не проведу ночи вдали от тебя, - но дело в том, что ты бесплодная и жить с тобой - все равно что с камнем\". - \"Имя Аллаха да будет надо мною! - воскликнула жена купца. - Поистине, задержка от тебя, а не от меня, потому что твое семя прозрачное\". - \"А что с тем, у кого семя прозрачное?\" - спросил купец; и его жена отвечала: \"Он не делает женщин беременными и не приносит детей\". - \"А где то, чем замутить семя? Я куплю это, - может быть, оно замутит мне семя?\" - спросил купец; и жена его сказала: \"Поищи у москательщиков\".
И купец проспал ночь, и утром он раскаялся, что упрекал свою жену, а она раскаялась, что упрекала его. И он отправился на рынок и нашел одного москательщика и сказал ему: \"Мир с вами!\" И москательщик ответил на его привет, и купец спросил его: \"Найдется у тебя чем замутить мне семя?\" - \"У меня это было, да вышло, но спроси у соседа\", - ответил москательщик; и купец ходил и спрашивал, пока не опросил всех (а они над ним смеялись), и потом он вернулся к себе в лавку и сидел огорченный.
А на рынке был один человек, гашишеед, начальник маклеров, который принимал опиум и барш и употреблял зеленый гашиш, и звали этого начальника шейх Мухаммед Симсим, и жил он в бедности. И всякий день он обычно приходил утром к этому купцу. И вот он пришел, как обычно, и сказал ему: \"Мир с вами!\" И купец ответил на его приветствие сердито. \"О господин, почему ты сердит?\" - спросил Мухаммед; и купец рассказал ему обо всем, что случилось у него с женой, и сказал: \"Я сорок лет женат, и моя жена не забеременела от меня ни сыном, ни дочерью, и мне сказали: \"Она не беременеет потому, что у тебя семя прозрачное\". И я стал искать чего-нибудь, чтобы замутить себе семя, и не нашел\".
\"О господин, - сказал Мухаммед, - у меня есть чем замутить семя. Что ты скажешь о том, кто сделает твою жену беременной от тебя после этих сорока лет, что минули?\" - \"Если ты это сделаешь, я окажу тебе милость и облагодетельствую тебя!\" - отвечал купец. И Мухаммед сказал: \"Дай мне динар!\" - \"Возьми эти два динара!\" - воскликнул купец; и Мухаммед взял их и сказал ему: \"Подай мне эту фарфоровую миску\". И купец дал ему миску, и Мухаммед отправился к торговцу травами и взял у него унции две румского мукаркара и немного китайской кубебы, и корицы, и гвоздики, и кардамона, и имбиря, и белого перцу, и горную ящерицу и истолок все это и вскипятил в хорошем растительном масле. И еще он взял три унции крупинок ладана и с чашку чернушки и размочил, и сделал из всего этого тесто с румским пчелиным медом и, положив его в миску, вернулся к купцу и отдал ему миску.
\"Вот чем можно замутить семя, - сказал он ему. - Тебе следует, после того как ты поешь мяса барашка и домашнего голубя, положив туда много горячительных приправ и пряностей, съесть этого теста на конце лопаточки, а потом поужинать и запить чистым разведенным сахаром\".
И купец велел принести все это и отослал своей жене вместе с барашком и голубем, и сказал: \"Приготовь это хорошенько и возьми замутитель семени и храни его у себя, пока он мне не понадобится и я его у тебя не потребую\".
И жена купца сделала так, как он приказал ей, и поставила ему еду, и купец поел, а потом он потребовал ту миску и поел из нее, и ему понравилось, и он съел остаток, а затем он познал свою жену, и она зачала от него в ту ночь.
И над ней прошел первый месяц, и второй, и третий, и крови прекратились и перестали идти, и жена купца узнала, что она понесла, и дни ее прошли до конца, и ее схватили потуги, и поднялись крики, и повитухе пришлось потрудиться при родах.
И повитуха охраняла новорожденного именами Мухаммеда и Али и сказала: \"Аллах велик!\" - и пропела ему в уши азан [265], а потом она завернула младенца и передала его матери. И та дала ему грудь и стала его кормить, и младенец попил и насытился и заснул. И повитуха оставалась у них три дня, пока не сделали мамунию [266] и халву, и ее раздали на седьмой день. А потом рассыпали соль, и купец пришел и поздравил свою жену с благополучием и спросил ее: \"Где залог Аллаху?\" И она подала ему новорожденного редкой красоты - творение промыслителя вечносущего; и было ему семь дней, но тот, кто видел его, говорил, что ему год.
И купец посмотрел младенцу в лицо и увидел сияющий месяц (а у него были родинки на обеих щеках) и спросил свою жену: \"Как ты его назвала?\" А она ответила: \"Будь это девочка, ее назвала бы я, то это сын, и никто не назовет его, кроме тебя\". А люди в те времена давали своим детям имя по предзнаменованию.
И вот, когда они советовались об имени, кто-то сказал своему товарищу: \"О господин мой, Ала-ад-дин\", и купец сказал жене: \"Назовем его Ала-ад-дин Абу-ш-Шамат\" [267]. И он назначил младенцу кормилиц и нянек, и младенец пил молоко два года, а потом его отняли от груди, и он стал расти и крепнуть и начал ходить но земле. А когда мальчик достиг семилетнего возраста, его отвели в подвал, боясь для него дурного глаза; и купец сказал: \"Он не выйдет из подвала, пока у него не вырастет борода\", и он назначил ему невольницу и раба, и невольница готовила ему стол, а раб носил ему пищу.
А потом купец справил обрезание мальчика и сделал великий пир, и после этого он позвал учителя, чтобы учить его, и тот учил мальчика письму и чтению Корана и наукам, пока он не стал искусным и сведущим.
И случилось, что раб принес Ала-ад-дину в какой-то день скатерть с кушаньем и оставил подвал открытым, и тогда Ала-ад-дин вышел из подвала и вошел к своей матери (а у нее было собрание знатных женщин). И когда женщины разговаривали с его матерью, вдруг вошел к ним Этот ребенок, подобный пьяному мамлюку из-за своей чрезмерной красоты. И, увидав его, женщины закрыли себе лица и сказали его матери: \"Аллах да воздаст тебе, о такая-то! Как же ты приводишь к нам этого постороннего мамлюка? Разве ты не знаешь, что стыд - проявление веры?\" - \"Побойтесь Аллаха! - воскликнула мать мальчика. - Поистине, это мой ребенок и плод моей души. Это сын старшины купцов, Шамс-ад-дина, дитя кормилицы, украшенное ожерельем, вскормленное корочками и мякишем\". - \"Мы в жизни не видали у тебя ребенка\", - сказали женщины. И мать Ала-ад-дина молвила: \"Его отец побоялся для него дурного глаза и велел воспитывать его в подвале, под землей...\"
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Двести пятьдесят первая ночь
Когда же настала двести пятьдесят первая ночь, она сказала: \"Дошло до меня, о счастливый царь, что мать Ала-ад-дина сказала женщинам: \"Его отец побоялся для него дурного глаза пятьдесят первая и велел воспитывать его в подвале ночь под землей. Может быть, евнух оставил подвал открытым, и он вышел оттуда, - мы не хотели, чтобы он выходил из подвала, пока у него не вырастет борода\".
И женщины поздравили мать Ала-ад-дина, а мальчик ушел от женщин во двор при доме, а потом поднялся в беседку и сел там.
И когда он сидел, вдруг пришли рабы с мулом его отца, и Ала-ад-дин спросил их: \"Где был этот мул?\" И рабы сказали: \"Мы доставили на нем товары в лавку твоего отца (а он ехал верхом) и привели его\". - \"Каково ремесло моего отца?\" - спросил Ала-ад-дин. \"Твой отец - старшина купцов в земле египетской и султан оседлых арабов\", - сказали ему.
И Ала-ад-дин вошел к своей матери и спросил ее: \"О матушка, каково ремесло моего отца?\" - \"О дитя мое, - отвечала ему мать, - твой отец купец, и он старшина купцов в земле египетской и султан оседлых арабов, и его невольники советуются с ним, когда продают, только о тех товарах, которые стоят самое меньшее тысячу динаров, а товары, которые стоят девятьсот динаров или меньше, - о них они с ним не советуются и продают их сами. И не приходит из чужих земель товаров, мало или много, которые не попадали бы в руки твоему отцу, и он распоряжается ими, как хочет; и не увязывают товаров, уходящих в чужие земли, которые не прошли бы через руки твоего отца. И Аллах великий дал твоему отцу, о дитя мое, большие деньги, которых не счесть\". - \"О матушка, - сказал Ала-ад-дин, - хвала Аллаху, что я сын султана оседлых арабов и что мой отец - старшина купцов! Но почему, о матушка, вы сажаете меня в подвал и оставляете там запертым?\" - \"О дитя мое, мы посадили тебя в подвал только из боязни людских глаз; ведь сглаз - это истина, и большинство жителей могил умерли от дурного глаза\", - ответила ему мать.
И Ала-ад-дин сказал: \"О матушка, а куда бежать от судьбы? Осторожность не помешает предопределенному, и от того, что написано, нет убежища. Тот, кто взял моего деда, не оставит и меня и моего отца: если он живет сегодня, то не будет жить завтра; и когда мой отец умрет и я приду и скажу: \"Я - Ала-ад-дин, сын купца Шамс-аддина\", - мне не поверит никто среди людей, и старики скажут: \"Мы в жизни не видели у Шамс-ад-дина ни сына, ни дочери\". И придут из казны и возьмут деньги отца. Да помилует Аллах того, кто сказал: \"Умрет муж, и уйдут его деньги, и презреннейший из людей возьмет его женщин\". А ты, о матушка, поговори с отцом, чтобы он взял меня с собой на рынок и открыл мне лавку: я буду сидеть там с товаром, и он научит меня продавать и покупать, брать и отдавать\". И мать Ала-ад-дина сказала: \"О дитя мое, когда твой отец приедет, я расскажу ему об этом\".
И когда купец вернулся домой, он увидел, что его сын, Ала-ад-дин Абу-ш-Шамат, сидит подле своей матери, и спросил ее: \"Почему ты вывела его из подвала?\" И она сказала ему: \"О сын моего дяди, я его не выводила, но слуги забыли запереть подвал и оставили его открытым. И я сидела (а у меня собрались знатные женщины) и вдруг он вошел к нам\". И она рассказала мужу, что говорил его сын. И Шамс-ад-дин сказал ему: \"О дитя мое, завтра, если захочет Аллах великий, я возьму тебя на рынок; но только, дитя мое, чтобы сидеть на рынках и в лавках, нужна пристойность и совершенство при всех обстоятельствах\".
И Ала-ад-дин провел ночь, радуясь словам своего отца; а когда настало утро, Шамс-ад-дин сводил своего сына в баню и одел его в платье, стоящее больших денег, и после того как они позавтракали и выпили питье, он сел на своего мула и посадил сына на мула позади себя и отправился на рынок.
И люди на рынке увидели, что едет старшина купцов, а позади него ребенок мужского пола, подобный луне в четырнадцатую ночь, и кто-то сказал своему товарищу: \"Посмотри на этого мальчика, который позади старшины купцов. Мы думали о нем благое, а он точно порей - сам седой, а сердце у него зеленое\".
И шейх Мухаммед Симсим, начальник, прежде упомянутый, сказал купцам: \"О купцы, мы больше не согласны, чтобы он был над нами старшим. Никогда!\"
А обычно, когда старшина купцов приезжал из дому и садился в лавке, приходил начальник рынка и читал купцам фатиху [268], и они поднимались и шли к старшине купцов и читали фатиху и желали ему доброго утра, и затем каждый из них уходил к себе в лавку. Но в этот день, когда старшина купцов сел, как всегда, в своей лавке, купцы не пришли к нему согласно обычаю.
И он крикнул начальника и спросил его: \"Отчего купцы не собираются, как обычно?\" И начальник ответил: \"Я не люблю доносить о смутах, но купцы сговорились отстранить тебя от должности старшины и не читать тебе фатиху\". - \"А какая тому причина?\" - спросил Шамсад-дин. И начальник сказал: \"Что это за мальчик сидит рядом с тобою, когда ты старик и глава купцов? Что этот ребенок - твой невольник или он в родстве с твоей женой? Я думаю, что ты его любишь и имеешь склонность к мальчику\".
И Шамс-ад-дин закричал на него и сказал: \"Молчи, да обезобразит Аллах тебя самого и твои свойства! Это мой сын\". - \"Мы в жизни не видели у тебя сына\", - воскликнул Мухаммед Симсим. И купец сказал: \"Когда ты принес мне замутитель семени, моя жена понесла и родила этого мальчика, но из боязни дурного глаза я воспитывал его в подвале, под землей, и мне хотелось, чтобы он не выходил из подвала, пока не сможет схватить рукою свою бороду. Но его мать не согласилась, и он потребовал, чтобы я открыл ему лавку и положил там товары и научил его покупать и продавать\".
И начальник пошел к купцам и осведомил их об истине в этом деле, и они все поднялись и вместе с начальником отправились к старшине купцов и, став перед ним, прочитали фатиху и поздравили его с этим мальчиком.
\"Господь наш да сохранит корень и ветку, - сказали они, - но когда бедняку среди нас достается сын или дочка, он обязательно готовит для своих друзей блюдо каши и приглашает знакомых и родственников, а ты этого не сделал\". - \"Это вам с меня причитается, и встреча наша будет в саду\", - отвечал купец...\"
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Двести пятьдесят вторая ночь
Когда же настала двести пятьдесят вторая ночь, ее сестра Дуньязада сказала ей: \"О сестрица, докончи нам твой рассказ, если ты бодрствуешь, а не спишь\". И Шахразада ответила: \"С любовью и охотой! Дошло до меня, о счастливый царь, что старшина купцов обещал купцам трапезу и сказал им: \"Наша встреча будет в саду\".
И когда наступило утро, он послал слугу в беседку и в дом, которые были в саду, и велел постлать там ковры и отправил припасы для стряпни: баранов, масла и прочее, что было нужно по обстоятельствам, и сделал два стола: стол в доме и стол в беседке.
И приготовился купец Шамс-ад-дин, и приготовился его сын Ала-ад-дин, и отец сказал ему: \"О дитя мое, когда войдет человек седой, я его встречу и посажу его за стол, который в доме, а ты, дитя мое, когда увидишь, что входит безбородый мальчик, возьми его и приведи в беседку и посади за стол\". - \"Почему, о батюшка? - спросил Ала-аддин. - Отчего ты готовишь два стола: один для мужчин, а другой для мальчиков?\" - \"О дитя мое, безбородый стыдится есть около мужей\", - ответил Шамс-ад-дин. И его сын одобрил это.
И когда купцы стали приходить, Шамс-ад-дин встречал мужчин и усаживал их в доме, а его сын Ала-ад-дин встречал мальчиков и усаживал их в беседке. А потом поставили кушанья и стали есть и пить, наслаждаться и радоваться, и пили напитки и зажигали куренья, и старики сидели и беседовали о науках и преданиях.
И был между ними один купец, по имени Махмуд альБальхи, - мусульманин по внешности, маг втайне, который стремился к скверному и любил мальчиков. Он посмотрел в лицо Ала-ад-дину взглядом, оставившим после себя тысячу вздохов, и сатана украсил в его глазах лицо мальчугана жемчужиной, и купца охватила страсть, волненье и увлеченье, и любовь привязалась к его сердцу. (А этот купец, которого звали Махмуд аль-Бальхи, забирал ткани и товар у отца Ала-ад-дина.)
И Махмуд аль-Бальхи встал пройтись и свернул к мальчикам, и те поднялись к нему навстречу. А Ала-ад-дину не терпелось отлить воду, и он поднялся, чтобы исполнить нужду, и тогда купец Махмуд обернулся к мальчикам и сказал им: \"Если вы уговорите Ала-ад-дина поехать со мной путешествовать, я дам каждому из вас платье, стоящее больших денег\", - и потом он ушел от них в помещение мужчин. И пока мальчики сидели, вдруг вошел к ним Ала-ад-дин. И они поднялись ему навстречу и посадили между собою, на возвышенье, и один из мальчиков сказал своему товарищу: \"О Сиди Хасан, расскажи мне, откуда пришли к тебе твои деньги, на которые ты торгуешь?\"
И Хасан отвечал: \"Когда я вырос и стал взрослым и достиг возраста мужей, я сказал своему отцу: \"О батюшка, приготовь мне товаров\"; и он мне ответил: \"О дитя мое, у меня ничего нет, но пойди возьми денег у кого-нибудь из купцов и торгуй на них, и учись продавать и покупать, брать и давать\".
И я отправился к одному из купцов и занял у него тысячу динаров и купил на них тканей и отправился с ними в Дамаск. И я нажил в два раза больше и забрал в Дамаске товаров и поехал с ними в Халеб, и продал их и получил свои деньги вдвойне, а потом я забрал товаров в Халебе и поехал в Багдад, и продал их и нажил вдвое больше, и до тех пор торговал, пока у меня не стало около десяти тысяч динаров денег\".
И каждый из мальчиков говорил своему товарищу то же самое, пока не настала очередь и не пришлось говорить Ала-ад-дину Абу-ш-Шамату. И ему сказали: \"А ты, о Сиди Ала-ад-дин?\" И он ответил: \"Меня воспитывали в подвале, под землей, и я вышел оттуда в рту пятницу, и я хожу в лавку и возвращаюсь домой\". - \"Ты привык сидеть дома и не знаешь сладости путешествия, и путешествовать надлежит лишь мужам\", - сказали ему. И он ответил: \"Мне не нужно путешествовать, и нет для меня цены в удовольствиях\". И кто-то сказал своему товарищу: \"Он точно рыба: когда расстанется с водой, то умирает\".
\"О Ала-ад-дин, - сказали ему, - гордость детей купцов лишь в том, чтобы путешествовать ради наживы\". И Ала-ад-дина охватил из-за этого гнев, и он ушел от мальчиков с плачущими глазами и опечаленной душой и, сев на своего мула, отправился домой.
И его мать увидела, что он в великом гневе, с плачущими глазами, и спросила: \"Что ты плачешь, о дитя мое?\" И Ала-ад-дин отвечал: \"Все дети купцов поносили меня и говорили мне: \"Гордость детей купцов лишь в том, чтобы путешествовать ради наживы денег...\"
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Двести пятьдесят третья ночь
Когда же настала двести пятьдесят третья ночь, она сказала: \"Дошло до меня, о счастливый царь, что Ала-аддин сказал своей матери: \"Все дети купцов поносили меня и говорили мне: \"Гордость детей купцов лишь в том, чтобы путешествовать ради наживы\". - \"О дитя мое, - спросила его мать, разве ты хочешь путешествовать?\" И Ала-ад-дин отвечал: \"Да!\" И тогда она сказала: \"А в какой город ты отправишься?\" - \"В город Багдад, - отвечал Ала-ад-дин. - Человек наживает там на том, что у него есть, вдвое больше\".
И мать Ала-ад-дина сказала: \"О дитя мое, у твоего отца денег много, а если он не соберет тебе товаров из своих денег, тогда я соберу тебе товары от себя\". - \"Лучшее благо - благо немедленное, и если будет ваша милость, то теперь для нее время\", - сказал Ала-ад-дин. И его мать призвала рабов и послала их к тем, кто увязывает ткани, и их увязали для Ала-ад-дина в десять тюков.
Вот что было с его матерью. Что же касается до его отца, то он огляделся и не нашел своего сына Ала-ад-дина в саду и спросил про него, и ему сказали, что Ала-ад-дин сел на мула и уехал домой.
И тогда купец сел и отправился за ним, а войдя в свое жилище, он увидал связанные тюки и спросил о них; и жена рассказала ему, что произошло у детей купцов с ее сыном Ала-ад-дином. \"О дитя мое, - сказал купец, да обманет Аллах пребывающего на чужбине! Сказал ведь посланник Аллаха, - да благословит его Аллах и да приветствует: \"Счастье мужа в том, чтобы ему достался надел в его земле\"; а древние говорили: \"Оставь путешествие, будь оно даже на милю\". Ты твердо решил путешествовать и не отступишься от этого?\" - спросил он потом своего сына. И его сын ответил ему: \"Я обязательно поеду в Багдад с товарами, а иначе я сниму с себя одежду и надену одежду дервишей и уйду странствовать по землям\". - \"Я не нуждаюсь и не терплю лишений, - наоборот, у меня много денег, - сказал его отец и показал ему все бывшее у него имущество, товары и ткани. - У меня есть для всякого города подходящие ткани и товары, - сказал он потоп, и, между прочим, он показал ему сорок связанных тюков, и на каждом тюке было написано: \"Цена этому тысяча динаров\". - О дитя мое, - сказал он, возьми эти сорок тюков и те десять, которые у твоей матери\" и отправляйся, храниммй Аллахом великим; но только, дитя мое, я боюсь для тебя одной чащи на твоем пути, которая называется Чаща Львов, и одной долины также, называемой Долина Собак, - души погибают там без снисхождения\". \"А почему, о батюшка?\" - спросил Ала-ад-дин; и его отец ответил: \"Из-за бедуина, преграждающего дороги, которого зовут Аджлан\". - \"Мой удел - от Аллаха, и если есть у него для меня доля, меня не постигнет беда\", - отвечал Ала-ад-дин.
А затем Ала-ад-дин с отцом сели и поехали да рынок вьючных животных; и вдруг один верблюжатник сошел со своего мула и поцеловал руку старшине купцов, говоря: \"Клянусь Аллахом, давно, о господин мой, ты не нанимал нас для торговых дел\". - \"Для всякого времени своя власть и свои люди, отвечал Шамс-ад-дин, - и Аллах да помилует того, кто сказал:
Вот старец на земле повсюду бродит,
И вплоть до колен его борода доходит.
Спросил я его: \"Зачем ты так согнулся?\"
И молвил он, ко мне направив руки:
\"Я юность потерял свою во прахе
И вот согнулся, и ищу я юность\".
А окончив эти стихи, он сказал: \"О начальник, никто не хочет этого путешествия, кроме моего сына\"; и верблюжатник ответил: \"Аллах да сохранит его для тебя!\"
А затем старшина купцов заключил союз между верблюжатником я своим сыном и сделал верблюжатника как бы отцом мальчика, и поручил ему заботиться о нем, и сказал: \"Возьми эти сто динаров для твоих слуг\".
И старшина купцов купил шестьдесят мулов, и светильник, и покрывало для Абд-аль-Кадира Гилянского [269] и сказал Ала-ад-дину: \"О сын мой, в мое отсутствие этот человек будет тебе отцом вместо меня, и во всем, что он тебе скажет, повинуйся ему\".
И в этот вечер устроил чтение Корана и праздник в честь шейха Абд-аль-Кадира Гилянского, а когда настало утро, старшина купцов дал своему сыну десять тысяч динаров и сказал ему: \"Когда ты вступишь в Багдад и увидишь, что дела с тканями идут ходко, продавай их; если же увидишь, что дела с ними стоят на месте, расходуй эти деньги\".
И потом нагрузили мулов, и распрощались друг с другом, и отправились в путь, и выехали из города.
А Махмуд аль-Бальхи тоже собрался ехать в сторону Багдада и вывез свои тюки и поставил шатры за городом и сказал себе: \"Ты насладишься этим мальчиком только в уединении, так как там ни доносчик, ни соглядатай не смутят тебя\".
А отцу мальчика причиталась с Махмуда аль-Бальхи тысяча динаров - остаток одной сделки, и Шамс-ад-дин отправился к нему и простился с ним и сказал: \"Отдай Эту тысячу динаров моему сыну Ала-ад-дину\". И он поручил Махмуду о нем заботиться и молвил: \"Он будет тебе как сын\".
И Ала-ад-дин встретился с Махмудом аль-Бальхи...\"
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Двести пятьдесят четвертая ночь
Когда же настала двести пятьдесят четвертая ночь, она сказала: \"Дошло до меня, о счастливый царь, что Ала-ад-дин встретился с Махмудом аль-Бальхи и Махмуд аль-Бальхи поднялся и велел повару Ала-ад-дина ничего не стряпать и стал предлагать Ала-ад-дину и его людям кушанья и напитки, а потом они отправились в путь.
А у купца Махмуда аль-Бальхи было четыре дома: один в Каире, один в Дамаске, один в Халебе и один в Багдаде; и путники ехали по степям и пустыням, пока не приблизились к Дамаску.
И когда Махмуд-аль-Бальхи послал к Ала-ад-дину своего раба и тот увидел, что юноша сидит и читает, подошел и поцеловал ему руки. \"Чего ты просишь?\" - спросил Ала-ад-дин; и раб ответил: \"Мой господин тебя приветствует и требует тебя на пир к себе в дом\". - \"Я посоветуюсь с моим отцом, начальником - Кемаль-аддином, верблюжатником\", - сказал Ала-ад-дин; и когда он посоветовался с ним, идти ли ему, верблюжатник сказал: \"Не ходи!\"
А потом они уехали из Дамаска и вступили в Халеб, и Махмуд аль-Бальхи устроил пир и послал просить Алаад-дина, но юноша посоветовался с начальником, и тот опять запретил ему.
И они выступили из Халеба и ехали, пока до Багдада не остался всего один переход, и Махмуд аль-Бальхи устроил пир и прислал просить Ала-ад-дина.
И юноша посоветовался с начальником, и тот снова запретил ему, но Ала-ад-дин воскликнул: \"Я обязательно пойду!\"
И он поднялся и, подвязав под платьем меч, пошел и пришел к Махмуду аль-Бальхи, и тот поднялся ему навстречу и приветствовал его.
И он велел подать великолепную скатерть, уставленную кушаньями, и они поели и попили и вымыли руки. И Махмуд аль-Бальхи склонился к Ала-ад-дину, чтобы взять у него поцелуй, но Ала-ад-дин поймал поцелуй в руку и спросил: \"Что ты хочешь делать?\" - \"Я тебя позвал, - ответил Махмуд, - и хочу сделать себе с тобой удовольствие в этом месте, и мы будем толковать слова сказавшего:
Возможно ль, чтоб к нам пришел ты на миг столь краткий,
Что сжарить яйцо иль выдоить коз лишь хватит,
И с нами бы съел ты сколько найдется хлебца,
И взял бы себе ты денежек, сколько сможешь?
Тебе унести, что хочешь, с собой нетрудно,
Ладонь, или горсть, иль полную даже руку\".
И затем Махмуд аль-Бальхи хотел снасильничать над Ала-ад-дином, и Ала-ад-дин поднялся и обнажил меч и воскликнул: \"Горе твоим сединам! Ты не боишься Аллаха, хоть и жестоко его наказанье! Да помилует Аллах того, кто сказал:
Храни седины твои от скверны, грязнящей их:
Поистине, белое легко принимает грязь\".
А произнеся этот стих, Ала-ад-дин сказал Махмуду аль-Бальхи: \"Поистине, этот товар поручен Аллаху, и он не продается, и если бы я продавал этот товар другому за золото, я бы продал его тебе за серебро. Но, клянусь Аллахом, о скверный, я никогда больше не буду тебе товарищем!\" Петом Ала-ад-дин вернулся к начальнику Кемаль-ад-дину и сказал ему: \"Поистине, этот человек развратник, и я никогда больше не буду ему товарищем и не пойду с ним по одной дороге\". - \"О дитя мое, - отвечал Кемаль-ад-дин, - не говорил ли я тебе: не ходи к нему. Однако, дитя мое, если мы с ним расстанемся, нам грозит гибель; позволь же нам остаться в одном караване\" - \"Мне никак невозможно быть ему спутником в дороге\", сказал Ала-ад-дин, а затем он погрузил свои тюки и отправился дальше вместе с теми, кто был с ним.
И они ехали до тех пор, пока не спустились в долину; и Ала-ад-дин хотел там остановиться, но верблюжатник сказал: \"Не останавливайтесь здесь! Продолжайте ехать и ускорьте ход: может быть, мы достигнем Багдада раньше, чем там запрут ворота. Ворота в Багдаде отпирают и запирают всегда по солнцу, - из боязни, что городом овладеют рафидиты [270] и побросают богословские книги в Тигр\". - \"О батюшка, - ответил Ала-ад-дин, я выехал и отправился с товаром в этот город не для торговли, а чтобы посмотреть чужие страны\". - \"О дитя мое, мы боимся для тебя и для твоих денег беды от кочевников\", - сказал верблюжатник; и Ала-ад-дин воскликнул: \"О человек, ты слуга или тебе служат? Я не войду в Багдад иначе как утром, чтобы багдадские юноши увидели мои товары и узнали меня\". - \"Делай, как хочешь, я тебя предупредил, и ты сам знаешь, в чем твое избавленье\", - сказал начальник. И Ала-ад-дин велел складывать тюки с мулов, и тюки сложили, и поставили шатер, и все оставались на месте до полуночи.
И Ала-ад-дин вышел исполнить нужду и увидел, как что-то блестит вдали, и спросил верблюжатника: \"О, начальник, что это такое блестит?\"
И начальник сел прямо и взглянул, и, всмотревшись как следует, увидел, что блестят зубцы копий и железо оружия и бедуинские мечи; и вдруг оказалось, что это арабы [271] и начальника арабов зовут шейх Аджлан АбуНаиб. И когда арабы приблизились к ним и увидели их тюки, они сказали друг другу: \"Вот ночь добычи!\"
И, услышав, что они говорят это, начальник Кемальад-дин, верблюжатник, воскликнул: \"Прочь, о ничтожнейший из арабов!\" Но Абу-Наиб ударил его копьем в грудь, и оно вышло, блистая, из его спины.
И Кемаль-ад-дин упал у входа в палатку убитый; и тогда водонос воскликнул: \"Прочь, о презреннейший из арабов!\", но его ударили по руке мечом, который прошел, блистая, через его сухожилия, и водонос упал мертвый. И пока все это происходило, Ала-ад-дин стоял и смотрел.
А потом арабы повернулись и бросились на караван и перебили людей, не пощадив никого из отряда Ала-аддина, и взвалили тюки на спину мулов и уехали.
И Ала-ад-дин сказал себе: \"Тебя убьет только твой мул и вот эта одежда\", - и стал снимать с себя одежду и бросил ее на спину мула, пока на нем не остались рубаха и подштанники, и только.
И он повернулся ко входу в палатку и увидел перед собой пруд из крови, в котором струилась кровь убитых, и начал валяться в ней в рубахе и подштанниках, так что стал точно убитый, утопающий в крови.
Вот что было с Ала-ад-дином. Что же касается шейха арабов Аджлана, то он спросил у своих людей:
\"О арабы, этот караван идет из Каира или выходит из Багдада?..\"
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Двести пятьдесят пятая ночь
Когда же настала двести пятьдесят пятая ночь, она сказала: \"Дошло до меня, о счастливый царь, что бедуин спросил у своих людей: \"О арабы, этот караван идет из Каира или выходит из Багдада!\" И ему ответили: \"Он идет из Каира в Багдад\". - \"Вернитесь к убитым, я думаю, что владелец каравана не умер\", - сказал он; и арабы вернулись к убитым и снова стали бить мертвых мечами и копьями и дошли до Алаад-дина, который бросился на землю среди убитых.
И дойдя до него, они сказали: \"Ты притворился мертвым, но мы убьем тебя до конца\", - и бедуин вынул копье и хотел вонзить его в грудь Ала-ад-дину. И тогда Ала-ад-дин воскликнул про себя: \"Благослови, о Абд-аль-Кадир, о гилянец!\" - и увидел руку, которая отвела копье от его груди к груди начальника Кемаль-ад-дина, верблюжатника, и бедуин ударил его копьем и не прикоснулся к Алаад-дину.
И потом они взвалили тюки на спину мулов и ушли, и Ала-ад-дин посмотрел и увидел, что птицы улетели со своей добычей. И он сел прямо и поднялся и побежал; и вдруг бедуин Абу-Наиб сказал своим товарищам: \"О арабы, я вижу что-то вдали\"; и один из бедуинов поднялся и увидел Ала-ад-дина, который убегал. \"Тебе не поможет бегство, раз мы сзади тебя!\" - воскликнул Аджлан и, ударив своего коня пяткой, поспешил за Ала-ад-дином.
А Ала-ад-дин увидал перед собой пруд с водой и рядом с ним водохранилище, и влез на решетку водохранилища, и растянулся, и притворился спящим, говоря про себя: \"О благой покровитель, опусти твой покров, который не совлекается\".
И бедуин остановился перед водохранилищем и, поднявшись на стременах, протянул руку, чтобы схватить Ала-ад-дина. И Ала-ад-дин воскликнул: \"Благослови, о госпожа моя Иафиса [272], вот время оказать помощь!\" И вдруг бедуина ужалил в руку скорпион, и он закричал и воскликнул: \"Ах, подойдите ко мне, о арабы, я ужален\".
И бедуин сошел со спины коня, и его товарищи пришли к нему и опять посадили его на коня и спросили: \"Что с тобой случилось?\" И он отвечал: \"Меня ужалил детеныш скорпиона\"; и арабы увели караван и ушли.
Вот что было с ними. Что же касается Ала-ад-дина, то он продолжал лежать на решетке водохранилища, а что до купца Махмуда аль-Бальхи - то он велел грузить тюки и поехал, и ехал до тех пор, пока не достиг Чащи Львов. И он нашел всех слуг Ала-ад-дина убитыми и обрадовался этому и, спешившись, дошел до водохранилища и пруда. А мулу Махмуда аль-Бальхи хотелось пить, и он нагнулся, чтобы напиться из пруда, и увидел отражение Ала-ад-дина и шарахнулся от него. И Махмуд аль-Бальхи поднял глаза и увидел, что Ала-ад-дин лежит голый, в одной только рубашке и подштанниках. \"Кто сделал с тобою такое дело и оставил тебя в наихудшем положении?\" - спросил Махмуд. И Ала-ад-дин отвечал: \"Кочевники\". - \"О дитя мое, - сказал Махмуд, - ты откупился мулами и имуществом. Утешься словами того, кто сказал:
Когда голова мужей спасется от гибели, то все их имущество-обрезок ногтей для них. Но спустись, о дитя мое, не бойся беды\".
И Ала-ад-дин спустился с решетки водохранилища, и Махмуд посадил его на мула, и они ехали, пока не прибыли в город Багдад, в дом Махмуда аль-Бальхи. И Махмуд \"велел свести Ала-ад-дина в баню и сказал ему: \"Деньги и тюки - выкуп за тебя, о дитя мое; и если ты будешь меня слушаться, я верну тебе твои деньги и тюки вдвойне\".
А когда Ала-ад-дин вышел из бани, Махмуд отвел его в комнату, украшенную золотом, где было четыре портика, и велел принести скатерть, на которой стояли всякие кушанья. И они стали есть и пить, и Махмуд склонился к Ала-ад-дину, чтобы взять у него поцелуй, но Ала-ад-дин поймал поцелуй рукой и воскликнул: \"Ты до сих пор следуешь насчет меня твоему заблуждению! Разве я не сказал тебе, что если бы я продавал этот товар другому За золото, я бы, наверное, продал его тебе за серебро?\" - \"Я даю тебе и товары, и мула, и одежду только ради такого случая, - отвечал Махмуд. - От страсти к тебе я в расстройстве, и от Аллаха дар того, кто сказал:
Сказал со слов кого-то из старцев нам
Абу-Биляль, наставник, что Шарик сказал:
\"Влюбленные не могут любовь свою
Лобзаньями насытить без близости\",
\"Это вещь невозможная, - сказал Ала-ад-дин. - Возьми твое платье и твоего мула и открой мне двери, чтобы я мог уйти\".
И Махмуд открыл ему двери, и Ала-ад-дин вышел, и собаки лаяли ему вслед. И он пошел и шел в темноте, и вдруг увидал ворота мечети, и вошел в проход, ведший в мечеть, и укрылся там, - и вдруг видит: к нему приближается свет. И он всмотрелся и увидел два фонаря в руках рабов, предшествовавших двум купцам, один из которых был старик с красивым лицом, а другой - юноша. И Ала-ад-дин услышал, как юноша говорил старику: \"Ради Аллаха, о дядюшка, возврати мне дочь моего дяди\"; а старик отвечал ему: \"Разве я тебя не удерживал много раз, а ты сделал развод своей священной книгой\" [273].
И старик взглянул направо и увидал юношу, подобного обрезку луны, и сказал ему: \"Мир с тобою!\" И Ала-ад-дин ответил на его приветствие, а старик спросил: \"О мальчик, кто ты?\" - \"Я Ала-ад-дин, сын Шамс-ад-дина, старшины купцов в Каире, - отвечал юноша. - Я попросил у отца товаров, и он собрал мне пятьдесят тюков товаров и материй...\"
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Двести пятьдесят шестая ночь
Когда же настала двести пятьдесят шестая ночь, она сказала: \"Дошло до меня, о счастливый царь, что Алаад-дин сказал: \"Мой отец собрал мне пятьдесят тюков товаров и тканей и дал мне десять тысяч динаров, и я отправился и ехал, пока не достиг Чащи Львов. И на меня напали кочевники и забрали мои деньги и тюки; и я вошел в этот город, не зная, где переночевать, и увидал это место и укрылся здесь\". - \"О дитя мое, - молвил старик, - что ты скажешь, если я дам тебе тысячу динаров, и платье в тысячу динаров, и мула в тысячу динаров\". - \"За что ты дашь мне это, о дядюшка?\" - спросил Ала-ад-дин. И старик сказал: \"Этот мальчик, который со мною, сын моего брата, и у его отца никого нет, кроме него, а у меня есть дочь, кроме которой у меня никого не было, и зовут ее Зубейда-лютнистка, и она красива и прелестна. Я выдал ее замуж за этого юношу, и он ее любит, но она ненавидит его, и однажды он не сдержал клятву, трижды поклявшись тройным разводом; и едва только его жена уверилась в этом, она покинула его. И он согнал ко мне всех людей, чтобы я вернул ему жену, и я сказал ему: \"Это удастся только через заместителя\" [274]. И мы сговорились, что сделаем заместителем какого-нибудь чужеземца, чтобы никто не корил моего зятя этим делом, и раз ты чужеземец - ступай с нами. Мы напишем тебе договор с моей дочерью, и ты проведешь с ней сегодняшнюю ночь, а наутро разведешься с ней, и я дам тебе то, о чем говорил\".
И Ала-ад-дин сказал про себя: \"Клянусь Аллахом, провести ночь с невестой, в доме и на постели, мне лучше, чем ночевать в переулках и проходах!\" - и отправился с ними к кади. И когда кади взглянул на Ала-ад-дина, любовь к нему запала ему в сердце, и он спросил отца девушки: \"Ч | |
Сказка № 4515 | Дата: 01.01.1970, 05:33 |
|---|
Пока это было так, вдруг поднялась пыль, которая затянула края неба, так что день почернел от нее, и услышали за этой пылью крики и вопли и ржание коней, и увидали блистающие мечи и выставленные зубцы копий. И когда новые войска приблизились к городу и увидели оба другие войска, они забили в барабаны, и при виде Этого царь воскликнул: \"Сегодняшний день, поистине, день благословенный! Хвала Аллаху, который помирил нас с Этими двумя войсками. И если Аллах захочет, он помирит нас с этим войском также!\" - \"О Амджад и Асад, - сказал он потом, - выезжайте и разъясните нам дело с этими войсками. Поистине, это войско многочисленное, больше которого я не видал\".
И оба, аль-Амджад и его брат аль-Асад, выехали, после того как царь запер ворота города, боясь войск, окруживших его, и открыли ворота и ехали, пока не прибыли к подошедшему войску, и оказалось, что это войско великое. И они подошли к войску и вдруг видят - это войско царя Эбенового острова, и в войске их отец Камар-аз-Заман, и, увидав его, оба брата поцеловали перед ним землю и заплакали. А Камар-аз-Заман, увидев юношей, бросился к ним и разразился сильным плачем. Он попросил у них прощения и некоторое время прижимал их к груди, а потом он рассказал им, какую он испытал после них сильную тоску, расставшись с ними.
И затем аль-Амджад и аль-Асад рассказали Камар-азЗаману, что царь аль-Гайюр прибыл к ним, и Камар-азЗаман сел верхом, во главе своих приближенных, взяв с собою своих сыновей, аль-Амджада и аль-Асада, и они ехали, пока не подъехали близко к войску царя аль-Гайюра. И один из них выехал вперед к царю аль-Гайюру и рассказал ему, что Камар-аз-Заман прибыл.
И царь выехал ему навстречу, и они встретились друг с другом и подивились всем этим делам и тому, как они встретились в этом месте. И жители города устроили пиры и приготовили разные кушанья и сладости, и предоставили коней и верблюдов и угощение и корм и все, в чем нуждались войска.
И пока это было так, вдруг поднялась пыль, которая застлала края неба, и земля задрожала под конями, и барабаны гудели, как порывистый ветер, и войско целиком было вооружено и в кольчугах, и все воины были одеты в черное, и среди них был глубокий старец, борода которого достигала до груди, и на нем были черные одежды.
И когда жители города увидели это большое войско, правитель города сказал царям: \"Хвала Аллаху, что вы собрались по изволению Аллаха великого в один день и оказались все знакомыми. Что же это за влачащееся войско, которое заполнило землю со всех сторон?\" - \"Не бойся, - сказали ему цари, - нас трое царей, и у каждого царя многочисленное войско; если это враги, мы с ними сразимся, хотя бы к ним прибавилось еще трижды столько\".
И пока это было так, вдруг подъехал посланец от этих войск, направляясь к городу, и его поставили перед Камараз-Заман, царем аль-Гайюром, царицей Марджаной и тем царем, правителем города, и посланный поцеловал землю и сказал: \"Это царь из земель персов, и он потерял много лет назад своего сына, и ходил, разыскивая его, по разным странам; если он найдет его у вас, с вами не будет беды, если же он его не найдет, у него с вами будет война, и он разрушит ваш город\". - \"До этого не дойдет, - сказал Камар-аз-Заман, - но как зовут этого варя в землях персов?\" - \"Его зовут царь Шахраман, властитель островов Халидан, - отвечал посланный. - Он набрал эти войска в тех странах, через которые проходил, разыскивая в них своего сына\".
И когда Камар-аз-Заман услышал слова посланного, он испустил громкий крик и упал без чувств и пробыл в обмороке некоторое время, а очнувшись, он заплакал сильным плачем и сказал аль-Амджаду и аль-Асаду и их приближенным: \"Ступайте, о дети мои, с послом и приветствуйте вашего деда, царя Шахрамана, и порадуйте его вестью обо мне - он печалится, потеряв меня, и до сего времени носит из-за меня черные одежды\". И он рассказал присутствующим царям обо всем, что с ним случилось в дни его юности, и все цари удивились этому. А затем они с Камар-аз-Заманом спешились и пришли к его отцу.
И Камар-аз-Заман приветствовал своего отца, и они обняли друг друга и некоторое время лежали без чувств от сильной радости. А когда они очнулись, Камар-аз-Заман рассказал своему отцу обо всем, что с ним произошло, и когда Камар-аз-Заман поведал ему обо всем, что случилось с ним и произошло с женой его, царевной Будур, и сыновьями его, аль-Амджадом и аль-Асадом, они вышли ко всем присутствующим и остальные цари приветствовали царя Шахрамана.
И Марджану воротили в ее страну, выдав ее сначала замуж за аль-Асада. Ей приказали не прерывать обмена посланиями, и она уехала. А потом аль-Амджада женили на Бустан, дочери Бахрама, и все отправились в Эбеновый город. И Камар-аз-Заман вошел к своему тестю и осведомил его обо всем случившемся и о том, как он встретился со своими детьми и царь обрадовался и поздравил его с благополучием.
А затем царь аль-Гайюр, отец царицы Будур, вошел к своей дочери и приветствовал ее и утолил свою тоску по ней. И они прожили в Эбеновом городе целый месяц, и после этого царь аль-Гайюр с дочерью отправился в свою страну...\"
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Двести сорок девятая ночь
Когда же настала двести сорок девятая ночь, она сказала: \"Дошло до меня, о счастливый царь, что царь аль-Гайюр отправился с дочерью и людьми в свою страну и взял с собою аль-Амджада, и они двинулись в свои земли. И, расположившись в своем царстве, царь аль-Гайюр посадил аль-Амджада править страной вместо себя. И альАмджад правил страной деда и стал царем островов и морей и семи дворцов.
Что касается Камар-аз-Замана, то он посадил своего сына аль-Асада править вместо себя в городе его деда, царя Армануса, владыки Эбеновых островов, и дед согласился на это.
Потом Камар-аз-Заман собрался и поехал со своим отцом, царем Шахраманом, и они достигли островов Халидан. И город для них украсили и не переставали бить в литавры целый месяц.
И Камар-аз-Заман сидел и управлял вместо своего отца, пока не пришла к ним Разрушительница наслаждений и Разлучительница собраний, а Аллах лучше знает\".
И царь сказал Шахразаде: \"Поистине, этот рассказ очень удивителен!\" а Шахразада ответила: \"О царь, Этот рассказ не удивительнее, чем рассказ об Ала-ад-дине Абу-ш-Шамате\". - \"А каков рассказ об Ала-ад-дине Абуш-Шамате?\" - спросил царь.
[Перевод: М. А. Салье] | |
Сказка № 4514 | Дата: 01.01.1970, 05:33 |
|---|
Когда аль-Амджад и аль-Асад услышали от Бахрама этот рассказ, они до крайности удивились и сказали:
\"Поистине, этот рассказ удивителен...\"
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Двести сорок седьмая ночь
Когда же настала двести сорок седьмая ночь, она сказала: \"Дошло до меня, о счастливый царь, что когда аль-Амджад и аль-Асад услышали от Бахрама-мага, который принял ислам, эту историю, они до крайности ей удивились. И они проспали эту ночь, а когда наступило утро, аль-Амджад и аль-Асад сели на коней и отправились во дворец султана, чтобы рассказать ему о путешествии, и явились и пожелали войти к царю. И они попросили разрешения войти, и царь разрешил им, и когда они вошли, он оказал им почет, и они сели беседовать.
И пока это было так, вдруг жители города начали кричать и вопить и звать на помощь, и царедворец вошел к царю и осведомил его о том, что некий царь из царей расположился вокруг города со своими войсками. \"И они обнажили оружие, и не знаем мы, каковы их намерения и желания\".
И царь рассказал своему везирю аль-Амджаду и его брату аль-Асаду о том, что он услышал от царедворца, и аль-Амджад сказал: \"Я выеду к нему и выясню, в чем с ним дело\".
И аль-Амджад выехал в окрестности города и увидал царя, с которым было большое войско и конные мамлюки, и, увидев аль-Амджада, все поняли, что это посланный от даря города, и его взяли и приведи пред лицо султана.
И когда аль-Амджад оказался перед царем, он поцеловал землю меж его рук и вдруг видит, этот царь - женщина, прикрывшая себе лицо покрывалом.
\"Знай, - сказала она, - что нет у меня желания взять у вас этот город. И пришла я к вам лишь потому, что ищу одного безбородого невольника. И если я его найду у вас, с вами не будет беды, а если не найду, у меня с вами будет сильный бой\". - \"О царица, каков облик этого невольника, что с ним случилось и как его зовут?\" - спросил аль-Амджад. И царица сказала: \"Его зовут аль-Асад, а меня зовут Марджана. И этот невольник прибыл ко мне вместе с магом Бахрамом, и тот не согласился продать его, и я взяла его у него силой. И Бахрам напал на него и тайком взял его у меня ночью, что же касается его примет, то они такие-то и такие-то\".
И когда аль-Амджад услышал это, он понял, что этот невольник - его брат, и сказал царице: \"О царица, хвала Аллаху, который послал нам помощь! Этот невольник - мой брат!\" И затем он рассказал ей свою историю и то, что случилось с ними в чужой стране, и поведал ей о причине ухода с Эбеновых островов, и царица Марджана удивилась этому и обрадовалась встрече с аль-Асадом и наградила его брата аль-Амджада, и потом аль-Амджад возвратился к царю и осведомил его о случившемся, и все обрадовались.
И царь с аль-Асадом выехали, желая встретиться с царицей, и, войдя к ней, сели беседовать, и пока это было так, вдруг поднялась пыль и затянула края неба, а через минуту эта пыль рассеялась, обнаружив влачащееся войско, подобное взбаламученному морю, и воины были одеты в кольчуги и оружие. И они направились к городу и окружили его, как кольцо окружает мизинец, и обнажили мечи. И аль-Асад с аль-Амджадом воскликнули:
\"Поистине, мы принадлежим Аллаху и к нему возвращаемся! Что это за большое войско? Нет сомнения, это враги, и, если мы не сговоримся с царицей Марджаной, чтобы совместно вступить с ними в бой, они возьмут у нас город и убьют нас, и нет другой хитрости, как выйти к ним и разъяснить, в чем их дело\".
И аль-Амджад выехал из городских ворот и проехал мимо войск царицы Марджаны, а достигнув второго войска, он увидел, что это войско его деда, царя аль-Гайюра, отца его матери, царицы Будур...\"
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Двести сорок восьмая ночь
Когда же настала двести сорок восьмая ночь, она сказала: \"Дошло до меня, о счастливый царь, что когда аль-Амджад достиг второго войска, он увидал, что это войско его деда, царя аль-Гайюра, владыки островов и морей и семи дворцов.
И, оказавшись перед ним, аль-Амджад поцеловал землю меж его рук и передал ему послание, а царь сказал: \"Мое имя царь аль-Гайюр, и пришел я, странствуя по дорогам, так как время поразило меня и разлучило с моей дочерью Будур. Она рассталась со мной и уехала вместе с мужем своим, Камар-аз-Заманом, и с тех пор ко мне не вернулась, и я не слышал вестей ни о ней, ни о муже ее, Камар-аз-Замане. Есть ли у вас сведения о них?\"
И, услышав это, аль-Амджад склонил на некоторое время голову к земле, размышляя, и убедился он в том, что этот царь - его дед, отец его матери. И он поднял голову и поцеловал землю меж рук царя и рассказал ему, что он сын его дочери Будур. И, услышав, что он сын его дочери Будур, царь бросился к нему, и они стали плакать, а затем царь аль-Гайюр воскликнул: \" О дитя мое, хвала Аллаху за благополучие, раз я встретился с тобой\".
И аль-Амджад рассказал ему, что его дочь Будур в добром здоровье, и Камар-аз-Заман, отец его, также; и сообщил ему, что они в городе, который называется Эбеновый остров; и поведал царю о том, что его отец разгневался на него и на его брата и велел их убить, но что казначей пожалел их и оставил их, не убив. И царь сказал ему: \"Я вернусь с тобою и твоим братом к твоему отцу и помирю вас и останусь с вами\", - и тогда аль-Амджад поцеловал землю меж его рук и обрадовался.
И после этого царь аль-Гайюр наградил своего внука аль-Амджада, и тот, улыбаясь, вернулся к царю и поведал ему историю царя аль-Гайюра, и царь до крайности удавился этому. И потом он послал царю аль-Гайюру все нужное для приема гостя: баранов, коней, верблюдов и корм и другое. И он выставил царице Марджане столько же, и ее осведомили о случившемся, и она сказала: \"Я с моим войском отправлюсь с вами и буду стараться вас помирить\".
[Перевод: М. А. Салье] | |
|
