• Канал RSS
  • Обратная связь
  • Карта сайта

Статистика коллекции

Детальная статистика на
22 Марта 2024 г.
отображает следующее:

Сказок:

6543+0

Коллекция Сказок

Сказилки

Сказки Индонезийские

Сказки Креольские

Сказки Мансийские

Сказки Нанайские

Сказки Нганасанские

Сказки Нивхские

Сказки Цыганские

Сказки Швейцарские

Сказки Эвенкийские

Сказки Эвенские

Сказки Энецкие

Сказки Эскимосские

Сказки Юкагирские

Сказки Абазинские

Сказки Абхазские

Сказки Аварские

Сказки Австралийские

Сказки Авторские

Сказки Адыгейские

Сказки Азербайджанские

Сказки Айнские

Сказки Албанские

Сказки Александра Сергеевича Пушкина

Сказки Алтайские

Сказки Американские

Сказки Английские

Сказки Ангольские

Сказки Арабские (Тысяча и одна ночь)

Сказки Армянские

Сказки Ассирийские

Сказки Афганские

Сказки Африканские

Сказки Бажова

Сказки Баскские

Сказки Башкирские

Сказки Беломорские

Сказки Белорусские

Сказки Бенгальские

Сказки Бирманские

Сказки Болгарские

Сказки Боснийские

Сказки Бразильские

Сказки братьев Гримм

Сказки Бурятские

Сказки Бушменские

Сказки в Стихах

Сказки Ведические для детей

Сказки Венгерские

Сказки Волшебные

Сказки Восточные о Суде

Сказки Восточные о Судьях

Сказки Вьетнамские

Сказки Г.Х. Андерсена

Сказки Гауфа

Сказки Голландские

Сказки Греческие

Сказки Грузинские

Сказки Датские

Сказки Докучные

Сказки Долганские

Сказки древнего Египта

Сказки Друзей

Сказки Дунганские

Сказки Еврейские

Сказки Египетские

Сказки Ингушские

Сказки Индейские

Сказки индейцев Северной Америки

Сказки Индийские

Сказки Иранские

Сказки Ирландские

Сказки Исландские

Сказки Испанские

Сказки Итальянские

Сказки Кабардинские

Сказки Казахские

Сказки Калмыцкие

Сказки Камбоджийские

Сказки Каракалпакские

Сказки Карачаевские

Сказки Карельские

Сказки Каталонские

Сказки Керекские

Сказки Кетские

Сказки Китайские

Сказки Корейские

Сказки Корякские

Сказки Кубинские

Сказки Кумыкские

Сказки Курдские

Сказки Кхмерские

Сказки Лакские

Сказки Лаосские

Сказки Латышские

Сказки Литовские

Сказки Мавриканские

Сказки Мадагаскарские

Сказки Македонские

Сказки Марийские

Сказки Мексиканские

Сказки Молдавские

Сказки Монгольские

Сказки Мордовские

Сказки Народные

Сказки народов Австралии и Океании

Сказки Немецкие

Сказки Ненецкие

Сказки Непальские

Сказки Нидерландские

Сказки Ногайские

Сказки Норвежские

Сказки о Дураке

Сказки о Животных

Сказки Олега Игорьина

Сказки Орочские

Сказки Осетинские

Сказки Пакистанские

Сказки папуасов Киваи

Сказки Папуасские

Сказки Персидские

Сказки Польские

Сказки Португальские

Сказки Поучительные

Сказки про Барина

Сказки про Животных, Рыб и Птиц

Сказки про Медведя

Сказки про Солдат

Сказки Республики Коми

Сказки Рождественские

Сказки Румынские

Сказки Русские

Сказки Саамские

Сказки Селькупские

Сказки Сербские

Сказки Словацкие

Сказки Словенские

Сказки Суданские

Сказки Таджикские

Сказки Тайские

Сказки Танзанийские

Сказки Татарские

Сказки Тибетские

Сказки Тофаларские

Сказки Тувинские

Сказки Турецкие

Сказки Туркменские

Сказки Удмуртские

Сказки Удэгейские

Сказки Узбекские

Сказки Украинские

Сказки Ульчские

Сказки Филиппинские

Сказки Финские

Сказки Французские

Сказки Хакасские

Сказки Хорватские

Сказки Черкесские

Сказки Черногорские

Сказки Чеченские

Сказки Чешские

Сказки Чувашские

Сказки Чукотские

Сказки Шарля Перро

Сказки Шведские

Сказки Шорские

Сказки Шотландские

Сказки Эганасанские

Сказки Эстонские

Сказки Эфиопские

Сказки Якутские

Сказки Японские

Сказки Японских Островов

Сказки - Моя Коллекция
[ Начало раздела | 4 Новых Сказок | 4 Случайных Сказок | 4 Лучших Сказок ]



Сказки Арабские (Тысяча и одна ночь)
Сказка № 4509
Дата: 01.01.1970, 05:33
Сто восемьдесят третья ночь
Когда же настала сто восемьдесят третья ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Дахнаш принял образ блохи и укусил Камар-аз-Захана, и тот вскочил со сна испуганный и стал драть ногтями укушенное место на шее, — так сильно оно горело. Он повернулся на бок и увидел, что кто-то лежит с ним рядом, и дыхание его ароматнее благоухающего мускуса, а тело его мягче масла, и изумился Этому до пределов изумления.
И, поднявшись, он сел прямо и взглянул на то существо, которое лежало с ним рядом, и оказалось, что это девушка, точно бесподобная жемчужина или воздвигнутый купол, со станом как буква алиф [224], высокая ростом и выдающейся грудью и румяными щеками, как сказал про нее поэт:
Четыре здесь для того только собраны,
Чтоб сердце мое изранить и кровь пролить
Свет лба ее и мрак ночи кудрей ее,
И розы щек, и сиянье улыбки уст.
А вот слова другого:
Являет луну и гнется она, как ива,
Газелью глядит, а дышит как будто амброй.
И будто горе любит мое сердце
И в час разлуки с ним соединится.
И Камар-аз-Заман увидел Ситт Будур, дочь царя альГайюра, и увидел ее красоту и прелесть, когда она спала рядом с ним, и увидел на ней венецианскую рубашку (а девушка была без шальвар) и на голове ее — платок, обшитый золотой каймой и унизанный дорогими камнями, а в ушах ее — пару колец, светивших как звезды, и на шее — ожерелье из бесподобных жемчужин, которых не может иметь ни один царь. И он посмотрел на нее глазами, и ум его был ошеломлен.
И зашевелился в нем природный жар, и Аллах послал на него охоту к соитию, и юноша воскликнул про себя: «Что захотел Аллах, то будет, а чего не хочет он, того не будет!» А потом он протянул руку к девушке и, повернув ее, распустил ворот ее рубахи, и явилось ему ее тело, и он увидел ее груди, подобные двум шкатулкам из слоновой кости, и любовь его к ней еще увеличилась, и он почувствовал к ней великое желание.
И Камар-аз-Заман начал будить девушку, но она не просыпалась, так как Дахнаш отяжелил ее сон. И тогда Камар-аз-Заман принялся трясти ее и шевелить, говоря: «О любимая, проснись и посмотри, кто я, — я Камар-аз-Заман!» Но девушка не пробудилась и не шевельнула головой.
И тогда Камар-аз-Заман подумал о ней некоторое время и сказал про себя: «Если мое спасенье правильно, то это та девушка, на которой мой родитель хочет меня женить, а прошло уже три года, как я отказываюсь от этого. Если хочет этого Аллах, когда придет утро, я скажу отцу: «Жени меня на ней, чтобы я ею насладился, и все тут...»
И Шахерезаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сто восемьдесят четвертая ночь
Когда же настала сто восемьдесят четвертая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Камар-аз-Заман сказал про себя: «Клянусь Аллахом, я утром скажу отцу: «Жени меня на ней, чтобы я насладился!» — и не дам пройти половине дня, как уже достигну с ней близости и буду наслаждаться ее прелестью и красотой».
Потом Камар-аз-Заман наклонился к Будур, чтобы поцеловать ее. И джинния Маймуна задрожала и смутилась, а ифрит Дахнаш, — тот взлетел от радости. Но затем Камар-аз-Заман, когда ему захотелось поцеловать девушку в рот, устыдился Аллаха великого и, повернув голову, отвратил от нее лицо и сказал своему сердцу: «Терпи!»
И он подумал про себя и сказал: «Я подожду, чтобы не оказалось, что мой отец, когда разгневался на меня я заточил меня в этом месте, привел ко мне эту девушку и велел ей спать со мной рядом, желая испытать меня ею. Он, может быть, научил ее, чтобы, когда я стану ее будить, она не спешила проснуться, и сказал ей: «Что бы ни сделал с тобой Камар-аз-Заман, — расскажи мне».
Или мой отец стоит где-нибудь, спрятавшись, чтобы смотреть на меня, когда я его не вижу, и видит все, что я делаю с этой девушкой, а утром он будет меня бранить и скажет мне: «Как ты говоришь: «Нет мне охоты жениться!» — а сам целовал эту девушку и обнимал ее?» Я удержу свою душу, чтобы не раскрылось мое сердце отцу, и правильно будет мне не касаться сейчас этой девушки и не смотреть на нее. Но только я возьму у нее что-нибудь, что будет у меня залогом и воспоминанием о ней, чтобы между нами остался какой-нибудь знак».
Потом Камар-аз-Заман поднял руку девушки и снял с ее маленького пальца перстень, который стоил много денег, так как камень его был из великих драгоценностей, и вокруг него были вырезаны такие стихи:
Не подумайте, что забыть я мог обещании;
Сколько времени вы бы ни были в отдалении
Господа мои, будьте щедрыми, будьте кроткими;
Целовать смогу я уста, быть может, и щеки вам.
Но клянусь Аллахом, уйти от вас не моту уж я,
Даже если бы перешли предел вы любви моей.
Потом Камар-аз-Заман снял этот перстень с маленького пальца царевны Будур и надел его на свой маленький палец, а затем он довернул к девушке спину и заснул.
И, увидя это, джинния Маймуна обрадовалась и сказала Дахнашу и Кашкашу: «Видели ли вы, какую мой возлюбленный Камар-аз-Заман проявил воздержанность с этой девушкой? Вот как совершенны его достоинства! Посмотри, как он взглянул на эту девушку с ее красотой и прелестью — и не поцеловал ее и не обнял и не протянул к ней руки, — напротив, он повернул к ней спину и заснул». — «Да, мы видели, какое он проявил совершенство», — сказали они.
Тогда Маймуна превратилась в блоху и, проникнув в одежды Будур, возлюбленной Дахнаша, прошла по ее ноге, дошла до бедра и, пройдя под пупком расстояние в четыре кирата [225], укусила девушку.
И та открыла глаза и, выпрямившись, села прямо и увидела юношу, который спал рядом с ней и храпел во сне, и был он из лучших созданий Аллаха великого, и глаза его смущали прекрасных гурий, а слюна его была сладка на вкус и полезнее терьяка [226]. Рот сто походил на печать Судеймана [227], его уста были цветом как коралл, и щеки подобны цветам анемона, как сказал кто-то в таких стихах:
Утешился я, забыв Навар или Зейнаб
Для мирты пушка его вод розой ланиты;
Люблю газеленка я, одетого в курточку,
И нет уж любви во мне для тех, кто в браслетах.
Мой друг и в собраниях и в уединении
Не тот, что дружит со мной в домашнем покое.
Хулящий за то, что я и Зейнаб в Хинд забыл, —
Блестит, как заря в пути, моя невиновность.
Согласен ли ты, чтоб в плен повал я ко пленнице,
Живущей, как в крепости, за прочной стеною.
И когда царевна Будур увидела Камар-аз-Замана, ее охватили безумие, любовь и страсть.»
И Шахерезаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сто восемьдесят пятая ночь
Когда же настала сто восемьдесят пятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда царевна Будур увидела Камар-аз-Замана, ее охватили безумие, любовь и страсть, и она воскликнула про себя: «О позор мне: этот юноша — чужой, и я его не знаю! Почему он лежит рядом со мною на одной постели?»
Потом она взглянула на него второй раз и всмотрелась в его красоту и прелесть и воскликнула: «Клянусь Аллахом, это красивый юноша, и моя печень едва не разрывается от любви к нему! О, позор мой с ним! Клянусь Аллахом, если бы я знала, что это тот юноша, который сватал меня у отца, я бы его не отвергла, но вышла бы за него замуж и насладилась бы его прелестью». И она посмотрела ему в лицо и сказала: «О господин мой, о свет моего глаза, пробудись от сна и воспользуйся моей красотой и прелестью!»
И потом она пошевелила его руку, но джинния Маймуна опустила над ним крылья и сделала сон его непробудным, и Камар-аз-Заман не проснулся. А царевна Будур принялась его трясти, говоря ему; «Заклинаю тебя жизнью, послушайся меня, пробудись от сна и взгляни на нарцисс и на зелень. Насладись моим животом и пупком, играй со мной и дразни меня от этой минуты до утра. Заклинаю тебя Аллахом, встань, господин, обопрись на подушку и не спи!»
Но Камар-аз-Заман не дал ей ответа, а, напротив, захрапел во сне, и девушка воскликнула: «Ой, ой, ты гордишься своей красотой, прелестью, изяществом и нежностью, но как ты красив, так и я тоже красива! Что же ты делаешь? Разве они тебя научили от меня отворачиваться, или мой отец, скверный старик, тебя научил и не позволил тебе и взял с тебя клятву, что ты не заговоришь со мной сегодня ночью?»
Но Камар-аз-Заман не раскрыл рта и не проснулся, и девушка еще больше его полюбила, и Аллах вдохнул в ее сердце любовь к Камар-аз-Заману. Она посмотрела на него взглядом, оставившим в ней тысячу вздохов, и сердце ее Забилось, и внутри нее все затрепетало, и члены ее задрожали. И она сказала Камар-аз-Заману: «Скажи мне что-нибудь, о мой любимый, поговори со мной, о возлюбленный, ответь мне и скажи, как тебя зовут. Ты похитил мой разум!»
Но при всем этом Камар-аз-Заман был погружен в сон и не отвечал ей ни слова, и царевна Будур вздохнула и сказала: «Ой, ой, как ты чванишься!»
А потом она стала его трясти и повернула его руку и увидела свой перстень на его маленьком пальце, и тогда она издала крик, сопровождая его ужимками, и воскликнула: «Ах, ах! Клянусь Аллахом, ты мой возлюбленный и любишь меня. И похоже, что ты отворачиваешься от меня из чванства, хотя ты, мой любимый, пришел ко мне, когда я спала (и я не знаю, что ты со мной делал), и взял мой перстень, но я не сниму моего перстня с твоего пальца!»
И она распахнула ворот его рубашки и, склонившись к нему, поцеловала его, а затем она протянула к нему руку, чтобы поискать и посмотреть, нет ли на нем чего-нибудь, что она могла бы взять. Но она ничего не нашла и опустила руку ему на грудь, и рука ее скользнула к животу, так мягко было его тело, а потом она опустила руку к пупку и попала на его срамоту. И сердце девушки раскололось, и душа ее затрепетала, и поднялась в ней страсть, так как страсть женщин сильнее, чем страсть мужчин, и девушка смутилась.
А потом она сняла перстень Камар-аз-Замана с его пальца и надела его себе на палец вместо своего перстня, и поцеловала Камар-аз-Замана в уста, и поцеловала ему руки, и не оставила на нем места, которого бы не поцеловала. И после этого она придвинулась к нему и взяла его в объятия и обняла его и положила одну руку ему под шею, а другую под мышку и, обняв его, заснула с ним рядом...»
И Шахерезаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сто восемьдесят шестая ночь
Когда же настала сто восемьдесят шестая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда Будур заснула рядом с Камар-аз-Заманом и с нею было то, что было, Маймуна сказала Дахнашу: «Видел ты, о проклятый, какое проявил мой возлюбленный высокомерие и гордость и что делала твоя возлюбленная из любви к моему возлюбленному? Нет сомнения, что мой возлюбленный лучше твоей возлюбленной, но всетаки я тебя прощаю».
Потом она написала ему свидетельство, что отпустила его, и, обернувшись к Кашкашу, сказала: «Подойди вместе с Дахнашем, подними его возлюбленную и помоги ему снести ее на место, так как ночь прошла и от нее осталось лишь немного». — «Слушаю и повинуюсь!» — сказал Кашкаш. И затем Кашкаш с Дахнашем подошли к царевне Будур и, зайдя под нее, поднялись и улетели с нею, и принесли ее на место и уложили на постель. А Маймуна осталась одна и смотрела на Камар-аз-Замана, который спал, пока от ночи не осталось только немного, я потом она удалилась своим путем.
А когда показалась заря, Камар-аз-Заман пробудился от сна и повернулся направо и налево, но не нашел около себя девушки. «Что это такое? — сказал он себе. — Похоже, что мой отец соблазнял меня жениться на той девушке, которая была подле меня, а после тайком взял ее от меня, чтобы увеличилось мое желание жениться». И он кликнул евнуха, который спал у дверей, и сказал ему: «Горе тебе, проклятый, поднимайся на ноги!» — и евнух встал, одурев от сна, и подал таз и кувшин. И Камар-аз-Заман поднялся и вошел в место отдохновения и, исполнив нужду, вышел оттуда, омылся, совершил утреннюю молитву и сел и стал славить великого Аллаха.
А потом он посмотрел на евнуха и увидел, что тот стоит перед ним, прислуживая ему, и воскликнул: «Горе тебе, о Сауаб, кто приходил сюда и взял девушку, что была рядом со мною, когда я спал?» — «О господин, что это за девушка?» — спросил евнух, и Камар-аз-Заман отвечал: «Девушка, которая спала подле меня сегодня ночью».
И евнух испугался его слов и воскликнул: «Клянусь Аллахом, не было подле тебя ни девушки, ни кого другого! Откуда вошла к тебе девушка, когда я сплю у двери и она заперта? Клянусь Аллахом, господин, не входил к тебе ни мужчина, ни женщина». — «Ты лжешь, злосчастный раб! — воскликнул Камар-аз-Заман. — Разве ты достиг таких степеней, что тоже хочешь обмануть меня и не говоришь мне, куда ушла девушка, которая спала подле меня сегодня ночью, и не рассказываешь, кто взял ее у меня?»
И евнух сказал, испугавшись его: «Клянусь Аллахом, я не видел ни девушки, ни юноши». А Камар-аз-Заман сильно сердился на слова евнуха м воскликнул: «О проклятый, мой отец научил тебя хитрить. Подойди-ка ко мне». И евнух подошел к Камар-аз-Заману, а Камар-аз-Заман схватил его за ворот и ударил об землю, и евнух пустил ветры. А потом Камар-аз-Заман встал на него коленями и пнул его ногой и так сдавил ему горло, что евнух обеспамятел.
А после этого Камар-аз-Заман поднял его и, привязав к веревке колодца, стал спускать его, пока он не достиг воды, и опустил его туда (а тогда были дни зимние и очень холодные), и евнух погрузился в воду, а потом Камар-азЗаман вытянул его к опустил во второй раз. И он все время погружал евнуха в воду и выдергивал его оттуда, и евнух Звал на помощь, кричал и вопил. А Камар-аз-Заман говорил ему: «Клянусь Аллахом, о проклятый, я не подниму тебя из этого колодца, пока ты мне не сообщишь и не расскажешь об этой девушке и о том, кто взял ее, когда я спал...»
И Шахерезаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сто восемьдесят седьмая ночь
Когда же настала сто восемьдесят седьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Камар-аз-Заман сказал евнуху: «Клянусь Аллахом, я не подниму тебя из этого колодца, пока ты мне не сообщишь и не расскажешь об этой девушке и о том, кто ее взял, когда я спад».
И евнух сказал ему, после того как увидел смерть воочию: «О господин, выпусти меня, и я расскажу тебе по правде и сообщу тебе всю историю». И тогда Камар-аз-Заман вытянул его из колодца м поднял его, а евнух исчез из мира от холода и пытки, погружения и боязни утонуть, и от побоев, которые он перетерпел. И он принялся дрожать, как тростинка на сильном ветру, и его зубы судорожно сжались. А платье его вымокло, и тело его измазалось и покрылось ссадинами от колодезных стен, и оказался он в гнусном положении, И Камар-аз-Заману стало тяжело видеть его таким.
А когда евнух увидел себя на липе земли, он воскликнул: «О господин, дай мне снять с себя одежду, — я ее выжму и расстелю на солнце и надену другую, и потом быстро приду к тебе и расскажу тебе все дело по правде». — «О злой раб, — воскликнул Камар-аз-Заман, — если бы ты не взглянул в глаза смерти, ты бы не признался в истине и не сказал бы этого! Иди сделай свои дела и возвращайся ко мне скорей и расскажи мне все по правде».
И тут раб вышел, не веря в спасение, и до тех пор бежал, падая и вставая, пока не вошел к царю Шахраману, отцу Камар-аз-Замана. И он увидел, что тот сидит, и везирь рядом с ним, и они беседуют о Камар-аз-Замане, и царь говорит везирю: «Я сегодня ночью не спал, так мое сердце было занято мыслью о моем сыне Камар-аз-Замане. Я боюсь, что его постигнет беда в старой башне. Зачем надо было его заточать?» И везирь ответил ему: «Не бойся! Клянусь Аллахом, с ним совершенно ничего не случится! Оставь его в заточении на месяц времени, пока нрав его не смягчится и не будет сломлена его душа и не успокоится его гнев».
И когда они разговаривали, вдруг вошел евнух в таком виде, что царь встревожился из-за него, а евнух сказал ему: «О владыка султан, у твоего сына улетел разум, и он стал бесноватым и сделал со мною то-то и то-то, так что я стал таким, как ты видишь. И он говорит мне: «Девушка ночевала подле меня в сегодняшнюю ночь и тайком ушла; где же она?» И заставляет меня рассказать про нее и про то, кто ее взял, а я не видел ни девушки, ни юноши, и дверь всю ночь была заперта, а я спал у двери, и ключ был у меня под головой, и я своей рукой открыл ему утром».
Услышав такие слова о своем сыне, Камар-аз-Замане» царь Шахраман вскричал: «Увы, мой сын!» — и разгневался сильным гневом на везиря, который был виновником во всем, что случилось, и сказал ему: «Вставай, выясни, что с моим сыном, и посмотри, что случилось с его разумом».
И везирь встал и вышел, спотыкаясь о полы платья, от страха перед гневом царя, и пошел с евнухом в башню (а солнце уже поднялось), и вошел к Камар-аз-Заману и увидел, что тот сидит на ложе и читает Коран.
Он приветствовал его, и сел с ним рядом, и сказал ему: «О господин, этот скверный евнух рассказал нам о деле, которое нас огорчило и встревожило, и царь разгневался из-за этого». — «А что же он вам про меня рассказал, что расстроило моего отца? — спросил Камар-аз-Заман. — По правде, он расстроил лишь меня одного». — «Он пришел к нам в непохвальном состоянии, — отвечал везирь, — и сказал твоему отцу некие слова, — да будешь ты далек от них! — и этот раб солгал нам такое, чего не подобает говорить о тебе. Да сохранит Аллах твою юность, и да сохранит он твой превосходный ум и красноречивый язык, и пусть не проявится от тебя дурное!» — «О везирь, а что же сказал про меня этот скверный раб?» — спросил Камар-азЗаман, и везирь отвечал: «Он рассказал нам, что твой разум пропал и что ты будто бы сказал ему, что подле тебя была прошлой ночью девушка и ты заставлял его рассказать, куда она ушла, и мучил его, чтобы он это сделал».
И, услышав эти слова, Камар-аз-Заман разгневался сильным гневом и сказал везирю:
«Мне стало ясно, что вы научили евнуха тем поступкам, которые он совершил...»
И Шахерезаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сто восемьдесят восьмая ночь
Когда же настала сто восемьдесят восьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что, услышав слова везиря, Камар-аз-Заман разгневался сильным гневом и сказал везирю: «Мне стало ясно, что вы научили евнуха тем поступкам, которые он совершил, и не позволили ему рассказать мне о девушке, что спала подле меня сегодня ночью. Но ты, о везирь, умнее евнуха, — расскажи же мне тотчас, куда пропала та девушка, которая спала этой ночью у меня в объятиях. Ведь это вы ее послали ко мне ж велели ей спать в моих объятиях, и я проспал с нею до утра, а проснувшись, я не навел ее. Где же она теперь?» — «О господин мой, Камар-аз-Заман, имя Аллаха да будет вокруг тебя! — воскликнул везирь. — Клянусь Аллахом, мы никого к тебе не посылали сегодня ночью, и ты спад один, и дверь была заперта, а евнух спал за дверью. К тебе не приходила ни девушка, ни кто-нибудь другой. Укрепи же свой ум и возвратись к разуму, о, господин, и не занимай этим твоего сердца».
И Камар-аз-Заман, который рассердился на везиря, воскликнул: «О везирь, эта девушка — моя возлюбленная, и она красавица с черными глазами и румяными щеками, которую я обнимал всю сегодняшнюю ночь!» И везирь удивился словам Камар-аз-Замана и спросил: «Ты видел сегодня эту девушку глазом наяву иди во сне?» — «О скверный старец, — воскликнул Камар-аз-Заман, — а ты думаешь, я видел ее ухом? Я видел ее своими глазами, наяву, и поворачивал ее рукою и провел с нею без сна половину всей ночи, смотря на ее красоту, прелесть, изящество и нежность. Но только вы научили ее и наставили, чтобы она не говорила со мной, и она притворилась спящей. И я проспал рядом с ней до утра, а когда проснулся, не нашел ее».
«О господин мой, Камар-аз-Заман» — сказал везирь, — может быть, это дело было во сне, и окажется, что это спутанные грезы или призраки, привидевшиеся от того, что ты поел разных кушаний, или наущения проклятых дьяволов». — «О скверный старец! — воскликнул Камараз-Заман. — Так ты тоже насмехаешься надо мной и говоришь мне: «Это, может быть, спутанные грезы», когда евнух уже признался и сказал мне: «Сейчас я вернусь и расскажу тебе всю историю этой девушки».
И Камар-аз-Заман в тот же час и минуту встал и, подойдя к везирю, захватил его бороду рукою (а борода у него была длинная), а схватил ее и навернул на руку и, потянув везиря за бороду, свалил его с ложа и уронил на землю. И везирь почувствовал, что дух из него выходит, так сильно ему рвали бороду. А Камар-аз-Заман не переставал пихать его ногами и бить кулаками в грудь и в ребра, и колотить по затылку, и едва не погубил его.
И тогда везирь сказал про себя: «Если раб-евнух освободился от этого одержимого с помощью лжи, то я более достоин сделать это, чем он. Я тоже освобожусь от мальчика ложью: иначе он меня погубит. Вот я солгу ему и освобожусь: он бесноватый, нет сомнения в его бесноватости!» И он обратился к Камар-аз-Заману и сказал ему: «О господин, не взыщи с меня: твой отец велел мне скрывать от тебя историю этой девушки. Но сейчас я обессилел и утомился, и мне больно от побоев, так как я старый человек и нет у меня терпения и силы выносить удары. Дай мне срок, и я поведаю и расскажу тебе историю девушки».
Услышав это от везиря, Камар-аз-Заман перестал бить его и спросил: «А почему ты расскажешь мне историю Этой девушки только после унижения и побоев? Вставай, о скверный старец, и расскажи мне ее историю». — «Ты спрашиваешь о той девушке, обладательнице красивого лица и изящного стана?» — спросил его везирь. И Камараз-Заман ответил: «Да! Расскажи мне про нее, о везирь, кто привел ее ко мне и положил ее со мною рядом, и кто взял ее от меня ночью, и куда она ушла сейчас. Расскажи, чтобы я сам к ней отправился.
И если мой отец, царь Шахраман, совершил со мною такие поступки и испытал меня красотой этой девушки, чтобы я на ней женился, я согласен жениться на ней и избавить от этого свою душу. Он ведь сделал со мною все Это только потому, что я отказывался жениться. Но вот я согласен жениться и еще раз согласен жениться. Уведомь же об этом моего отца, о везирь, и посоветуй ему женить меня на этой девушке — я не хочу никого другого, и мое сердце любит только ее. Вставай и поспеши к моему отцу и посоветуй ему ускорить мою женитьбу, а потом сейчас же возвращайся ко мне с ответом».
И везирь сказал ему: «Хорошо!» — и не верил он, что вырвался из его рук, а потом он поднялся и вышел из башни, спотыкаясь на ходу от сильного страха и испуга, и бежал до тех пор, пока не вошел к царю Шахраману...»
И Шахерезаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сто восемьдесят девятая ночь
Когда же настала сто восемьдесят девятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что везирь вышел из башни и бежал до тех пор, пока не вошел к царю Шахраману. А когда он пришел к нему, царь спросил его: «О везирь, что тебя постигло и кто поразил тебя злом, и почему, я вижу, ты смущен и прибежал испуганный?» — «О царь, — отвечал везирь, — я пришел к тебе с новостью». — «Какою же?» — спросил царь, и везирь сказал: «Знай, что у твоего сына Камар-аз-Замана пропал разум и его постигло безумие».
И когда царь услышал слова везиря, свет стал мраком перед его лицом, и он воскликнул: «О везирь, разъясни мне, каково его безумие!» — «О господин, слушаю и повинуюсь!» — сказал везирь, и затем он осведомил царя о том, что Камар-аз-Заман совершил то-то и то-то и рассказал ему, что у него с ним случилось.
«Радуйся, о везирь! За твою новость о том, что мой сын обезумел, я отсеку тебе голову и прекращу к тебе милости, о сквернейший из везирей и грязнейший из эмиров! Я знаю, что ты виноват в безумии моего сына, так как дал мне совет и указал способ, скверный и несчастный в начале и в конце. Клянусь Аллахом, если с моим сыном произойдет какая-нибудь беда или он станет безумным, я обязательно приколочу тебя гвоздями к куполу дворца и дам тебе вкусить превратности!»
Потом царь поднялся на ноги и пришел с везирем в башню. Он вошел к Камар-аз-Заману, и когда они оба пришли к нему, Камар-аз-Заман вскочил на ноги и поспешно спустился с ложа, на котором сидел, и поцеловал отцу руки, и потом он отошел назад и склонил голову к земле, заложив руки за спину, и остановился перед своим отцом и простоял так некоторое время, а затем он поднял голову к отцу и слезы побежали из его глаз и потекли по его щекам, и он произнес:
«Коль свершил я прежде оплошность с вами когда-нибудь
Или сделал с вами я что-нибудь непохвальное,
То раскаялся я в грехе моем, и прощение
Ведь объемлет злого, когда приходит с повинной он».
И тогда царь встал и обнял своего сына Камар-аз-Замана и, поцеловав его меж глаз, посадил его рядом с собою на ложе и обернулся к везирю и, взглянув на него глазом гнева, воскликнул: «О собака среди везирей, как ты говоришь на моего сына Камар-аз-Замана то-то и то-то и возбуждаешь против него мое сердце?» И царь обратился к своему сыну и спросил его: «О дитя мое, как называется сегодняшний день?» — «О батюшка, сегодня день субботы, а завтра воскресенье, а затем понедельник, а затем вторник, а затем среда, а затем четверг, а затем пятница», — отвечал Камар-аз-Заман. И царь воскликнул: «О дитя мое, о Камар-аз-Заман, слава Аллаху, что твой ум невредим! А как называется по-арабски тот месяц, что теперь у нас?» — «Он называется Зу-ль-Када, а за ним следует Зу-ль-Хиджже, а после него — Мухаррам, а после Сафар, а после — месяц Раби первый, а после — месяц Раби второй, а после — Джумада первая, а после — Джумада вторая, а после — Раджаб, а после — Шабан, а после — Рамадан, а после него Шавваль», — отвечал Камар-аз-Заман.
И царь обрадовался сильной радостью и плюнул в лицо везирю и сказал ему: «О дурной старец, как ты утверждаешь, что мой сын сошел с ума, а оказывается, что сошел с ума один лишь ты!» И тут везирь покачал головой и хотел говорить, но потом ему пришло в голову подождать немного, чтобы посмотреть, что будет. А царь затем сказал своему сыну: «О дитя мое, что это за слова ты говорил евнуху и везирю, когда сказал им: «Я сегодня ночью спал с красивой девушкой?» Что это за девушка, про которую ты говорил?»
И Камар-аз-Заман засмеялся словам своего отца и сказал: «О батюшка, знай, что у меня не осталось сил переносить насмешки. Не прибавляйте же больше ничего, ни одного слова: моя душа стеснилась от того, что вы со мной делаете. И узнай, отец, и будь уверен, что я согласен жениться, но с условием, чтобы вы женили меня на той девушке, которая спала возле меня сегодня ночью. Я уверен, что это ты прислал ее ко мне в возбудил во мне страсть к ней, а потом послал за вея перед утром и взял ее от меня» — «Имя Аллаха да будет вокруг тебя, о дитя мое! Да охранит он твой разум от безумия!» — воскликнул царь.»
И Шахерезаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Ночь, дополняющая до ста девяноста
Когда же настала ночь, дополняющая до ста девяноста, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что царь Шахраман сказал своему сыну Камар-аз-Заману: «Имя Аллаха да будет вокруг тебя, о дитя мое. Да сохранит он твой разум от безумия! Что это за девушку, ты говоришь, я прислал к тебе сегодня ночью, а потом послал взять ее от тебя перед утром? Клянусь Аллахом, дитя мое, я не ведаю об Этом деле! Заклинаю тебя Аллахом, расскажи мне: спутанные ли это грезы, или привиделось после кушаний? Ты провел сегодня ночь с умом, запятым мыслью о женитьбе и смущенный речами о ней, — прокляни Аллах женитьбу и час ее создания, и прокляни он того, кто ее посоветовал! Наверное в нет сомнения, что твое настроение было смущено из-за брака, и ты увидел во сне, что тебя обнимает красивая девушка, а теперь уверен в душе, что видел ее наяву. Все это, о дитя мое, спутанные грезы!»
«Брось эти речи и поклянись мне Аллахом, творцом всеведущим, сокрушающим притеснителей и погубившим Хосроев [228], что ты не знаешь девушки и ее местоприбывания», — сказал Камар-аз-Заман. И царь воскликнул: «Клянусь великим Аллахом, богом Мусы и Ибрахима [229], я этого не знаю, и нет у меня об этом сведений, и все это спутанные грезы, которые ты видел во сне!» — «Я приведу тебе сравнение, которое ясно покажет тебе, что это было наяву», — сказал Камар-аз-Заман...»
И Шахерезаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Когда же настала ночь, дополняющая до ста девяноста, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что царь Шахраман сказал своему сыну Камар-аз-Заману: «Имя Аллаха да будет вокруг тебя, о дитя мое. Да сохранит он твой разум от безумия! Что это за девушку, ты говоришь, я прислал к тебе сегодня ночью, а потом послал взять ее от тебя перед утром? Клянусь Аллахом, дитя мое, я не ведаю об Этом деле! Заклинаю тебя Аллахом, расскажи мне: спутанные ли это грезы, или привиделось после кушаний? Ты провел сегодня ночь с умом, запятым мыслью о женитьбе и смущенный речами о ней, — прокляни Аллах женитьбу и час ее создания, и прокляни он того, кто ее посоветовал! Наверное в нет сомнения, что твое настроение было смущено из-за брака, и ты увидел во сне, что тебя обнимает красивая девушка, а теперь уверен в душе, что видел ее наяву. Все это, о дитя мое, спутанные грезы!»
«Брось эти речи и поклянись мне Аллахом, творцом всеведущим, сокрушающим притеснителей и погубившим Хосроев [228], что ты не знаешь девушки и ее местоприбывания», — сказал Камар-аз-Заман. И царь воскликнул: «Клянусь великим Аллахом, богом Мусы и Ибрахима [229], я этого не знаю, и нет у меня об этом сведений, и все это спутанные грезы, которые ты видел во сне!» — «Я приведу тебе сравнение, которое ясно покажет тебе, что это было наяву», — сказал Камар-аз-Заман...»
И Шахерезаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сто девяносто первая ночь
Когда же настала сто девяносто первая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Камараз-Заман сказал своему отцу: «Я приведу тебе сравнение, которое ясно покажет тебе, что это было наяву. Я спрашиваю тебя: случалось ли кому-нибудь видеть во сне, что он сражается и ведет жестокий бой, а потом пробудиться от сна и найти у себя в руке меч, вымазанный кровью?» — «Нет, клянусь Аллахом, о дитя мое, этого не случалось», — отвечал царь.
И тогда Камар-аз-Заман сказал своему отцу: «Я расскажу тебе, что произошло со мною.
Сегодня ночью мне привиделось, будто я пробудился от сна в полночь и нашел девушку, которая спала подле меня, и стан ее был, как мой стан, и вид ее был, как мой вид, и я обнял ее и повернул своей рукой, и взял ее перстень и надел его себе на палец, а свой перстень я сиял и надел ей на палец. И я заснул подле нее и воздержался от нее, стыдясь тебя и боясь, что это ты послал ее, чтобы испытать меня, и я подумал, что ты где-нибудь спрятался, чтобы посмотреть, что я с ней делаю. И поэтому я постыдился поцеловать ее в рот, от стыда перед тобою, и мне казалось, что ты соблазняешь меня жениться.
А потом я пробудился, на рассвете, от сна и не увидел и следа девушки и не знал о ней ничего. И случилось у меня с евнухом и с везирем то, что случилось. Как же может быть это сном или ложью, когда дело с перстнем — истина? Если бы не перстень, я бы думал, что это сон, но вот ее перстень у меня на маленьком пальце. Посмотри на перстень, о царь, сколько он стоит?»
И Камар-аз-Заман подал перстень своему отцу, и тот взял перстень и всмотрелся в него и повертел его, а затем он обратился к своему сыну и сказал: «В этом перстне — великое уведомление и важная весть, и поистине, то, что случилось у тебя с девушкой сегодня ночью, — затруднительное дело. Не знаю, откуда пришло к нам это незваное, и виновник всей этой смуты один лишь везирь. Заклинаю тебя Аллахом, о дитя мое, подожди, пока Аллах облегчит тебе эту горесть и принесет тебе великое облегчение. Ведь кто-то из поэтов сказал:
Надеюсь, что, может быть, судьба повернет узду
И благо доставит мне, — изменчиво время! —
И помощь в надеждах даст, и нужды свершит мои —
Ведь вечно случаются дела за делами.
О дитя мое, я убедился сейчас, что нет в тебе безумия, но дело твое диковинно, и освободит тебя от него лишь Аллах великий».
«Заклинаю тебя Аллахом, о батюшка, — сказал Камар-аз-Заман, — сделай мне добро и разузнай для меня об этой девушке. Поторопись привести ее, а не то я умру с тоски и никто не будет знать о моей смерти». Потом Камар-аз-Заманом овладела страсть, и, повернувшись к своему отцу, он произнес такое двустишие:
«Когда обещание любви вашей ложно,
Влюбленного хоть во сне тогда посетите.
Сказали: «Как призраку глаза посетить его,
Когда запрещен им сон и к ним не допущен?»
А затем, произнеся эти стихи, Камар-аз-Заман обернулся к своему отцу, смиренно и огорченно, и пролил слезы и произнес такие стихи...»
И Шахерезаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сто девяносто вторая ночь
Когда же настала сто девяносто вторая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Камараз-Заман, сказав своему отцу эти стихи, стал плакать, сетовать и вздыхать из глубины пораненного сердца и произнес еще такие стихи:
«Страшитесь очей ее — волшебна ведь сила их,
И тем не спастись уже, кто стрелами глаз сражен.
Не будьте обмануты речей ее нежностью:
Поистине, пылкость их умы опьяняет нам.
О нежная! Если бы щекой коснулась роз она,
Заплакала бы, и дождь лился бы из глаз ее.
И если бы ветерок во сне пролетел над ней»
Летя, он всегда бы нес ее благовония.
Скорбят ожерелия, что пояс звенит ее,
Когда онемел браслет на каждой из рук ее.
Захочет браслет ножной серьгу лобызать ее —
И все в ней сокрытое предстанет очам любви,
Меня за любовь хулят, не зная прощения,
Что пользы от глаз, когда они не прозорливы?
Хулитель, позор тебе, ты несправедлив ко мне!
Все взоры склоняет вниз краса газеленочка».
А когда он кончил говорить стихи, везирь сказал царю: «О царь века и времени, до каких пор будешь ты сидеть подле твоего сына, удалившись от войск? Быть может, нарушится порядок в твоем царстве, так как ты удалился от вельмож царства. Разумный, когда на его теле разнообразные раны, должен лечить опаснейшую из них, и, по моему мнению, тебе следует перевести твоего сына отсюда во дворец, выходящий на море, и ты будешь удаляться туда к своему сыну. А для дивана и для выезда ты назначишь во всякую неделю два дня — четверг и понедельник, и станут входить к тебе в эти дни эмиры, везири, придворные и вельможи царства, и остальные воины и подданные, чтобы изложить тебе свои дела, и ты будешь исполнять их нужды, судить их, брать и отдавать, и приказывать и запрещать. А остаток недели ты будешь подле твоего сына Камар-аз-Замана и останешься в этом положении, пока Аллах не пошлет тебе и ему облегчения. О царь, берегись превратностей времени и ударов случая, разумный всегда настороже. А как хороши слова поэта:
Доволен ты днями был, пока хорошо жилось,
И зла не страшился ты, судьбой приносимого,
Ночами ты был храним и дал обмануть себя,
Но часто, хоть ночь ясна, случается смутное.
О люди, пусть будет тот, кому благосклонный рок
Лишь помощь оказывал, всегда осторожен!»
Услышав от везиря эти слова, царь счел их правильным и полезным для себя советом, и они произвели на него впечатление. Он испугался, что нарушится порядок в его царстве, и в тот же час и минуту поднялся и приказал перевести своего сына из этого места во дворец, выходящий на море.
А этот дворец был посреди моря, и туда проходили по мосткам шириной в двадцать локтей. Вокруг дворца шли окна, выходившие на море, и пол в нем был выстлан разноцветным мрамором, а потолок был покрыт разными прекраснейшими маслами и разрисован золотом и лазурью.
И Камар-аз-Заману постлали во дворце роскошную шелковую подстилку и вышитые ковры, а стены в нем покрыли избранной парчой и опустили занавески, окаймленные жемчугами. И Камар-аз-Замана посадили там на ложе из можжевельника, украшенное жемчугами и драгоценностями, и Камар-аз-Заман сел на это ложе, но только от постоянных дум о девушке и любви к ней у него изменился цвет лица, и его тело исхудало, и перестал он есть, пить и спать и сделался точно больной, который двадцать лет болен.
И его отец сидел у его изголовья и печалился о нем великой печалью, и каждый понедельник и четверг царь давал разрешения эмирам, придворным, наместникам, вельможам царства, воинам и подданным входить в этот дворец, и они входили и исполняли обязанности службы и оставались подле него до конца дня, а затем уходили своей дорогой. А царь приходил к своему сыну в тот покой и не расставался с ним ни ночью, ни днем и проводил таким образом дни и ночи.
Вот что было с Камар-аз-Заманом, сыном царя Шахрамана. Что же касается царевны Будур, дочери царя аль-Гайюра, владыки островов и семи дворцов, то когда джинны принесли ее и положили на ее постель, она продолжала спать, пока не взошла заря. И тогда она проснулась от сна и седа прямо и повернулась направо и налево, но не увидела юноши, который был в ее объятиях, и сердце ее взволновалось, и ум покинул ее.
И она закричала великим криком, и проснулись все ее невольницы, няньки и управи

Сказка № 4508
Дата: 01.01.1970, 05:33
Ночь, дополняющая до ста семидесяти
Когда же настала ночь, дополняющая до ста семидесяти, Шахерезада сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что был в древние времена и минувшие века и столетия царь, которого звали царь Шахраман. И был он обладателем большого войска и челяди и слуг, но только велики сделались его годы, и кости его размякли, и не было послано ему ребенка.
И он размышлял про себя и печалился и беспокоился и пожаловался на это одному из своих везирей и сказал: «Я боюсь, что, когда умру, царство погибнет, так как я не найду среди моих потомков кого-нибудь, чтобы управлять им после меня». И тот везирь отвечал ему: «Быть может, Аллах совершит впоследствии нечто; положись же на Аллаха, о царь, и взмолись к нему».
И царь поднялся, совершил омовение и молитву в два раката и воззвал к великому Аллаху с правдивым намерением, а потом он призвал свою жену на ложе и познал ее в это же время, и она зачала от него, по могуществу Аллаха великого.
А когда завершились ее месяцы, она родила дитя мужского пола, подобное луне в ночь полнолуния, и царь назвал его Камар-аз-Заманом [209] и обрадовался ему до крайней степени. И он кликнул клич, чтобы город украсили, и город был украшен семь дней, и стучали в барабаны и били в литавры. А младенцу царь назначил кормилиц и нянек, и воспитывался он в величии и неге, пока не прожил пятнадцать лет. И он превосходил всех красотою и прелестью и стройностью стана и соразмерностью, и отец любил его и не мог с ним расстаться ни ночью, ни днем.
И отец мальчика пожаловался одному из своих везирей на великую любовь свою к сыну и сказал: «О везирь, поистине я боюсь, что дитя мое, Камар-аз-Замана, постигнут удары судьбы и случайности, и хочу я женить его в течение моей жизни». — «Знай, о царь, — ответил ему везирь, — что жениться значит проявить благородство нрава, и правильно будет, чтобы ты женил твоего сына, пока ты жив, раньше, чем сделаешь его султаном».
И тогда царь Шахраман воскликнул: «Ко мне моего сына Камар-аз-Замана!» И тот явился, склонив голову к земле от смущения перед своим отцом. И отец сказал ему: «О Камар-аз-Заман, я хочу тебя женить и порадоваться на тебя, пока я жив», — а юноша ответил: «О батюшка, знай, что нет у меня охоты к браку и душа моя не склонна к женщинам, так как я нашел много книг и рассуждений об их коварстве и вероломстве. И поэт сказал:
А коли вы спросите о женах, то истинно
Я в женских делах премудр и опытен буду.
И если седа глава у мужа иль мало средств,
Не будет тогда ему в любви их удела.
А другой сказал:
Не слушайся женщин — вот покорность прекрасная,
Несчастлив тот юноша, что женам узду вручил:
Мешают они ему в достоинствах высшим стать,
Хотя бы стремился он к науке лет тысячу».
А окончив свои стихи, он сказал: «О батюшка, брак — нечто такое, чего я не сделаю никогда, хотя бы пришлось мне испить чашу гибели».
И когда султан Шахраман услышал от своего сына такие слова, свет стал мраком перед лицом его, и он сильно огорчился...»
И Шахерезаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сто семьдесят первая ночь
Когда же настала сто семьдесят первая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда царь Шахраман услышал от своего сына такие слова, свет стал мраком перед лицом его, и он огорчился, что его сын Камар-аз-Заман не послушался, когда он посоветовал ему жениться. Но из-за сильной любви к сыну он не пожелал повторить ему эти речи и гневить его, а, напротив, проявил заботливость и оказал ему уважение и всяческую ласку, которой можно привлечь любовь к сердцу. А при всем этом Камар-аз-Заман каждый день становился все более красив, прелестен, изящен и изнежен.
И царь Шахраман прождал целый год и увидел, что тот сделался совершенен по красноречию и прелести, и люди теряли из-за него честь. Все веющие ветры разносили его милости, и стал он в своей красоте искушением для влюбленных и по своему совершенству — цветущим садом для тоскующих. Его речи были нежны, и лицо его смущало полную луну, и был он строен станом, соразмерен, изящен и изнежен, как будто он ветвь ивы или трость бамбука. Его щека заменяла розу и анемон, а стан его — ветку ивы, и черты его были изящны, как сказал о нем говоривший:
Явился он, и сказали: «Хвала творцу!»
Прославлен тот, кем он создан столь стройным был»
Прекрасными всеми всюду владеет он,
И все они покоряться должны ему,
Слюна его жидким медом нам кажется,
Нанизанный ряд жемчужин — в устах его.
Все прелести он присвоил один себе
И всех людей красотою ума лишил.
Начертано красотою вдоль щек его:
«Свидетель я, — нет красавца опричь его».
А когда Камар-аз-Заману исполнился еще один год, его отец призвал его к себе и сказал ему; «О дитя мое, не выслушаешь ли ты меня?» И Камар-аз-Заман пал на Землю перед своим отцом из почтительного страха перед ним, и устыдился и воскликнул: «О батюшка, как мне тебя не выслушать, когда Аллах мне велел тебе повиноваться и не быть ослушником?»
«О дитя мое, — сказал ему тогда царь Шахраман, — Знай, что я хочу тебя женить и порадоваться на тебя при жизни и сделать тебя султаном в моем царстве прежде моей смерти».
И когда Камар-аз-Заман услышал это от своего отца, он ненадолго потупил голову, а потом поднял ее и сказал: «О батюшка, такое я не сделаю никогда, хотя бы пришлось мне испить чашу гибели. Я знаю и уверен, что великий Аллах вменил мне в обязанность повиноваться тебе, но, ради Аллаха, прошу тебя, не принуждай меня к браку и не думай, что я женюсь когда-либо в моей жизни, так как я читал книги древних и недавно живших и осведомлен о том, какие их постигли от женщин искушения, бедствия и беспредельные козни, и о том, что рассказывают про их хитрости. А как прекрасны слова поэта:
Распутницей кто обманут,
Тому не видать свободы,
Хоть тысячу он построит
Покрытых железом замков.
Ведь строить их бесполезно,
И крепости не помогут,
И женщины всех обманут —
Далеких так же, как близких,
Они себе красят пальцы
И в косы вплетают ленты
И веки чернят сурьмою,
И пьем из-за них мы горесть,
А как прекрасны слова другого:
Право, женщины, если даже звать к воздержанию их, —
Кости мертвые, что растерзаны хищным ястребом.
Ночью речи их и все тайны их тебе отданы,
А наутро ноги и руки их не твои уже.
Точно хан [210] они, где ночуешь ты, а с зарей — в пути,
И не знаешь ты, кто ночует в нем, когда нет тебя».
Услышав от своего сына Камар-аз-Замана эти слова и поняв эти нанизанные стихи, царь Шахраман не дал ему ответа вследствие своей крайней любви к нему и оказал ему еще большую милость и уважение.
И собрание разошлось в тот же час, и, после того как собрание было распущено, царь позвал своего везиря и уединился с ним и сказал ему: «О везирь, поведай мне, как мне поступить с моим сыном Камар-аз-Заманом, как женить его...»
И Шахерезаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сто семьдесят вторая ночь
Когда же настала сто семьдесят вторая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что царь потребовал к себе везиря и уединился с ним и сказал ему: «О везирь, скажи мне, как мне поступить с моим сыном Камар-аз-Заманом. Я спросил у тебя совета насчет его брака, и это ты мне посоветовал его женить, прежде чем я сделаю его султаном. Я говорил с сыном о браке много раз, но он не согласился со мною; посоветуй же мне теперь, о везирь, что мне делать?» — «О царь, — ответил везирь, — потерпи еще год, а потом, когда ты захочешь заговорить с твоим сыном об этом деле, не говори тайком, но заведи с ним речь в день суда, когда все везири и эмиры будут присутствовать и все войска будут стоять тут же. И когда эти люди соберутся, пошли в ту минуту за твоим сыном Камар-аз-Заманом и вели ему явиться, а когда он явится, скажи ему о женитьбе в присутствии везирей и вельмож и обладателей власти. Он обязательно устыдится и не сможет тебе противоречить в их присутствии».
Услышав от своего везиря эти слова, царь Шахраман обрадовался великою радостью и счел правильным его мнение и наградил его великолепным платьем. И царь Шахраман не говорил со своим сыном Камар-аз-Заманом год о женитьбе. И с каждым днем из дней, что проходили над ним, юноша становился все более красив, прекрасен, блестящ и совершенен, и достиг он возраста близкого к двадцати годам, и Аллах облачил его в одежду прелести и увенчал его венцом совершенства. И око его околдовывало сильнее, чем Харут [211], а игра его взора больше сбивала с пути, чем Тагут [212].
Его щеки сияли румянцем, и веки издевались над острорежущим, а белизна его лба говорила о блестящей луне, и чернота волос была подобна мрачной ночи. Его стан был тоньше летучей паутинки, а бедра тяжелее песчаного холма; вид его боков возбуждал горесть, и стан его сетовал на тяжесть бедер, и прелести его смущали род людской, как сказал о нем кто-то из поэтов в таких стихах:
Я щекой его и улыбкой уст поклянусь тебе
И стрелами глаз, оперенными его чарами»
Клянусь мягкостью я боков его, острием очей,
Белизной чела и волос его чернотой клянусь.
И бровями теми, что сон прогнали с очей моих,
Мною властвуя запрещением и велением,
И ланиты розой и миртой нежной пушка его,
И улыбкой уст и жемчужин рядом во рту его,
И изгибом шеи и дивным станом клянусь его,
Что взрастил гранатов плоды своих на груди его,
Клянусь бедрами, что дрожат всегда, коль он движется,
Иль спокоен он, клянусь нежностью я боков его;
Шелковистой кожей и живостью я клянусь его,
И красою всей, что присвоена целиком ему,
И рукой его, вечно щедрою, и правдивостью
Языка его, и хорошим родом, и знатностью.
Я клянусь, что мускус, дознаться коль, — аромат его,
И дыханьем амбры нам веет ветер из уст его.
Точно так же солнце светящее не сравнится с ним,
И сочту я месяц обрезком малым ногтей его».
И затем царь Шахраман слушал речи везиря еще год, пока не случился день праздника...»
И Шахерезаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сто семьдесят третья ночь
Когда же настала сто семьдесят третья ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что царь Шахраман послушался совета везиря и ждал еще год, пока не случился день праздника. И пришел день суда, и зал собраний царя наполнился тогда эмирами, везирями, вельможами царства и воинами и людьми власти, а затем царь послал За своим сыном Камар-аз-Заманом, и тот, явившись, три раза поцеловал землю меж рук своего отца и встал перед ним, заложив руки за спину.
И его отец сказал ему: «Знай, о дитя мое, что я послал за тобой и велел тебе на сей раз явиться в это собрание, где присутствуют перед нами все вельможи царства, только для того, чтобы дать тебе одно приказание, насчет которого ты мне не прекословь. А именно: ты женишься, ибо я желаю женить тебя на дочери какого-нибудь царя и порадоваться на тебя прежде моей смерти».
Услышав это от своего отца, Камар-аз-Заман опустил ненадолго голову к земле, а затем поднял голову к отцу, и его охватили в эту минуту безумие юности и глупость молодости, и он воскликнул: «Что до меня, то я никогда не женюсь, хотя бы мне пришлось испить чаши гибели, а что касается тебя, то ты старец великий по годам, но малый по уму! Разве ты не спрашивал меня о браке раньше сегодняшнего дня уже дважды, кроме этого раза, а я не соглашался на это?»
Потом Камар-аз-Заман разъединил руки, заложенные за спину, и засучил перед своим отцом рукава до локтей, будучи гневен, и сказал своему отцу много слов, и сердце его волновалось, и его отец смутился, и ему стало стыдно, так как это случилось перед вельможами его царства и воинами, присутствовавшими на празднике. А потом царя Шахрамана охватила ярость царей, и он закричал на своего сына, так что устрашил его, и крикнул невольникам, которые были перед ним, и сказал им: «Схватите его!»
И невольники побежали к царевичу, обгоняя друг друга, и схватили его и поставили перед его отцом, и тот приказал скрутить ему руки, и Камар-аз-Замана скрутили и поставили перед царем, и он поник головой от страха и ужаса, и его лоб и лицо покрылись жемчугом испарины, и сильное смущение и стыд охватили его.
И тогда отец стал бранить и ругать его и воскликнул: «Горе тебе, о дитя прелюбодеяния и питомец бесстыдства! Как может быть таким твой ответ мне перед моей стражей и воинами! Но тебя еще до сих пор никто не проучил...»
И Шахерезаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сто семьдесят четвертая ночь
Когда же настала сто семьдесят четвертая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что царь Шахраман сказал своему сыну Камар-аз-Заману: «Как может быть таким твой ответ мне перед моей стражей и воинами! Но тебя еще до сих пор никто не проучил! Разве ты не знаешь, что если бы поступок, который совершен тобою, исходил от простолюдина из числа простых людей, Это было бы с его стороны очень гадко?»
Потом царь велел своим невольникам развязать скрученного Камар-аз-Замана и заточить его в одной из башен крепости. Тогда его взяли и отвели в древнюю башню, где была разрушенная комната, а посреди комнаты был развалившийся старый колодец. И комнату подмели и вытерли там пол и поставили в ней для Камар-азЗамана ложе, а на ложе ему постлали матрас и коврик и положили подушку и принесли большой фонарь и свечу, так как в этой комнате было темно днем.
А затем невольники ввели Камар-аз-Замана в это помещение и у дверей комнаты поставили евнуха. И Камараз-Заман поднялся на ложе, с разбитым сердцем и печальной душой, и он упрекал себя и раскаивался в том, что произошло у него с отцом, когда раскаяние было ему бесполезно. «Прокляни, Аллах, брак и девушек и обманщиц женщин! — воскликнул он. — О, если бы я послушался моего отца и женился! Поступи я так, мне было бы лучше, чем в этой тюрьме».
Вот что было с Камар-аз-Заманом. Что же касается его отца, то он пребывал на престоле своего царства остаток дня, до времени заката, а затем уединился с везирем и сказал ему: «Знай, о везирь, ты был причиной всего того, что произошло между мной и моим сыном, так как ты посоветовал мне то, что посоветовал. Что же ты посоветуешь мне делать теперь?» — «О царь, — ответил ему везирь, — оставь твоего сына в тюрьме на пятнадцать дней, а потом призови его к себе и вели ему жениться: он не будет тебе больше противоречить...»
И Шахерезаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сто семьдесят пятая ночь
Когда же настала сто семьдесят пятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что везирь сказал царю Шахраману: «Оставь твоего сына в тюрьме на пятнадцать дней, а потом призови его к себе и вели ему жениться: он не будет тебе больше противоречить».
И царь последовал совету везиря. Он пролежал эту ночь с сердцем, занятым мыслью о сыне, так как любил его великой любовью, ибо не было у него другого ребенка. А к царю Шахраману всякую ночь приходил сон только тогда, когда он клал руку под голову своему сыну Камар-аз-Заману. И царь провел эту ночь с умом расстроенным из-за сына, и он ворочался с боку на бок, точно лежал на углях дерева — гада [213], и его охватило беспокойство, и сон не брал его всю эту ночь. И глаза его пролили слезы, и он произнес такие стихи:
«Долга надо мною ночь, а сплетники дремлют.
«Довольно тебе души, разлукой смущенной, —
Я молвил (а ночь моя еще от забот длинней), —
Ужель не вернешься ты, сияние утра?
И слова другого:
Как заметил я, что Плеяд глаза сном смежаются,
И укрылся звезда Севера дремотой,
А Медведица в платье горести обнажила лик, —
Тотчас понял я, что свет утренний скончался».
Вот что было с царем Шахраманом. Что же касается Камар-аз-Замана, то когда пришла к нему ночь, евнух подал ему фонарь, зажег для него свечу и вставил ее в подсвечник, а потом он подал ему кое-чего съестного, и Камар-аз-Заман немного поел. И он принялся укорять себя за то, что был невежой по отношению к отцу, и сказал своей душе: «О душа, разве ты не знаешь, что сын Адама — заложник своего языка и что именно язык человека ввергает его в гибель?»
А потом глаза его пролили слезы, и он заплакал о том, что совершил. С болящей душой и расколовшимся сердцем он до крайности раскаивался в том, как он поступил по отношению к отцу, и произнес:
«Знай: смерть несут юноше оплошности уст его,
Хотя не погибнет муж, оплошно ступив ногой,
Оплошность из уст его снесет ему голову,
А если споткнется он, — здрав будет со временем».
А когда Камар-аз-Заман кончил есть, он потребовал, чтобы ему вымыли руки, и невольник вымыл ему руки после еды, и затем Камар-аз-Заман поднялся и совершил предзакатную и ночную молитву [214] и сел...»
И Шахерезаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сто семьдесят шестая ночь
Когда же настала сто семьдесят шестая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Камар-аз-Заман, сын царя Шахрамана, совершил предзакатную и ночную молитву и сидел на ложе, читая Коран. Он прочел главы «О корове», «Семейство Имрана», «Я-Син», «Ар-Рахман», «Благословенна власть», «Чистосердечие» и «Главы-охранительницы» и закончил молением и возгласом: «У Аллаха ищу защиты!»
А потом он лег на ложе, на матрас из мадинского атласа, одинаковый по обе стороны и набитый иракским шелком, а под головой у него была подушка, набитая перьями страуса. И когда он захотел лечь, он снял верхнюю одежду и, освободившись от платья, лег в рубахе из тонкой вощеной материи, а голова его была покрыта голубой мервской повязкой. И в тот час этой ночи Камараз-Заман стал подобен луне, когда она бывает полной в четырнадцатую ночь месяца. Потом он накрылся шелковым плащом и заснул, и фонарь горел у него в ногах, а свеча горела над его головой, и он спал до первой трети ночи, не зная, что скрыто для него в неведомом и что ему предопределил ведающий сокровенное.
И случилось по предопределенному велению и заранее назначенной судьбе, что эта башня и эта комната были старые, покинутые в течение многих лет. И в комнате был римский колодец, где пребывала джинния, которая жила в нем. А звали ее Маймуна, и была она из потомства Иблиса проклятого и дочерью Димирьята, одного из знаменитых царей джиннов...»
И Шахерезаду застигло утро, в она прекратила дозволенные речи.
Сто семьдесят седьмая ночь
Когда же настала сто семьдесят седьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что эту джиннию звали Маймуна, и была она дочерью Димирьята, одного из знаменитых царей [215] джиннов.
И когда Камар-аз-Заман проспал до первой трети ночи, эта ифритка поднялась из римского колодца и направилась к небу, чтобы украдкой подслушивать [216], и, оказавшись на верху колодца, она увидела свет, который горел в башне, в противность обычаю. А ифритка эта жила в том месте долгий срок лет, и она сказала про себя: «Я ничего такого здесь раньше не видела», — и, увидев свет, она изумилась до крайности, и ей пришло на ум, что этому обстоятельству непременно должна быть причина.
И она направилась в сторону этого света и, увидев, что он исходит из комнаты, подошла к ней и увидала евнуха, который спал у дверей комнаты. А войдя в комнату, она нашла там поставленное ложе и на нем спящего человека, и свеча горела у него в головах, а фонарь горел у его ног. И ифритка Маймуна подивилась этому Свету и мало-помалу подошла к нему и, опустив крылья, встала у ложа.
Она сняла плащ с лица Камар-аз-Замана и взглянула на него и некоторое время стояла, ошеломленная его красотою и прелестью, и оказалось, что сияние его лица сильнее света свечки, и лицо его мерцало светом, и глаза его, во сне, стали как глаза газели, и зрачки его почернели и щеки зарделись и веки расслабли, а брови изогнулись, как лук, и повеяло от него благовонным мускусом, как сказал о нем поэт:
Я лобзал его, и чернели томно зрачки его,
Искусители, и щека его алела.
О душа, коль скажут хулители, что красе его
Есть подобие, так скажи ты им: «Подайте!»
И когда ифритка Маймуна, дочь Димирьята, увидала его, она прославила Аллаха и воскликнула: «Благословен Аллах, лучший из творцов!» (А эта ифритка была из правоверных джиннов.) Она продолжала некоторое время смотреть в лицо Камар-аз-Замана, восклицая: «Нет бога, кроме Аллаха!» — и завидуя юноше, завидуя его красоте и прелести, и потом сказала про себя: «Клянусь Аллахом, я не буду ему вредить и никому не дам его обидеть и выкуплю его от всякого зла! Поистине, это красивое лицо достойно лишь того, чтобы на него смотрели и прославляли за него Аллаха. Но как могло случиться, что родные положили его в это разрушенное место; если бы к нему сейчас явился кто-нибудь из наших маридов, он, наверное, погубил бы «его».
Потом ифритка склонилась над Камар-аз-Заманом и поцеловала его между глаз, а после этого она опустила плащ ему на лицо и, накрыв его, распахнула крылья и полетела в сторону неба. Она вылетела из-под сводов той комнаты и продолжала лететь по воздуху, поднимаясь ввысь, пока не приблизилась к нижнему небу [217]. И вдруг она услыхала хлопанье крыльев в воздухе и направилась на этот шум. И когда она приблизилась, то оказалось, что Это ифрит, которого звали Дахнаш, и Маймуна низверглась на него, как низвергается ястреб.
И когда Дахнаш почуял ее и узнал, что это Маймуна, дочь царя джиннов, он испугался, и у него затряслись поджилки. И он попросил у нее защиты и сказал ей: «Заклинаю тебя величайшим, благороднейшим именем, и вышним талисманом, что вырезан на перстне Сулеймана [218], будь со мною мягкой и не вреди мне!»
И Маймуна услышала от Дахнаша эти слова, и сердце ее сжалилось над ним, и она сказала: «Ты заклинаешь меня, о проклятый, великою клятвой, но я не отпущу тебя, пока ты не расскажешь, откуда ты сейчас прилетел». — «О госпожа, — ответил ифрит, — знай, что прилетел я из крайних городов Китая и с внутренних островов. Я расскажу тебе о диковине, которую я видел в эту ночь, и если ты найдешь, что мои слова — правда, позволь мне лететь своей дорогой и напиши мне твоей рукой свидетельство, что я твой вольноотпущенник, чтобы мне не причинил зла никто из племени джиннов — летающих, вышних, нижних или ныряющих».
И Маймуна спросила его: «Что же ты видел этой ночью, о лжец, о проклятый? Рассказывай и не лги мне, желая спастись от меня своей ложью. Клянусь надписью, вырезанной в гнезде перстня Сулеймана ибн Дауда, — мир с ними обоими! — если твои слова не будут правдивы, я вырву тебе перья своей рукой, порву твою кожу и переломаю тебе кости!» И ифрит Дахнаш, сын Шамхураша крылатого, ответил ей; «Я согласен, о госпожа, на это условие...»
И Шахерезаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сто семьдесят восьмая ночь
Когда же настала сто семьдесят восьмая ночь, она сказала: «Дошло меня, о счастливый царь, что Дахнаш ответил Маймуне: «Я согласен, о госпожа, на это условие, — а потом он сказал: — Знай, о госпожа, что этой ночью я улетел с внутренних островов в землях китайских (а это земля царя аль-Гайюра, владыки островов и земель и семи дворцов). И у этого Варя я видел дочку, лучше которой не сотворил Аллах в ее время. Я не могу тебе описать ее, так как мой язык не имеет сил, чтобы ее описать как должно, но я упомяну о некоторых ее качествах приблизительно. Ее волосы — как ночь разлуки и расставанья, а лицо ее — точно дни единенья, и отлично описал ее тот, кто сказал:
Распустила три она локона из волос своих
Ночью темною и четыре ночи явила нам,
И к луне на небе лицом она обратилась,
И явила мне две луны она одновременно.
И нос ее — как острие полированного меча, а щеки — точно алое вино. Ее щеки похожи на анемон, и губы ее — точно кораллы или сердолик, ее слюна желаннее вина, и вкус ее погасит мучительный огонь. Ее языком движет великий разум и всегда готовый ответ, и грудь ее — искушение для тех, кто ее видит. Слава же тому, кто ее сотворил и соразмерил!
И две руки ее круглые и гладкие, как сказал о ней поэт, охваченный любовью:
И кисти, которые, браслетов не будь на них,
Текли бы из рукавов, как быстрый ручей течет.
А груди ее точно две шкатулки из слоновой кости, сиянье которых заимствуют луна и солнце. И живот у нее в свернутых складках, как складки египетских материи, расшитых парчой, и складки эти подобны бумажным свиткам. И доходит это все до тонкого стана, подобного призраку воображения, а он покоится на бедрах, похожих на кучи песку, и сажают они ее, когда она хочет встать, я пробуждают ее, когда она хочет спать, как сказал поэт (и хорошо сказал):
И бедра ее ко слабому прикрепились,
А бедра ведь те и к ней и ко мне жестоки.
Как вспомню я их, меня поднимут они тотчас,
Ее же они, коль встанет она, посадят.
И этот таз обременяет две ляжки, округленные и гладкие, а икры ее — точно столбы из жемчуга, и все это носят ноги, тонкие и заостренные, как острие копья, — творение заботливого, судящего. И подивился я их малым размерам: как могут они носить то, что над ними? И я был краток в описании и кончаю его, боясь затянуть...»
И Шахерезаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сто семьдесят девятая ночь
Когда же настала сто семьдесят девятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что ифрит Дахнаш ибн Шамхураш говорил ифритке Маймуне: «И я был краток в описании ее, боясь его затянуть».
И, услышав описание этой девушки и ее красоты и прелести, Маймуна изумилась, а Дахнаш сказал ей: «Поистине, отец этой девушки могучий царь, витязь нападающий, погружающийся в шум битв и ночью и днем. И не страшится он смерти и не боится кончины, ибо он жестокий несправедливец и мрачный видом покровитель.
Он обладает войсками и отрядами, областями, островами, городами и домами, и зовут его царь аль-Гайюр, владыка островов, морей и семи дворцов. И любил он свою дочь, ту девушку, которую я описал тебе, сильной любовью. Из-за своей любви к ней он свез к себе богатства всех царей и построил ей семь дворцов — каждый дворец особого рода: первый дворец — из хрусталя, второй — из мрамора, третий — из китайского железа, четвертый дворец — из руд и драгоценных камней, пятый — из глины, разноцветных агатов и алмазов, шестой дворец — из серебра и седьмой — из золота.
И он наполнил эти семь дворцов разнообразными, роскошными коврами из шелка, золотыми и серебряными сосудами и всякой утварью, которая нужна царям. И он приказал своей дочери жить в каждом из этих дворцов часть года, а затем переезжать в другой дворец. А имя ее — царевна Будур [219].
И когда красота царевны сделалась знаменита и молва о ней распространилась по странам, все цари стали посылать к ее отцу, сватая у него девушку. И отец советовался с нею и склонял ее к замужеству, но разговоры о замужестве были ей отвратительны. И она говорила своему отцу: «О батюшка, нет у меня никакой охоты выходить замуж. Я госпожа, правительница и царица, и правлю людьми и не хочу мужчины, который будет править мною».
И всякий раз, как она отказывалась выйти замуж, желание сватавшихся все увеличивалось. И тогда все цари внутренних островов Китая принялись посылать ее отцу подарки и редкости и писать ему относительно брака с нею. И отец много раз советовал ей выйти замуж, по девушка прекословила ему и была с ним дерзка, и разгневалась на него и сказала: «О батюшка, если ты еще раз заговоришь со мной о замужестве, я пойду в комнату, возьму меч и воткну его рукояткой в землю, а острие я приложу к животу и обопрусь на него, так что оно выйдет из моей спины, и убью себя».
И когда отец услышал от дочери эти слова, свет стал мраком пред лицом его, и сердце его загорелось из-за дочери великим огнем. Он испугался, что она убьет себя, и не знал, как быть с нею и с царями, которые к ней посватались.
«Если уж тебе никак не выйти замуж, воздержись от того, чтобы входить и выходить», — сказал он ей, и затем ввел ее в комнату, заточил ее там и приставил, чтобы сторожить ее, десять старух управительниц. Он запретил ей появляться в тех семи дворцах и сделал вид, что гневен на нее, а ко всем царям он отправил письма и известил их, что разум девушки поражен бесноватостью. И сейчас год, как она в заточении».
А потом ифрит Дахнаш сказал ифритке Маймуне: «Я отправляюсь к ней каждую ночь, о госпожа, и смотрю на нее и наслаждаюсь ее лицом, и целую ее, спящую, меж глаз. Из за любви к ней я не причиняю ей вреда или обид и не сажусь на нее, так как ее юность прекрасна и прелесть ее редкостна и каждый, кто увидит ее, приревнует к самому себе. Заклинаю тебя, о госпожа, воротись со мною и посмотри на ее красоту, прелесть и стройность, и соразмерность, а после этого, если захочешь меня наказать и взять в плен, сделай это: ведь и приказ и запрет принадлежит тебе».
И ифрит Дахнаш поник головой и опустил крылья к земле, а ифритка Маймуна, посмеявшись над его словами и плюнув ему в лицо, сказала: «Что такое эта девушка, про которую ты говоришь? Она только черепок, чтобы мочиться! Фу! Фу! Клянусь Аллахом, я думала, что у тебя диковинное дело или удивительная история, о проклятый! А как же было бы, если бы ты увидел моего возлюбленного! Я сегодня ночью видела такого человека, что, если бы ты его увидел хоть во сне, ты бы наверное стал расслабленным и у тебя потекли бы слюни». — «А что за история с этим юношей?» — спросил ее Дахнаш.
И Маймуна сказала: «Знай, о Дахнаш, что с этим юношей случилось то же, что случилось с твоей возлюбленной, о которой ты говорил: его отец много раз приказывал ему жениться, а он отказывался, и когда он не послушался отца, тот рассердился и заточил его в башне, где я живу. И сегодня ночью я поднялась и увидала его». — «О госпожа, — сказал Дахнаш, — покажи мне Этого юношу, чтобы я посмотрел, красивей ли он, чем моя возлюбленная, царевна Будур, или нет. Я не думаю, что найдется в теперешнее время подобный моей возлюбленной». — «Ты лжешь, о проклятый, о сквернейший из маридов и презреннейший из чертей! — воскликнула ифритка. — Я уверена, что не найдется подобного моему возлюбленному в этих землях...»
И Шахерезаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Ночь, дополняющая до ста восьмидесяти
Когда же настала ночь, дополняющая до ста восьмидесяти, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что ифритка Маймуна сказала ифриту Дахнашу: «Я уверена, что не найдется подобного моему возлюбленному в этих землях. Сумасшедший ты, что ли, что сравниваешь свою возлюбленную с моим возлюбленным?» — «Заклинаю тебя Аллахом, госпожа, полети со мной и посмотри на мою возлюбленную, а я вернусь с тобою и посмотрю на твоего возлюбленного», — сказал ей Дахнаш.
И Маймуна воскликнула: «Обязательно, о проклятый, ты ведь коварный черт! Но я полечу с тобой и ты полетишь со мной только с каким-нибудь залогом и с условием, что, если твоя возлюбленная, которую ты любишь и превозносишь сверх меры, окажется лучше моего возлюбленного, о котором я говорила и которого я люблю и превозношу, — этот залог будет тебе против меня. Но если окажется лучше мой возлюбленный, — залог будет мне против тебя».
«О госпожа, — отвечал ей ифрит Дахнаш, — я принимаю от тебя это условие и согласен на него. Отправимся со мною на острова». — «Нет! Место, где мой возлюбленный, ближе, чем место твоей возлюбленной, — сказала Маймуна. — Вот он, под нами. Спустись со мною, чтобы посмотреть на моего возлюбленного, а потом мы отправимся к твоей возлюбленной».
И Дахнаш сказал: «Внимание и повиновение!» — а затем они спустились вниз и сошли в круглое помещение, которое было в башне. И Маймуна остановила Дахнаша возле ложа и, протянув руку, подняла шелковое покрывало с лица Камар-аз-Замана, сына царя Шахрамана, и лицо его заблистало, засверкало, засветилось и засияло. И Маймуна взглянула на него и в тот же час и минуту обернулась к Дахнашу и воскликнула: «Смотри, о проклятый, и не будь безобразнейшим из безумцев! Мы — женщины, и он для нас искушение». [220]
И Дахнаш посмотрел на юношу и некоторое время его разглядывал, а потом он покачал головой и сказал Маймуне: «Клянусь Аллахом, госпожа, тебе простительно, но против тебя остается еще нечто другое: положение женщины не таково, как положение мужчины. Клянусь Аллахом, поистине твой возлюбленный более всех тварей сходен с моей возлюбленной по красоте и прелести, блеску и совершенству, и оба они как будто вместе вылиты в форме красоты».
И когда Маймуна услышала от Дахнаша эти слова, свет стал мраком пред лицом ее, и она ударила его крылом по голове крепким ударом, который едва не порешил его, так он был силен. А затем она воскликнула: «Клянусь светом лика его величия, ты сейчас же отправишься, о проклятый, и возьмешь твою возлюбленную, которую ты любишь, и быстро принесешь ее в это место, чтобы мы свели их обоих и посмотрели бы на них, когда они будут спать вместе, близко друг от друга. И тогда нам станет ясно, который из них красивее и прекраснее другого. А если ты, о проклятый, сейчас же не сделаешь того, что я тебе приказываю, я сожгу тебя моим огнем, и закидаю тебя искрами, и разорву тебя на куски, и разбросаю в пустынях, и сделаю тебя назиданием для оседлого и путешествующего». — «О госпожа, — сказал Дахнаш, — я обязан сделать это для тебя, но я знаю, что моя возлюбленная красивее и усладительнее».
После этого ифрит Дахнаш полетел, в тот же час и минуту, и Маймуна полетела с ним, чтобы стеречь его, и они скрылись на некоторое время, а потом оба прилетели, неся ту девушку.
А на ней была венецианская рубашка, тонкая, с двумя Золотыми каемками, и была она украшена диковинными вышивками, а по краям рукавов были написаны такие стихи:
Три вещи мешают ей прийти посетить наш дом
(Страшны соглядатаи и злые завистники):
Сиянье чела ее, и звон драгоценностей,
И амбры прекрасный дух, что в складках сокрыт ее.
Пусть скроет чело совсем она рукавом своим
И снимет уборы все, но как же ей с потом быть?
И Дахнаш с Маймуном до тех пор несли эту девушку, пока не опустили ее и не положили рядом с юношей Камар-аз-Заманом...»
И Шахерезаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сто восемьдесят первая ночь
Когда же настала сто восемьдесят первая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что ифрит Дахнаш и ифритка Маймуна до тех пор несли царевну Будур, пока не опустились и не положили ее рядом с юношей Камар-аз-Заманом на ложе. И они открыли их лица, и оба более всех людей походили друг на друга, и были они словно двойники или несравненные брат и сестра, и служили искушением для богобоязненных, как сказал о них ясно говорящий поэт:
О сердце, одного красавца не любя,
Теряя разум в ласках и мольбах пред ним;
Полюби красавцев ты всех зараз — и увидишь ты:
Коль уйдет один, так другой придет тотчас к тебе.
А другой сказал:
Глаза мои видели, что двое лежат в пыли,
Хотел бы я, чтоб они на веки легли мои.
И Дахнаш с Маймуном стали смотреть на них, и Дахнаш воскликнул: «Клянусь Аллахом, хорошо, о госпожа! Моя любимая красивей!» — «Нет, мой возлюбленный красивей! — сказала Маймуна. — Горе тебе, Дахнаш, ты слеп глазами и сердцем и не отличаешь тощего от жирного. Разве сокроется истина? Не видишь ты, как он красив и прелестен, строен и соразмерен? Горе тебе, послушай, что я скажу о моем возлюбленном, и если ты искренно любишь ту, в кого ты влюблен, скажи про нее то, что я скажу о моем любимом».
И Маймуна поцеловала Камр-аз-Замана меж глаз многими поцелуями и произнесла такую касыду [221]:
«Что за дело мне до хулителя, что бранит тебя?
Как утешиться, когда ветка ты, вечно гибкая?
Насурьмлен твой глаз, колдовство свое навевает он,
И любви узритской [222] исхода нет, когда смотрит он.
Как турчанки очи: творят они с сердцем раненым
Даже большее, чем отточенный и блестящий меч.
Бремя тяжкое на меня взвалила любви она,
Но, поистине, чтоб носить рубаху, я слишком слаб.
Моя страсть к тебе, как и знаешь ты, и любовь к тебе
В меня вложена, а любовь к другому — притворство лишь,
Но имей я сердце такое же, как твоя душа,
Я бы не был тонок и худ теперь, как твой гибкий стан,
О луна небес! Всею прелестью и красой ее
В описаниях наградить должно средь других людей.
Все хулители говорили мне: «Кто такая та,
О ком плачешь ты?» — и ответил я: «Опишите!» — им.
О жестокость сердца, ты мягкости от боков ее
Научиться можешь, и, может быть, станешь мягче ты»
О эмир, суров красоты надсмотрщик — глаза твои,
И привратник-бровь справедливости не желает знать.
Лгут сказавшие, что красоты все Юсуф [223] взял себе —
Сколько Юсуфов в красоте твоей заключается!
Я для джиннов страшен, коль встречу их, но когда с тобой
Повстречаюсь я, то трепещет сердце и страшно мне»
И стараюсь я от тебя уйти, опасаясь глаз
Соглядатаев, но доколе мне принуждать себя?
Черны локоны и чело его красотой блестит,
И прекрасны очи, и стан его прям и гибок так».
И, услышав стихи Маймуны о ее возлюбленном, Дахнаш пришел в великий восторг и до крайности удивился...»
И Шахерезаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сто восемьдес

Сказка № 4507
Дата: 01.01.1970, 05:33
Ночь, дополняющая до ста шестидесяти
Когда же настала ночь, дополняющая до ста шестидесяти, она сказала: \"Дошло до меня, о счастливый царь, что невольница, войдя к Али ибн Беккару, подошла к нему и приветствовала его и заговорила с ним потихоньку, а он клялся и уверял, во время разговора, что не говорил этого, и затем невольница простилась с ним и ушла. А тот человек, друг Абу-аль-Хасана, был ювелир, и когда невольница ушла, он нашел время для разговора и сказал Али ибн Беккару: \"Наверное, и нет сомнения в том, что во дворце халифа тебя разыскивают или между тобою и ею есть дело\". - \"А кто тебя осведомил об этом?\" - спросил Али ибн Беккар. И юноша ответил: \"Я знаю эту девушку - она невольница Шамс-ан-Нахар. Когда-то давно она приносила мне записку, где было написано, что Шамс-анНахар желает жемчужное ожерелье, и я послал ей ожерелье за дорогую цену\".
Услышав эти слова, Али ибн Беккар так взволновался, что все испугались, как бы он не погиб, но потом он оправился и спросил: \"О брат мой, ради Аллаха, прошу тебя, скажи мне, откуда ты ее знаешь?\" - \"Брось приставать с вопросами, - ответил ювелир\". Но Али ибн Беккар воскликнул: \"Я не отступлю от тебя, пока ты не расскажешь мне правду!\" - \"Я расскажу тебе, - ответил торговец, - чтобы тебя не взяло подозрение и не поразила бы тебя из-за моих слов тоска. Я не скрою от тебя тайны и изложу тебе все дело по правде, но с условием, что ты мне расскажешь, что с тобою и почему ты болен\".
И Али ибн Беккар рассказал ему о себе и прибавил: \"Клянусь Аллахом, о брат мой, меня побуждает скрывать мое дело от других только опасение, так как люди срывают покровы друг с друга\". И тогда ювелир сказал Али ибн Беккару: \"Я хотел с тобою встретиться лишь потому, что сильно люблю тебя и всегда тревожусь о тебе. Мне жалко твое сердце, которое страдает от мучения разлуки, и, может быть, я буду твоим другом взамен моего приятеля Абу-аль-Хасана, пока он в отлучке. Успокой же свою душу и прохлади глаза!\"
И Али ибн Беккар поблагодарил его за это и произнес такие два стиха:
\"Когда б объявил себя я стойким в разлуке с ним,
Открыли бы ложь мою рыданья и слезы.
И как утаить могу я слезы, текущие
По впадинам щек моих в разлуке с любимым?\"
И он помолчал некоторое время, а потом спросил ювелира: \"Знаешь ли ты, что сказала мне потихоньку невольница?\" - \"Клянусь Аллахом, нет, о господин!\" - отвечал ювелир. И Али ибн Беккар сказал: \"Она утверждает, что я посоветовал Абу-аль-Хасану отправиться в Басру и что я придумал таким образом хитрость, чтобы прекратилась наша переписка и связь. Я клялся ей, что этого не было, но она не поверила мне и ушла к своей госпоже, сохраняя прежнее подозрение, так как она прислушивалась к мнению Абу-аль-Хасана и повиновалась ему\". - \"О брат мой, - отвечал ювелир, по состоянию невольницы я понял об Этом деле и догадался о нем, но если пожелает Аллах великий, я буду тебе помощником в том, что ты хочешь\". \"А кто может мне помочь, - воскликнул юноша, - и что ты с нею сделаешь, когда она бежит, как зверь в пустыне?\" - \"Клянусь Аллахом, - сказал ювелир, - я не премину приложить старания, чтобы тебе помочь и придумать, как бы тебе пробраться к ней, без вреда и не снимая завесы с этого дела\".
А затем он попросил разрешения удалиться, и Али ибн Беккар сказал ему: \"О брат мой, тебе надлежит хранить тайну\". И он посмотрел на него и заплакал, а ювелир простился с ним и ушел...\"
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сто шестьдесят первая ночь
Когда же настала сто шестьдесят первая ночь, она сказала: \"Дошло до меня, о счастливый царь, что ювелир простился с юношей и ушел, и не знал он, что сделать, чтобы помочь Али ибн Беккару. И он шел, раздумывая, и увидел бумажку, брошенную на дороге. Он взял ее и посмотрел адрес и прочитал его и видит, он гласит: \"От младшего влюбленного к старшему любимому\". И, развернув бумажку, он увидал, что на ней написаны такие два стиха:
\"Пришел посланец ко мне, любовью маня твоей,
Я думал - верней всего, что как-то ошибся он.
И радостен не был я, но стал еще горестней,
Ведь знал я, что мой гонец не выказал разума\".
А затем: \"Знай, о господин, что я не ведаю причины прекращения переписки между нами, и если ты выказал суровость, то я встречу ее верностью, а если любовь от тебя ушла, то я храню любовь, несмотря на отдаление. Я с тобою такова, как сказал поэт:
Гордись - снесу; будь жесток - стерплю; возносись - склонюсь;
Назначай - приму; говори - я слышу; вели - я раб\".
И когда он читал записку, вдруг подошла та невольница, оглядываясь направо и налево, и она увидала бумажку в руках ювелира и воскликнула: \"О господин, эту бумажку я уронила\". Но он ничего не ответил ей и двинулся вперед, а невольница следовала за ним, пока он не подошел к своему дому.
И он вошел, а невольница вошла за ним и сказала:
\"О господин, отдай мне эту записку и верни ее - это у меня она выпала\". - \"О добрая девушка, - отвечал ювелир, повернувшись к ней, - не бойся и не печалься. Аллах ведь покровитель и любит покровительствовать. Расскажи мне, в чем дело; поистине, я хранитель тайн, но я возьму с тебя клятву, что ты не скроешь от меня ничего о твоей госпоже. Может быть, Аллах поможет мне исполнить ее желания и облегчит трудные дела, пользуясь моею рукой\".
И, услышав его слова, девушка сказала: \"О господин, не пропадет тайна, которую ты хранишь, и не окончится неудачей дело, если ты стараешься его исполнить. Знай, что мое сердце склонилось к тебе, и я открою тебе мою тайну, а ты отдай мне бумажку\". И она рассказала ему всю историю и сказала: \"Аллах тому, что я говорю, свидетель\", а ювелир воскликнул: \"Ты права, так как мне известны корни этого дела\".
И он рассказал ей историю Али ибн Беккара, и то, как он узнал его тайные мысли, и поведал ей обо всем деле, с начала до конца. И, услышав это, невольница обрадовалась, и они сговорились, что она возьмет записку и отдаст ее Али ибн Беккару, а обо всем, что случится, расскажет ювелиру, вернувшись к нему.
И ювелир отдал бумажку невольнице, которая взяла ее и запечатала, как раньше, и сказала: \"Моя госпожа Шамсан-Нахар отдала мне ее запечатанной, а когда Али ибн Беккар прочитает ее и даст мне ответ, я приду к тебе\".
Потом невольница простилась с ним и отправилась к Али ибн Беккару, которого она нашла ожидающим. Она отдала ему бумажку, и он прочитал ее и написал ответное письмо, которое отдал девушке, и та взяла его и вернулась к ювелиру.
И ювелир взял письмо и, сломав печать, прочитал его и увидел, что там написаны такие два стиха:
\"Посланья, что наш гонец всегда у себя хранил,
Исчезли, и сердится гонец наш на нас теперь,
Так выберите гонца от вас ко мне верного,
Умел чтоб правдивым быть, а лгать не умел совсем\".
А после: \"Я не совершил обмана и не погубил доверенного, не проявил суровости, не оставил верности, не нарушил договора и не прерывал любви. Я не расставался с печалью, и после разлуки нашел себе лишь гибель, и я совсем не знаю, о чем вы говорите, и люблю только то, что вы любите. Клянусь знающим все скрытое и тайну, — я стремлюсь только встретиться с любимым, и мое дело — скрывать страсть, даже если я стану болен от недугов. Вот рассказ о том, каково мне, и конец\".
Когда ювелир прочел эту бумажку и понял, что в ней написано, он горько заплакал, а невольница сказала ему: \"Не выходи отсюда, пока я не вернусь к тебе: Али ибн Беккар заподозрил меня кое в чем, но это ему простительно. А я хочу свести тебя с моей госпожой Шамс-анНахар какой бы то ни было хитростью. Я оставила ее лежащей, и она ждет от меня ответа\".
Потом невольница ушла к своей госпоже, а ювелир провел ночь со взволнованным сердцем.
Когда же настало утро, он совершил утреннюю молитву и сидел, ожидая ее прихода, и вдруг видит, она приближается, радостная, и входит к нему. \"Что нового, о девушка?\" — спросил он ее, и она отвечала: \"Я ушла от тебя к моей госпоже и отдала ей записку, которую написал Али ибн Беккар, а моя госпожа прочитала записку и, поняв ее смысл, смутилась и не знала, что думать, а я сказала ей: \"О госпожа моя, не бойся, что дела, которые между вами, испортятся из-за отсутствия Абу-аль-Хасана. Я нашла кого-то, кто заступит его место, и он лучше его и выше саном и более пригоден для сокрытия тайны\". И я рассказала ей, что произошло у тебя с Абу-аль-Хасаном и как ты подладился к нему и к Али ибн Беккару, и как эта записка у меня выпала и ты наткнулся на нее, и еще я рассказала ей, на чем мы с тобою порешили\".
И ювелир удивился до крайности, а невольница сказала ему: \"Моя госпожа желает услышать твои речи, чтобы они подтвердили ей, какие обеты вы с Али ибн Беккаром дали друг другу. Собирайся же идти со мной к ней сию же минуту\".
Услышав слова невольницы, ювелир увидел, что это будет большая опасность и великое дело, которое нельзя предпринять и начать внезапно, и сказал невольнице: \"О сестрица, я из детей простого народа и не таков, как Абу-ль-Хасан, так как Абу-аль-Хасан был высок саном, славен и знаменит и вхож во дворец халифа, где нуждались в его товарах. А что до меня, то Абу-аль-Хасан мне рассказывал, а я дрожал перед ним из-за его рассказа. И если твоя госпожа желает со мной поговорить, то это должно быть не во дворце халифа, а далеко от жилища повелителя правоверных. Мой разум не подчиняется мне, чтобы исполнить то, о чем ты говоришь\". И он отказался идти с нею, а невольница ручалась ему за безопасность и говорила: \"Не бойся и не страшись беды\".
И тогда он решился пойти с нею, но у него подогнулись ноги и задрожали руки, и он воскликнул: \"Сохрани Аллах от того, чтобы я пошел с тобою, и у меня нет силы для Этого!\" И тогда невольница сказала ему: \"Успокой свое сердце! Если тебе тяжело пойти во дворец халифа и ты не можешь отправиться со мною, то я заставлю ее прийти к тебе. Не двигайся же с места, пока я не приду к тебе с нею\".
Потом невольница ушла и отсутствовала лишь недолго и возвратилась к ювелиру, и сказала ему: \"Берегись, чтобы у тебя не оказалось кого-нибудь из слуг или невольниц\". А он отвечал: \"У меня нет никого, кроме черной невольницы, старой годами, которая мне прислуживает\". И невольница поднялась и заперла дверь, ведшую от ювелира к его служанке, а слуг ювелира она выслала из дому.
Потом она вышла и вернулась, и с ней была девушка, которая шла сзади. Она ввела ее в дом ювелира, и дом стал благоухать от духов. И, увидя ее, ювелир поднялся на ноги и поставил ей скамеечку с подушкой, и девушка села, а он сел напротив нее. И девушка просидела некоторое время, ничего не говоря, пока не отдохнула, а потом она открыла лицо, и ювелиру показалось, что солнце засияло в его жилище. И она спросила свою невольницу \"Это тот человек, про которого ты мне говорила?\" — \"Да\", — отвечала невольница. И девушка обернулась к ювелиру и спросила его: \"Как ты живешь?\" — \"Хорошо, в молитвах за твою жизнь и жизнь повелителя правоверных\", — отвечал он, и Шамс-ан-Нахар молвила: \"Ты заставил нас прийти к тебе и осведомить тебя о тайнах, которые есть у нас\". Затем она спросила его о родных и семье, и ювелир открыл ей все обстоятельства своей жизни и сказал: \"У меня есть еще дом, кроме этого дома, который я назначил для встреч с друзьями и братьями, и там нет никого из моих, кроме той служанки, про которую я говорил твоей невольнице\".
Потом Шамс-ан-Нахар принялась его расспрашивать, как он узнал о начале всей истории и о деле Абу-аль-Хасана и почему тот уехал. И ювелир рассказал ей, что пришло Абу-аль-Хасану на ум и побудило его выехать, и Шамсан-Нахар стала вздыхать о разлуке с Абу-аль-Хасаном и сказала: \"О такой-то, знай, что души людей сходны в страстях, и одни люди стоят других. Не может исполниться дело без слов, не достигается цель без старанья, и достается отдых только после труда...\"
И Шахерезаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сто шестьдесят вторая ночь
Когда же настала сто шестьдесят вторая ночь, она сказала: \"Дошло до меня, о счастливый царь, что Шамсан-Нахар говорила ювелиру: \"Отдых достается лишь после труда, и успех сопутствует только благородным. Теперь я посвятила тебя в наше дело, и в твоей власти сорвать с нас покров, но нет благородства больше твоего. Ты знаешь, что эта невольница хранит мою тайну, и поэтому она занимает у меня большое место. Я избрала ее для важных дел, и пусть не будет для тебя никого выше ее. Осведоми ее о своих делах и будь спокоен — ты в безопасности от того, чего ты боишься из-за нас, и не будешь ты заперт в таком месте, которое бы она тебе не открыла. Она станет приходить к тебе от меня с новостями для Али ибн Беккара, а ты будешь посредником при передаче вестей между нами\".
Потом Шамс-ан-Нахар поднялась (а она едва могла подняться) и пошла. И ювелир шел перед ней, пока она не достигла ворот его дома, а затем он вернулся и сел на свое место, насмотревшись на ее красоту, которая его ошеломила, и услышав ее слова, от которых смутился его ум, и ее образованность и изящество поразили его. И он просидел, раздумывая о свойствах девушки, пока душа его не успокоилась, и тогда он потребовал пищи и поел, чтобы удержать дух в теле, а затем он переменил одежду и, выйдя из дому, направился к юноше Али ибн Беккару.
Он постучал в ворота, и слуги не замедлили встретить его и шли перед ним, пока не привели его к своему господину. И ювелир нашел его лежащим на постели. И, увидя ювелира, Али сказал: \"Ты заставил ждать себя и прибавил заботы к моей заботе\". А затем он отослал слуг своих и велел запереть двери и сказал ювелиру: \"Клянусь Аллахом, о брат мой, я не сомкнул глаз с того дня, как мы с тобою расстались. Невольница приходила вчера ко мне с запечатанной запиской от своей госпожи Шамс-ан-Нахар\".
И Али ибн Беккар рассказал ему обо всем, что произошло у него с невольницей, и воскликнул: \"Клянусь Аллахом, я растерялся и не знаю, что делать, и мало у меня терпения! Абу-аль-Хасан был мне другом, так как он знал невольницу\". Услышав его слова, ювелир засмеялся, и Али ибн Беккар спросил его: \"Как можешь ты смеяться моим словам, когда я обрадовался тебе и сделал тебя защитой против превратностей?\"
И он принялся вздыхать и плакать и произнес такие стихи:
\"Над плачем смеется он моим, увидав меня —
Стерпев, что я вытерпел, он сам бы заплакал.
Над любящим сжалится в его испытаниях
Лишь тот, кто, как он, в тоске и долго страдает,
Любовь л печаль, и стон, и мысль, и тоска моя
По милом, что в уголках души обитает.
В душе поселился он и бросить не мог ее
На миг, но как ценно мне его пребыванье!
И друга иного я взамен не хочу его,
И, кроме него, никто мне не был любимым\".
Когда ювелир услышал от него такие слова и понял эти нанизанные стихи, он заплакал из-за его плеча и рассказал ему о том, что случилось у него с невольницей и ее госпожой с тех пор, как он ее покинул. И Али ибн Беккар прислушивался к его словам, и при каждом слове, которое он слышал, цвет его лица переходил от бледного к алому, и тело его то становилось сильнее, то ослабевало. А когда ювелир дошел до конца рассказа, Ибн Беккар заплакал и воскликнул: \"О брат мой, я, во всяком случае, погибаю! О, если бы мой срок был близок и я избавился бы от этого! Но я прошу у тебя милости — будь мне помощником и успокоителем во всех делах, пока Аллах захочет, чего захочет — я не стану ни словом перечить тебе\".
\"Ничто не погасит в тебе этого огня, кроме встречи с той, кем ты увлекся, — сказал ювелир, — но это произойдет не в таком опасном месте. Нет, встреча будет у меня, в том помещении, куда приходила невольница и ее госпожа. Это тот дом, который она сама себе выбрала, и я хочу свести вас друг с другом, чтобы вы могли пожаловаться на муки любви, перенесенные вами\". — \"О господин, — отвечал Али ибн Беккар, — делай что хочешь, награда тебе у Аллаха! Поступай же так, как найдешь правильным, и не затягивай, чтобы я не умер от этих огорчений!\"
И я провел у него эту ночь, развлекая его рассказами, пока не взошел день и не настало утро\", — говорил ювелир...\"
И Шахерезаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сто шестьдесят третья ночь
Когда же настала сто шестьдесят третья ночь, она сказала: \"Дошло до меня, о счастливый царь, что ювелир говорил: \"И я провел у него эту ночь, развлекая его рассказами, пока не взошел день, а потом я совершил утреннюю молитву, выйдя от него, направился к себе домой. И я успел просидеть лишь немного, пока пришла невольница. Она приветствовала меня, а я отвечал на ее приветствие и рассказал ей о том, что произошло у меня с Али ибн Беккаром\".
\"Знай, — сказала невольница, — что халиф уехал от нас и в нашем доме нет никого. В нем будет лучше, и мы будем вернее скрыты\". — \"Твои слова правильны, но все же тот дом не таков, как этот. Мой дом больше подходит для нас и лучше нас скроет\", — сказал я, и невольница отвечала: \"Верное мнение — твое мнение! Я иду к моей госпоже, чтобы передать ей твой рассказ и изложить ей то, что ты говоришь\".
И она поднялась и ушла и, придя к своей госпоже, изложила ей весь разговор, а потом она воротилась в мое жилище и сказала мне: \"Дело вышло так, как ты говорил; приготовь же для нас помещение и ожидай нас\". Потом она вынула из-за пазухи мешок с динарами и сказала: \"Моя госпожа тебя приветствует и говорит тебе: \"Возьми Этот мешок и трать из него на все, что понадобится по обстоятельствам\".
И я поклялся, что не возьму ничего из денег, а невольница взяла мешок и вернулась к своей госпоже, и сказала ей: \"О госпожа, он не принял денег, но отдал их мне\". И госпожа ее ответила: \"Не беда!\"
А после ухода невольницы, — говорил ювелир, — я поднялся и пошел в свой второй дом и переправил туда всю нужную утварь и роскошные ковры, и перенес в этот дом фарфоровые, стеклянные, серебряные и золотые сосуды. Я приготовил все, что требовалось из еды и питья, и когда невольница пришла и увидела, что я сделал, это ей понравилось, и она велела мне привести Али ибн Беккара. \"Его не приведет никто, кроме тебя\", — сказал я ей. И она пошла и привела его в превосходнейшем состоянии, и прелесть его была светла.
И я встретил его словами: \"Добро пожаловать!\" — рассказывал ювелир, — и, усадив его на подходящую скамейку, поставил перед ним немного очищенных цветов в фарфоровых и хрустальных сосудах разного цвета. А потом я разостлал перед ним скатерть со всякими кушаньями, вид которых расправляет грудь, и сел с ним разговаривать, чтобы утешить его. Невольница же ушла и отсутствовала до вечера, а после заката солнца она вернулась, и с ней была Шамс-ан-Нахар и две служанки, и больше никого. И когда она увидала Али ибн Беккара и Али ибн Беккар увидал ее, он поднялся на ноги и обнял ее, и она тоже его обняла, и оба упали на землю без сознания и пролежали с час времени.
А очнувшись, они принялись жаловаться друг другу на мученья разлуки и потом сидели и разговаривали, ведя ясные, мягкие и нежные речи, и взяли немного благовоний. И после того они стали благодарить меня за то, что я сделал, и я спросил их: \"Не хотите ли чего-нибудь поесть?\" — \"Хорошо!\" — отвечали они. И я принес им кушанья, и они ели, пока не насытились, и вымыли руки.
И я перевел их после того в другое помещение и принес им вина, и они выпили и опьянели и наклонились друг к другу. И Шамс-ан-Нахар сказала: \"О господин, доверши свою милость — принеси нам лютню или какой-нибудь музыкальный инструмент, чтобы наша радость стала в этот час полной\". — \"На голове и на глазах!\" — ответил я и, поднявшись, принес лютню. И Шамс-ан-Нахар взяла ее и настроила, а потом положила лютню на колени и искусно ударила по ней, поднимая в душе огорчения и увеселяя печального. А затем она произнесла такие два стиха:
\"Не спал я, как будто бы люблю я бессонницу,
И таю, как будто бы недуг для меня рожден.
Бежит по щеке слеза и жжет, как огнем, ее.
О, если бы знать я мог, расставшись, сойдемся ль мы!\"
И затем она принялась петь стихи, так что смутила разум. Пела она восхитительные стихотворения на разные голоса, и дом едва не плясал от великого восторга — такие она проявила чудеса в своем пении. И у нас не осталось ни разума, ни мыслей, и когда мы хорошо уселись и чаши Заходили между нами, невольница затянула напев и произнесла такие стихи:
\"Обещал любимый свиданье мне, и исполнил он
В такую ночь, что за ряд ночей сочту я\"
О ночь дивная! — даровал нам рок ей подобную,
А доносчики и хулители не знали,
И любимый спал, мой сжимая стан рукой правою,
И от радости обняла его я левой,
И, обняв его, упивалась я его уст вином,
И достался мне и медовый сок и улей!\"
И когда мы утопали в море радости, — говорил ювелир, — вдруг вошла к нам, вся дрожа, маленькая служанка, и сказала: \"О госпожа, подумай, как тебе уйти: люди окружили нас и настигли, и мы не знаем, какая Этому причина\".
Услышав это, я встал испуганный, и вдруг слышу, одна невольница кричит: \"Пришла беда!\" И стада земля для меня тесна, при всем своем просторе. И я взглянул на ворота, но не нашел там пути. Я подскочил к воротам соседа и спрятался и увидел, что люди вошли в мой дом, и поднялся великий шум.
Я подумал тогда, что весть о нас дошла до халифа и он послал начальника стражи, чтобы схватить нас и привести к нему. И я растерялся и просидел за воротами соседа до полуночи, не имея возможности выйти оттуда, где я был. И поднялся хозяин дома, и, увидев меня, испугался и почувствовал из-за меня великий страх. Он вышел из дома и подошел ко мне, держа в руке обнаженный меч, и спросил: \"Кто это У нас?\" А я ответил ему: \"Я твой сосед, ювелир\".
И он узнал меня и повернул назад, а потом принес свет и, подойдя ко мне, сказал: \"О брат мой, нелегко было мне то, что случилось с тобою сегодня вечером!\" \"О брат мой, — спросил я его, — осведоми меня, кто был в моем доме и вошел туда и сломал ворота? Я убежал к тебе и не знаю, как было дело\". И сосед мой ответил: \"Воры, которые забрались вчера к нашим соседям и убили такого-то и забрали его деньги, видели, как ты переносил свои вещи и принес их в этот дом. Они пришли к тебе, взяли то, что у тебя было, и убили твоих гостей\".
И мы с моим соседом встали и пошли в мой дом, — говорил ювелир, — и увидели, что дом пуст и в нем ничего не осталось. И я расстроился и воскликнул: \"Что до вещей, то я не беспокоюсь об их пропаже, даже если это вещи, которые я одолжил у моих друзей! Не беда: друзья узнают, что я не виноват, так как мое имущество пропало и дом и разграблен. А вот что касается Али ибн Беккара и любимицы повелителя правоверных — я боюсь, что их дело станет известно, и это будет причиной гибели моей души\".
И я обернулся к соседу и сказал ему: \"Ты мой брат и сосед и покрываешь мой срам — что же ты мне посоветуешь сделать?\" — \"Вот что я тебе посоветую: выжидай! — сказал этот человек. — Те, что вошли в твой дом и взяли твои деньги, перебили лучший отряд из дворца халифа и отряд людей от начальника стражи, и правительственные стражники ищут их по всем дорогам. Может быть, они их повстречают, и тогда то, что ты хочешь, достанется тебе без труда\".
И ювелир, услышав это, вернулся в свой другой дом, где он жил...\"
И Шахерезаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сто шестьдесят четвертая ночь
Когда же настала сто шестьдесят четвертая ночь, она сказала: \"Дошло до меня, о счастливый царь, что ювелир, услышав эти слова, вернулся в свой другой дом, где он жил, и говорил себе: \"Со мной случилось то, чего убоялся Абу-аль-Хасан. Он вот уехал в Басру, а я попался\".
И весть эта распространилась среди людей, и люди стали приходить к нему со всех сторон, и некоторые злорадствовали, а другие оправдывали его и разделяли его горе. И ювелир жаловался им и не ел и не пил, так ему было тяжело.
И вот однажды он сидел и горевал, и вдруг вошел к нему один из его слуг и сказал: \"У ворот человек, который зовет тебя, и я его не знаю\".
И ювелир вышел и поздоровался с пришедшим, и оказалось, что этот человек ему незнаком. \"У меня с тобой будет разговор\", — сказал этот человек. И ювелир ввел его в дом и спросил: \"Что у тебя за разговор?\" А человек ответил: \"Пойдем со мной в твой другой дом\". — \"А разве ты знаешь мой другой дом?\" — спросил ювелир. \"Все, что с тобой случилось, мне известно, — отвечал пришедший, — и еще я знаю нечто такое, чем Аллах облегчит твою заботу\". И я подумал про себя: \"Пойду с ним, куда он хочет\".
И мы отправились и пришли к дому, но человек, увидев Этот дом, сказал: \"У него нет ни ворот, ни привратника, и в нем нельзя сидеть. Пойдем в другое место\". И этот человек ходил с места на место, и я за ним, пока не пришла ночь, и я ни о чем его не спрашивал. И он все шел, и я шел с ним, пока мы не вышли на равнину, и человек говорил мне: \"Следуй за мной!\" — и ускорил шаги, а я торопился за ним и укреплял свое сердце, чтобы идти.
И мы пришли к реке и сели в лодку, и матрос стал грести и переправил нас на другой берег. И тогда этот человек вышел из лодки, и я вышел за ним. Он взял меня за руку и повел по улице, на которую я в жизни не заходил, и не знал я, в какой она стороне. А затем человек остановился у ворот одного дома, открыл их и, войдя, ввел меня с собою и запер ворота на железный замок. И он провел меня по проходу, и мы вошли к десяти человекам, которые все были, как один, и это были братья.
И мы приветствовали их, — рассказал ювелир, — и они ответили на наш привет и велели нам сесть, и мы сели, а я уже погиб от сильной усталости. Мне принесли розовой воды и обрызгали мне лицо и дали мне выпить вина, а потом мне принесли пищу, и некоторые из этих людей поели со мной вместе, и я подумал: \"Если бы в пище было что-нибудь вредное, они не ели бы со мной\". А когда мы вымыли руки, каждый вернулся на свое место.
И эти люди спросили меня: \"Знаешь ли ты нас?\" — \"Нет, — ответил я, — я в жизни вас не видел, и даже не видел того, кто привел меня к вам, и никогда не видывал я этого места\". — \"Расскажи нам, что с тобою было, и не лги ни в чем\", — сказали они, и я ответил: \"Знайте, что мои обстоятельства дивны и дело мое удивительно. Знаете ли вы обо мне что-нибудь?\" — \"Да, мы те, что взяли прошлой ночью твои вещи, и мы забрали твоего друга и ту, что пела с ним\", — сказали они. И я воскликнул: \"Да опустит Аллах на вас свой покров! Где мой друг и та, что с ним пела?\" И они показали мне рукою в сторону и сказали: \"Там, но клянемся Аллахом, о брат наш, их тайна неизвестна никому из нас, кроме тебя, и с тех пор, как мы привели их, мы их не видели до сего времени, и мы не спрашивали их, кто они, так как видели их величие и достоинство. А вот тот человек, который помешал нам их убить. Расскажи же нам о них истину и можешь не опасаться за себя и за них\".
Услышав эти слова, — говорил ювелир, — я едва не погиб от страха и ужаса и сказал им: \"О братья, знайте, что когда великодушие пропадет, оно найдется только у вас, и если у меня будет тайна, распространения которой я буду бояться, ее скроет ваша грудь!\" И я стал прибавлять им в этом смысле, а потом я нашел, что поспешить с рассказом будет полезнее и лучше, чем скрывать его, и стал им рассказывать обо всем, что мне выпало, пока не дошел до конца рассказа. И, услышав мою повесть, они спросили: \"А тот юноша — Али ибн Беккар, а та девушка — Шамс-ан-Нахар? И я ответил им: \"Да\".
И им стало тяжело, и они встали и извинились перед нами обоими, а потом они сказали мне: \"Часть того, что мы взяли из твоего дома, пропала, а это остаток\". И мне отдали большую часть вещей и обязались возвратить их на место, ко мне домой, и вернуть мне остальное, и мое сердце успокоилось, но только воры разделились надвое; часть их была за меня, а часть против меня. Потом мы вышли из Этого дома, и вот что было со мною.
Что же касается Али ибн Беккара и Шамс-ан-Нахар, то они были близки к гибели от сильного страха. А затем я пошел к Али ибн Беккару и Шамс-ан-Нахар и поздоровался с ними и сказал им: \"Если бы узнать, что случилось с невольницей и двумя прислужницами и куда они ушли!\" И оба ответили: \"Мы о них ничего не знаем\".
И мы продолжали идти, пока не достигли того места, где была лодка, и нас посадили в нее, и вдруг оказывается, это та лодка, в которой мы переехали. И матрос греб до тех пор, пока не доставил нас на другой берег, и нас спустили на сушу, но не успели мы усесться на берегу и отдохнуть, как отовсюду и со всех сторон нас окружили всадники, точно орлы. И тогда те, что были с нами, поспешно вскочили, подобно орлам, и лодка вернулась за ними, и они сошли в нее, и матрос двинулся с ними, и они оказались посреди реки и уехали, а мы остались на суше, на берегу реки, и не могли ни двинуться, ни стоять спокойно. \"Откуда вы?\" — спросили нас конные, и мы не Знали, что ответить, и тогда, — говорил ювелир, — я сказал им: \"Те, кого вы видели с нами, — разбойники. Мы их не знаем, мы — певцы. Они хотели нас схватить, чтобы мы им пели, и мы освободились от них только благодаря обходительности и мягким речам. Они сейчас нас отпустили, и с ними было то, что вы видели\".
И всадники посмотрели на Шамс-ан-Нахар и Али ибн Беккара и сказали мне: \"Ты не правдив в своих речах, а если ты говоришь правду — расскажи нам, кто вы, откуда, где ваше место и в каком квартале вы живете\".
И я не знал, что сказать им, — говорил ювелир, — и тогда Шамс-ан-Нахар вскочила и, подойдя к начальнику конных, потихоньку заговорила с ним, и он сошел со своего коня и, посадив на него девушку, взял коня за узду и повел, а другой сделал то же самое с юношей Али ибн Беккаром и со мною также. И предводитель всадников провел нас до одного места на берегу реки, и тут он закричал на каком-то наречии, и к нему вышла из пустыря толпа людей, и с ними были две лодки.
И предводитель посадил нас в одну из них и сам сел с нами, а его люди сели в другую лодку, и нас везли до тех пор, пока не достигли дворца халифа (а мы боролись со смертью от сильного ужаса). И мы поехали, не останавливаясь, и приехали в одно место, откуда могли попасть к себе, и тогда мы вышли на сушу и пошли, и вместе с нами было несколько конных, которые развлекали нас, пока мы не пришли домой. А когда мы вошли в дом, всадники, бывшие с нами, простились и уехали своей дорогой, а что до нас, то мы вошли к себе и не могли двинуться из дома, и не отличали утра от вечера, и мы были в таком состоянии, пока не настало утро.
Когда же пришел конец дня, Али ибн Беккар упал без памяти, и женщины и мужчины стали плакать по нем, а он лежал неподвижно. И кто-то из его родных пришел ко мне, и меня разбудили и сказали: \"Расскажи нам, что с нашим сыном и что значит то состояние, в котором он сейчас!\" — \"О люди, — сказал я им, — выслушайте мои слова...\"
И Шахерезаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сто шестьдесят пятая ночь
Когда же настала сто шестьдесят пятая ночь\" она сказала: \"Дошло до меня, о счастливый царь, что ювелир сказал им: \"О люди, выслушайте мои слова и не делайте со мною дурного! Подождите, он очнется и сам расскажет вам свою историю\". И я заговорил с ними сурово и стал их пугать, что осрамлю их. Я когда мы так разговаривали, Али ибн Беккар вдруг зашевелился на постели. И его родные обрадовались, и народ ушел от него (а мне его близкие не дали уйти), и затем ему обрызгали лицо розовой водой, и, когда он очнулся и вдохнул воздух, его принялись спрашивать, что с ним, а он стал рассказывать, но его язык не мог быстро отвечать.
А затем он показал знаком, чтобы меня отпустили домой. И меня отпустили, и я вышел, не веря спасению. Я шел до дому, идя между двух человек, и пришел к своим родным. И, увидав меня в таком виде, они подняли вопли и стали бить себя по лицу, но я сделал им рукой знак: \"Молчите!\" — и они замолчали. А те два человека ушли своей дорогой. И я опрокинулся на постель и проспал остаток ночи, и очнулся лишь ко времени зари, и тогда я увидел, что родные собрались вокруг меня.
\"Что с тобой случилось и поразило тебя злом?\" — спросили они. А я сказал: \"Принесите мне чего-нибудь выпить!\" И они принесли мне вина, и я пил его, пока не напился вдоволь, а затем я сказал: \"То, что было — было!\" И они ушли своей дорогой. А я извинился перед моими друзьями и спросил их, вернулось ли что-нибудь из того, что пропало из моего дома. И они сказали: \"Часть возвращена, и случилось это так: пришел какой-то человек и бросил вещи в ворота дома, и мы его не видели\".
И я стал утешать свою душу и провел у себя два дня, будучи не в силах выйти из дому, а затем я ободрился и пошел и пришел в баню, чувствуя сильную усталость, и сердце мое было занято мыслями об Али ибн Беккаре и Шамс-ан-Нахар. А я не слышал о них ничего все это время и не мог пробраться в дом Али ибн Беккара, а у себя дома я не имел покоя, так как боялся за самого себя.
Затем я покаялся Аллаху великому в том, что совершил, и прославил его за свое спасение, а спустя некоторое время душа подговорила меня отправиться в ту сторону и через часок вернуться.
И когда я хотел идти, я увидел женщину, которая стояла, и вдруг оказывается, — это невольница Шамс-анНахар! Узнав ее, я пошел и торопился, идя, но она последовала за мною, и меня охватил из-за нее страх. И всякий раз, как я вглядывался в нее, меня брал — испуг, а невольница говорила мне: \"Постой, я тебе что-то расскажу!\" Но я не обращал на нее внимания. И я дошел до мечети, стоявшей в одном месте, где не было людей, и тогда девушка сказала мне: \"Войди в эту мечеть, — я скажу тебе словечко, — и не бойся ничего!\"
И она стала заклинать меня, и я вошел в мечеть, а она вошла сзади. Я совершил молитву в два раката, а потом подошел к девушке, испуская вздохи, и спросил ее: \"Что тебе?\" А она спросила, что со мною. Я рассказал, что мне выпало, и передал ей, что случилось с Али ибн Беккаром, а потом я спросил ее: \"Какие у тебя вести?\"
И она сказала: \"Знай, что, когда я увидела, как люди сломали ворота твоего дома и вошли, я испугалась их и побоялась, что они от халифа и заберут нас с моей госпожой и мы сейчас же погибнем. И я убежала по крышам вместе с двумя прислужницами, и мы бросились и оказались у каких-то людей. Мы убежали к ним, и они доставили нас во дворец халифа в самом скверном состоянии, а там мы скрыли наше дело и ворочались весь вечер на угольях нашего беспокойства, пока не спустилась ночь.
И тогда я открыла дверь к реке и, позвав матроса, который увез нас той ночью, сказала ему: \"Мы не знаем, что с нашей госпожой, свези меня в лодке, — я поеду и поищу ее на реке — может быть, я услышу что-нибудь о ней\".
И матрос повез меня в челноке и поехал со мною, и я все время ездила по реке, пока не наступила полночь. И я увидала лодку, направлявшуюся к той двери, и в ней был человек, который греб, и с ним другой человек, стоявший на ногах, а между ними лежала женщина. И тот человек греб, пока они не достигли берега, и когда женщина вышла, я всмотрелась в нее и вдруг вижу — это Шамс-ан-Нахар. И я подошла к ней, оторопев от радости, когда увидела ее, после того как пресеклись мои надежды...\"
И Шахерезаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сто шестьдесят шестая ночь
Когда же настала сто шестьдесят шестая ночь, она сказала: \"Дошло до меня, о счастливый царь, что невольница говорила ювелиру: \"И я оторопела от радости после того, как пресеклись мои надежды. А когда я подошла к ней, она велела мне дать тысячу динаров человеку, который ее привез. И затем я с двумя прислужницами понесла ее, и мы бросили ее на постель. И она провела эту ночь в расстроенном состоянии, а когда наступило утро, я не давала невольницам и евнухам войти к ней и до нее добраться в течение всего дня.
А на другой день она оправилась от того, что с нею было, и я увидела, что она словно вышла из могилы. Я обрызгала ей лицо розовой водой, переменила одежду и вымыла руки и ноги. Я ухаживала за ней, и заставила ее съесть немного пищи и выпить немного вина, так как у нее не было ни к чему охоты.
Когда же она подышала воздухом и здоровье вернулось к ней, я стала упрекать ее и сказала: \"О госпожа, посмотри и сжалься над собою! Ты видела, что с нами случилось, и тебе достались затруднения, которых достаточно! Ты ведь была близка к гибели!\"
\"Клянусь Аллахом, добрая девушка, — сказала она мне, — смерть, по-моему, легче, чем то, что со мною случилось! Я была бы убита, без сомнения. Ведь когда воры вывели нас из дома ювелира, они спросили меня: \"Кто ты будешь?\" — а я ответила: \"Я невольница из певиц\", — и они мне поверили. Потом спросили Али ибн Беккара, кто он такой, и он отвечал: \"Я из простых людей\". И они нас взяли, и мы шли с ними, пока они не привели нас в свое жилище, и мы торопились, идя с ними, так как очень боялись. И приведя нас в свое жилище, они осмотрели меня и увидели, какие на мне одежды, ожерелья и драгоценности, и, заподозрив меня, сказали: \"Поистине, таких ожерелий не бывает у какой-нибудь певицы! Будь правдива и скажи нам истину: каково твое ремесло?\"
И я ничего им не ответила и сказала в душе: \"Теперь они меня убьют из-за моих украшений и драгоценностей!\" И я не произнесла ни слова, а разбойники обернулись к Али ибн Беккару и спросили его: \"А ты кто будешь и откуда ты — твой вид не таков, как у простых людей\". Но он промолчал, и мы скрыли наше положение и стали плакать.
И Аллах смягчил сердца вор

Сказка № 4506
Дата: 01.01.1970, 05:33
Сто пятьдесят третья ночь
Когда же настала сто пятьдесят третья ночь, Шахразада сказала: \"Дошло до меня, о счастливый царь, что в древние времена и минувшие века и годы, в халифате царя Харуна ар-Рашида, был один человек, купец, у которого был сЫН по имени Абу-ль-Хасан Али ибн Тахир.
И человек этот имел много денег и делал обильные дары. А сын его был красив лицом, и поведение его было любезно людям. И сын купца входил во дворец халифа без разрешения, и все наложницы и невольницы халифа любили его. Он был сотрапезником царя, говорил ему стихи и рассказывал диковинные рассказы, однако продолжал продавать и покупать на рынке купцов.
А у лавки его обычно сидел юноша из детей персов, которого звали Али ибн Беккар. И юноша этот был красив станом, изящен видом и совершенен по внешности: с розовыми щеками, сходившимися бровями и нежной речью и улыбающимися устами, и он любил веселье и развлеченья.
И случилось как-то, что оба они сидели, разговаривая и веселясь, и вдруг появились десять невольниц, точно луны, и каждая из них отличалась красотой и стройностью стана, а среди них была женщина, верхом на муле, оседланном вышитым седлом с золотыми стременами. И на этой женщине был тонкий изар [205], а стан ее охватывал шелковый пояс с золотой каймой. И была она такова, как сказал о ней поэт:
И кожа ее шелкам подобна, а речь ее
Нежна и приятна нам, не вздор и не проповедь.
Глазам же ее Аллах \"Явитесь!\" сказал, и вот
Явились они, пьяня сердца, как вино пьянит.
Любовь к ней! Пускай сильней всечасно тоска моя!
В любви утешение - в день судный найду тебя!
И когда невольницы достигли лавки Абу-ль-Хасана, та женщина сошла с мула и, сев возле лавки, приветствовала его, и он тоже приветствовал ее. И когда Али ибн Беккар ее увидел, она похитила его ум. И он хотел уйти, но она сказала ему: \"Сиди на месте! Мы приехали к тебе, а ты уходишь! Это несправедливо!\" \"Клянусь Аллахом, о госпожа, - ответил он, - я бегу от того, что увидел, и язык обстоятельств говорит:
Как солнце она, что на небе живет,
Утешь же ты душу благим утешеньем!
Подняться не можешь ведь ты до нее,
Спуститься к тебе она тоже не может\".
И когда женщина услышала это, она улыбнулась и спросила Абу-аль-Хасана: \"Как имя этого юноши и откуда он?\" И Абу-ль-Хасан отвечал: \"Он чужеземец\". - \"Из какой страны?\" - спросила она. \"Он сын царя персов, и зовут его Али ибн Беккар, - ответил торговец, - а чужеземцу надлежит оказывать уважение\". - \"Когда моя невольница придет к тебе, приведи его ко мне\", - сказала женщина. И Абу-аль-Хасан отвечал: \"На голове и на глазах!\" [206] - и потом женщина поднялась и отправилась своей дорогой. И вот что было с нею.
Что же касается Али ибн Беккара, то он не знал, что сказать. А через час невольница пришла к Абу-аль-Хасану и сказала ему: \"Моя госпожа требует тебя вместе с твоим товарищем\". И Абу-аль-Хасан поднялся и взял с собою Али ибн Беккара, и они пошли во дворец Харуна ар-Рашида.
И невольница ввела их в комнату и посадила, и они немного побеседовали. И вдруг перед ними поставили столы, и они поели и вымыли руки. А затем невольница принесла им вино, и они опьянели.
И после того она велела им подниматься. И они пошли с нею, и невольница ввела их в другую комнату, построенную на четырех столбах. И эта комната была устлана разными подстилками и украшена всевозможными украшениями, точно палата из палат в раю. Оба юноши оторопели, увидав такие редкости, и, пока они смотрели на эти диковины, вдруг появились десять невольниц, словно луны, которые гордо раскачивались, ошеломляя взоры и смущая умы, и встали в ряд, подобные райским гуриям.
А через короткое время вдруг появились другие десять невольниц и приветствовали их обоих. В руках этих невольниц были лютни и инструменты для забавы и радости. И все невольницы сели и настроили струны, и поднялись перед гостями, и играли на лютнях, и пели, и говорили стихи, и каждая из них была искушением для рабов Аллаха.
И пока это происходило, вдруг появилось еще десять невольниц, подобных им: высокогрудые ровесницы, черноглазые, с румяными щеками, сходящимися бровями и мягкими членами, - искушение для богомольцев и услада для взирающих. И на них были всякие разноцветные шелка и одежды, ошеломляющие и искушающие разум. И они встали у дверей, а после них пришли другие десять невольниц, прекраснее их, и на них были красивые одежды, не подходящие ни под какое описание. И невольницы тоже встали у дверей. А потом из дверей вышли двадцать невольниц, среди которых была невольница по имени Шамс-ан-Нахар, подобная луне среди звезд. И она качалась от довольства и изнеженности, опоясанная избытком своих волос. На ней была голубая одежда и шелковый изар с каемками из золота и драгоценных камней, а стан ее охватывал пояс, украшенный всякими драгоценностями.
И она шла, кичливо раскачиваясь, пока не села на ложе. И когда Али ибн Беккар увидал ее, он произнес такие стихи:
\"Из-за этой болезнь моя началась,
И продлилась любовь моя и влюбленность.
Перед нею душа моя, вижу, тает
От любви к ней, и всем видны мои кости\".
А окончив эти стихи, он сказал Абу-аль-Хасану: \"Если бы ты хотел сделать мне добро, то рассказал бы мне об этой красавице. Тогда, прежде чем войти сюда, я укрепил бы свою дуuу и внушил бы ей быть стойкою в том, что ее постигнет\".
И он стал плакать, стонать и жаловаться, а Абу-альХасан отвечал: \"О брат мой, я хотел тебе только добра, по я боялся, что если я скажу тебе заранее, тебя охватит любовь, которая оттолкнет тебя от встречи с ней и встанет между ней и тобою. Успокой же душу и прохлади глаза - она обращает лицо к тебе и добивается встречи с тобою\". - \"Как зовут эту женщину?\" - спросил Али ибн Беккар. И Абу-аль-Хасаy ответил: \"Ее имя Шамс-анНахар, и она из любимиц повелителя правоверных Харуна ар-Рашида, а это место - дворец халифа\".
И Шамс-ан-Нахар села и стала рассматривать прелести Али ибн Беккара, и он - тоже рассматривал ее красоту, и любовь друг к другу охватила обоих. И Шамс-ан-Нахар велела всем невольницам сесть по местам. И каждая из них села напротив окна, и Шамс-ан-Нахар велела им петь, и одна из невольниц взяла лютню и произнесла:
\"Ты послание второй раз пришли,
И ответ возьми ты открыто свой.
Пред тобой, о царь дивной прелести,
Я стою, на страсть свою жалуясь.
О владыка мой, о душа моя,
О жизнь моя драгоценная,
Пожалуй мне поцелуй один
Подари его или дай взаймы!
Я верну его, не лишишься ты
Самого его, - каким был, верну.
А захочешь ты прибавления,
Так возьми его, с душой радостной.
О надевший мне платье гордости,
Будь же счастлив ты в платье радости!\"
И Али ибн Беккар пришел в восторг и сказал ей: \"Прибавь мне еще таких стихов!\" И невольница пошевелила струны и произнесла такое стихотворение:
\"Ты часто далек, о мой любимый,
И глаз научил мой долго плакать.
О счастье очей моих, о радость
Желаний предел моих и веры!
О, сжалься над тем, чьи очи тонут
В слезах опечаленного страстью\".
А когда она окончила свои стихи, Шамс-ан-Нахар сказала другой невольнице: \"Дай нам послушать что-нибудь\". И та затянула напев и произнесла такие стихи:
\"От взоров хмелею я, не винами я пьяна,
И стана его изгиб с собою мой сон увел.
Не тешит меня вино - утешусь лишь кудрями;
Вином не взволнована - чертами лица его,
И волю мою сломил кудрей завиток его,
А то, что одето в плащ, похитило разум мой\".
И когда Шамс-ан-Нахар услышала стихи, произнесенные невольницей, она долго вздыхала, и стихи ей понравились. А потом она велела петь другой невольнице. И та взяла лютню и произнесла:
\"Лицо его светилу неба - соперник,
Вода юности на лице его сочится.
И отметил пух на щеках его два ряда письмен,
И весь смысл любви в них изложен до предела,
Закричала прелесть, лишь только оп повстречался мне:
\"Вот он, расшитый вышивкой Аллаха!\"
А когда она окончила свои стихи, Али ибн Беккар сказал невольнице, бывшей близко от него: \"Скажи ты, о невольница, и дай нам услышать что-нибудь!\" И она взяла лютню и произнесла:
\"Время близости слишком коротко
Для оттяжек этих и игр твоих,
Разлука часто губит нас
Прекрасный так не делает,
Ловите же миг счастья вы
Любви приятен будет час\".
А когда она окончила свои стихи, Али ибн Беккар сопроводил их обильными слезами. При виде его плача, жалоб и стонов Шамс-ан-Нахар загорелась страстью и любовью, и ее погубило увлеченье и безумие любви. И она поднялась с ложа и подошла к дверям покоя, и Али ибн Беккар встал и пошел ей навстречу, и они обнялись и упали без памяти. И невольницы подошли к ним и подняли их и внесли их в покои и обрызгали розовой водой. А когда они очнулись, то не нашли Абу-аль-Хасана, который прятался за краем ложа. \"Где же Абу-аль-Хасан?\" - спросила невольница, и тот показался ей из-за ложа. Шамс-ан-Нахар пожелала ему мира и воскликнула: \"Я прошу Аллаха, чтобы он дал мне возможность наградить тебя, о творец милости!\"
А потом она обратилась к Али ибн Беккару и сказала: \"О господин, любовь я не чувствовала бы вдвойне; но для нас нет ничего иного, кроме стойкости против того, что нас постигло\". - \"О госпожа, - ответил Али ибн Беккар, - встреча с тобою мне приятна, и взгляд на тебя не потушит во мне пламени, и ничто не устранит любви к тебе, овладевшей моим сердцем, кроме гибели моей души\".
И он заплакал\" и слезы бежали по его щеке, словно рассыпанные жемчужины, и, увидев, что он плачет, Шамс-ан-Нахар заплакала с ним вместе. И тогда Абу-альХасан воскликнул: \"Клянусь Аллахом, я дивлюсь вам и недоумеваю! Поистине, то, что происходит, удивительно и диковинно! Вы так плачете, когда вместе, что же будет, когда вы расстанетесь и разлучитесь? Теперь не время печали и плача, - прибавил он, - нет, теперь время быть вместе и радоваться. Веселитесь же и развлекайтесь, но не плачьте!\"
Потом Шамс-ан-Нахар сделала знак одной невольнице, и та ушла и вернулась с прислужницами, которые несли столик с серебряными блюдами, где были всякие роскошные кушанья. И они поставили стол перед ними, и Шамсан-Нахар принялась есть и кормить Али ибн Беккара, и они ели, пока не насытились. А затем столик был убран, и они вымыли руки, и принесли курильницы с разными курениями - алоэ, амброй и неддом, а также принесли кувшины с розовой водой. И они надушились и воскурили благовония, и им принесли подносы из резного золота, где были всевозможные напитки и плоды, свежие и сухие, желательные душе и услаждающие глаз, а после того принесли агатовый таз, полный вина.
И Шамс-ан-Нахар выбрала десять невольниц, которым она велела находиться при них, и десять невольниц из числа певиц, а остальным позволила разойтись. И она приказала невольницам играть на лютне. И они сделали так, как она велела, и одна из них произнесла:
\"Как дух мой, мне дорог тот, кто мне возвратит привет
Со смехом, и вновь придет любовь за отчаяньем.
Руками страстей теперь покров с моих тайн уже спят,
Открыли хулителям, что в сердце моем, они.
И слезы из глаз моих меж мною и им стоят,
Как будто бы слезы глаз со мной влюблены в него\".
А когда она окончила стихи, Шамс-ан-Нахар поднялась и, наполнив кубок, выпила его, а потом она налила кубок и дала его Али ибн Беккару...\"
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сто пятьдесят четвертая ночь
Когда же настала сто пятьдесят четвертая ночь, она сказала: \"Дошло до меня, о счастливый царь, что Шамс-ан-Нахар наполнила кубок и дала его Али ибн Беккару, а потом она велела невольнице петь, и та произнесла такие стихи:
\"Похожи слеза моя, коль льется, и влага вин,
И то же, что в кубке есть, глаза мои льют струей.
Не знаю, клянусь творцом, то око ли льет вино
Струею обильною, иль слезы я пил свои\",
А когда она окончила стихи, Али ибн Беккар выпил свой кубок и возвратил его Шамс-ан-Нахар, а та наполнила его и подала Абу-аль-Хасану, который выпил кубок. А потом она взяла лютню и сказала: \"Никто не будет петь над моим кубком, кроме меня!\" И натянула струны и произнесла такое стихотворение:
\"Диковинных слез струя дрожит на щеках его,
И страсти его огни, пылая, в груди горят.
Он плачет, коль близко вы, боясь отдаления,
И слезы его текут, коль близко вы иль вдали.
И слова другого:
Мы твой выкуп, о кравчий наш, облаченный
Красотою от звезд чела и до пяток.
Солнце светит из рук твоих, и плеяды
Между уст - а над воротом светит месяц.
Твои чаши оставили меня пьяным,
И пускают их в круг ходить твои очи.
Разве в дивном бытии своем не луна ты
В полнолунье, что смерть несет всем влюбленным?
Или бог ты, что жизнь подаст или сгубит
Расставаясь, с кем хочешь ты, и встречаясь?
Все красоты Аллах творил из тебя лишь,
Прелесть ветра из свойств твоих сотворил он.
Не земное созданье ты, но напротив
Вышний ангел, ниспосланный всех создавшим\",
И когда Али ибн Беккар, Абу-аль-Хасан и присутствующие услышали стихи Шамс-ан-Нахар, они едва не улетели от восторга. И они стали играть и смеяться, и когда Это было так, вдруг приблизилась невольница, дрожащая от страха, и сказала: \"О госпожа, слуги халифа у двери. Это Афиф и Масрур и Марджан и другие евнухи, которых я не знаю\". И, услышав эти слова, невольницы чуть не умерли от испуга, но Шамс-ан-Нахар засмеялась и сказала: \"Не бойтесь!\"
И потом она приказала невольнице: \"Отвечай им, пока мы не выйдем отсюда\". И велела запереть двери и опустить над дверями занавески. И, заперев дверь в комнату, она вышла через потайную дверь в сад, и села на свое ложе, и приказала невольнице растирать себе ноги, а другим невольницам она велела разойтись по своим местам. И потом она приказала оставшейся девушке позвать тех, кто был у двери, чтобы они вошли, и вошел Масрур и те, кто был с ним, а было их двадцать, с мечами в руках. Они приветствовали Шамс-ан-Нахар, и она спросила их: \"Зачем вы пришли?\" И евнухи ответили: \"Повелитель правоверных приветствует тебя. Он стосковался, не видя тебя, и передает тебе, что у него было сегодня торжество и большое веселье и он хочет, чтобы в завершение радости ты была с ним в этот час. Ты ли придешь к нему, или он придет к тебе?\"
И Шамс-ан-Нахар поднялась и поцеловала землю и сказала: \"Слушаю и повинуюсь приказу повелителя правоверных!\" И затем она велела призвать надсмотрщиц и девушек и, когда они пришли, сделала вид, что собирается поступить так, как повелел халиф. А ее помещение было готово для приема халифа, и она сказала евнухам: \"Идите к повелителю правоверных и передайте ему, что я ожидаю его после того, как приготовлю для него ковры и нужные вещи\".
И евнухи поспешно отправились к повелителю правоверных, а что касается Шамс-ан-Нахар, то она сняла с себя одежды и, выйдя к своему возлюбленному Али ибн Беккару, прижала его к груди и попрощалась с ним. И он горько заплакал и сказал: \"О госпожа, это прощание - причина моей гибели и гибели моей души, но я прошу Аллаха, чтобы он наделил меня стойкостью в любви, которою он испытал меня\". - \"Клянусь Аллахом, - отвечала Шамс-ан-Нахар, - никто не подвергнется гибели, кроме меня! Ты выйдешь на рынок и встретишься с теми, кто тебя утешит, и будешь охранен, и страсть твоя будет скрыта, а я подвергнусь заботам и тяготам и не найду никого, кто бы утешил меня, тем более что я обещала халифу встретиться с ним. Быть может, меня постигнет из-за этого большая опасность, так как я тоскую по тебе и люблю тебя и в тебя влюблена и печалюсь о разлуке с тобою. Каким языком я буду петь и с каким сердцем явлюсь к халифу? Какими словами буду я беседовать с повелителем правоверных и какими глазами взгляну на место, где тебя нет? Как я буду на пиру, где тебя не будет, и с удовольствием буду ли я пить вино, когда тебя нет?\" И Абу-аль-Хасан сказал ей: \"Не смущайся и терпи и не будь небрежна, разделяя трапезу с повелителем правоверных сегодня вечером. Не выказывай ему невнимание и будь стойкой!\"
И пока они разговаривали, пришла невольница и сказала: \"О госпожа, пришли слуги халифа!\" И Шамс-анНахар поднялась на ноги и сказала невольнице: \"Возьми Абу-аль-Хасана и его товарища и отправляйся с ними в верхнюю светлицу, которая выходит в сад, и оставь их там, пока не наступит темнота, а потом ухитрись какнибудь их вывести\".
И невольница взяла их и привела в светлицу и, заперев дверь, ушла своей дорогой, а они оба сели и стали смотреть в сад.
И вдруг пришел халиф, предшествуемый почти сотнею евнухов с мечами в руках, и вокруг него было двадцать невольниц, точно луны, и на них были самые роскошные, какие есть, одежды, и на голове у каждой из них был венец, окаймленный жемчугами и яхонтами, и все они держали в руках зажженные свечи. И халиф шел посреди них, а они окружали его со всех сторон, и перед ним шли Масрур и Афиф и Васиф, а он шествовал среди них, покачиваясь.
И Шамс-ан-Нахар и невольницы, бывшие с нею, поднялись и встретили халифа у ворот сада, целуя перед ним землю, и они до тех пор шли перед ним, пока не сели на ложе, а невольницы и евнухи, бывшие в саду, все встали перед ним. И явились прекрасные девушки и прислужницы, неся в руках зажженные свечи, благовония, курения и музыкальные инструменты, а царь приказал певицам сесть, и они сели по своим местам. И Шамс-анНахар пришла и села на скамеечку, рядом с ложем халифа, и стала разговаривать с ним, и при всем этом Абуаль-Хасан и Али ибн Беккар смотрели и слушали, а халиф не видел их.
А потом халиф принялся шутить и играть с Шамс-анНахар, и они наслаждались и радовались, и царь велел открыть помещение, и его открыли и распахнули окна и зажгли свечи, и там стало светло, как днем.
А затем евнухи стали переносить посуду для питья. \"И я увидел такую посуду и такие редкости, - говорил Абу-аль-Хасан, - каких не видывали мои глаза. Это была посуда из золота, серебра и прочих драгоценных металлов и камней, которых нет сил описать, и мне даже представлялось, что я во сне - так я был ошеломлен тем, что видел\".
Что же касается Али ибн Беккара, то с того времени, как с ним рассталась Шамс-ан-Нахар, он лежал на земле от сильной страсти и любви. А очнувшись, он стал смотреть на эти вещи, которым не найти равных, и сказал Абу-аль-Хасану: \"О брат мой, я боюсь, что халиф нас увидит или узнает о нас, и больше всего я боюсь за тебя, а что до меня, то про себя я знаю, что я погиб несомненно, и гибель моя от одной лишь любви и страсти и чрезмерного увлечения и любовного безумия и оттого, что я расстался с любимою после сближения. Но я надеюсь, что Аллах освободит нас из этой западни\".
И Али ибн Беккар с Абу-аль-Хасаном до тех пор смотрели на халифа и на то, как он веселится, пока приготовления к пиру не были закончены. А потом халиф обратился к одной из невольниц и сказал: \"Подавай, о Гарам, самую волнующую музыку, какую знаешь\". И невольница взяла лютню и, настроив ее, произнесла:
\"Сильна бедуинки страсть, родными покинутой,
По иве томящейся и мирте Аравии.
Увидевши путников, огнями любви она
Костер обеспечит им, слезами бурдюк нальет.
И все ж не сильней любви к тому, кого я люблю,
По грешной считает он меня за любовь мою\".
И когда Шамс-ан-Нахар услышала эти стихи, она склонилась со скамеечки, на которой сидела, и упала на землю без памяти и исчезла из мира. И невольницы встали и подняли ее, и когда Али ибн Беккар увидел это из светлицы, он упал без чувств. И Абу-аль-Хасан сказал: \"Поистине, судьба разделила страсть между вами поровну!\"
И когда они разговаривали, вдруг пришла к ним та невольница, что привела их в светлицу, и сказала: \"О Абу-альХасан, поднимайся с своим товарищем и уходите: мир стал тесен для нас, и боюсь, что халиф узнает про вас. Если вы не уйдете сей же час, мы умерли!\" - \"А как может этот молодец уйти со мной, когда у него нет сил встать?\" - спросил Абу-аль-Хасан, и девушка принялась брызгать на Али ибн Беккара розовой водой, и он очнулся от обморока.
И тогда Абу-аль-Хасан поднял его, а невольница его поддерживала, и они спустились с ним из светлицы и немного прошли. А потом невольница открыла маленькую железную дверь и вывела через нее Абу-аль-Хасана и Али ибн Беккара, и они увидели скамейку на берегу Тигра и сели. И невольница захлопала в ладоши, и к ней подъехал человек в маленьком челноке, и она сказала ему: \"Возьми этих юношей и доставь их на другой берег\". И они сели в челнок. И когда человек начал грести и они отдалились от сада, Али ибн Беккар посмотрел на дворец халифа, сад и беседку и простился с ними таким двустишием:
\"Прощаясь, протягивал я руку ослабшую
Другая рука была на сердце, под пеплом,
Последним не будет пусть свидание это нам,
И пищей последнею не будет та пища\".
А затем невольница сказала матросу: \"Поторопись с ними\". И тот стал грести, ускоряя ход, а невольница была с ними...\"
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сто пятьдесят пятая ночь
Когда же настала сто пятьдесят пятая ночь, она сказала: \"Дошло до меня, о счастливый царь, что матрос стад грести, направляясь к другому берегу, а невольница была с ними. И они пересекли реку в этом месте и переправились на другой берег и вышли на берег и пошли. И невольница попрощалась с ними и сказала: \"Я хотела не расставаться с вами, но я не могу идти дальше\".
И потом невольница вернулась, а что касается Али ибн Беккара, то он свалился и упал перед Абу-аль-Хасаном и не мог встать. \"Это место не надежное, и мы можем опасаться, что погибнем здесь из-за воров и разбойников и детей беззакония\", - сказал ему Абу-аль-Хасан, и Али ибн Беккар поднялся и немного прошел, но не мог идти.
А у Абу-аль-Хасана были в этой стороне друзья, и он направился к верному человеку, с которым был дружен, и постучал к нему в дверь. И этот человек поспешно вышел к нему и, увидя обоих, сказал им: \"Добро пожаловать!\" - и ввел их в свое жилище. Он усадил их и стал с ними разговаривать и спросил их, где они были, и Абу-аль-Хасан сказал: \"Мы вышли в такое время, так как с одним человеком я вел дела, и за ним остались мои деньги. До меня дошло, что он хочет уехать с моим добром, и я вышел сегодня вечером и направился к нему. Я сдружился с этим моим товарищем, Али ибн Беккаром, и мы пришли сюда, думая, что, может быть, увидим его, но он спрятался, и мы его не видали. И мы вернулись с пустыми руками без ничего, и нам было тяжело возвращаться в такое время ночи, и мы не знали, куда нам пойти, и пришли к тебе, зная твою дружбу и твои прекрасные обычаи\". - \"Добро пожаловать, привет вам!\" - ответил хозяин дома и постарался выказать им уважение, и они провели у него остаток ночи.
Когда же настало утро, они вышли от него и продолжали идти, пока не достигли города. Они вошли в город и прошли мимо дома Абу-аль-Хасана, и тот принялся заклинать своего друга Ади ибн Беккара и привел его к себе домой. Они прилегли немного на постель, а проснувшись, Абу-аль-Хасан приказал своим слугам устлать дом роскошными коврами. И они это сделали.
А потом Абу-аль-Хасан сказал про себя: \"Я обязательно должен утешить юношу и развлечь его, ведь я лучше, чем кто-нибудь другой, знаю, каково ему\".
И Абу-аль-Хасан приказал подать воды для Али ибн Беккара, и принесли воды, и Али поднялся и совершил омовение и обязательные молитвы, которые он пропустил за день и за вечер, а потом он сел и стал развлекаться разговором с Абу-аль-Хасаном. И когда Абу-аль-Хасан увидел это, он подошел к нему и сказал: \"О господин, в твоем положении лучше всего тебе остаться сегодня вечером у меня, чтобы расправилась твоя грудь и рассеялась охватившая тебя печаль и тоска. Повеселись с нами, - может быть, горение твоего сердца успокоится\". - \"Поступай, о брат мой, как тебе вздумается, - ответил Али ибн Беккар. - Я, во всяком случае, не спасусь от того, что меня постигло; делай же то, что делаешь\".
И Абу-аль-Хасан поднялся и позвал своих слуг и вызвал своих близких друзей. Он послал за певицами и музыкантами, и, когда они пришли, приготовили им кушанья и напитки, и они провели за едой, питьем и весельем остаток этого дня до вечера. А затем зажгли свечи, и между ними заходили чаши дружбы и завязалась беседа, и им стало хорошо, и одна из певиц взяла лютню и произнесла:
\"Стрелою очей меня поразило время,
И был я сражен, и милых я всех оставил.
Упорствовал рок, и стойкость моя ослабла,
А раньше ведь был я верный всему отгадчик\",
И, услышав слова певицы, Али ибн Беккар упал на землю без памяти и пролежал в обмороке, пока не поднялась заря. Когда же заблистал день, Али ибн Беккар очнулся и пожелал уйти к себе домой, и Абу-аль-Хасан не стал его удерживать, боясь плохих последствий. Его слуги привели Али ибн Беккару мула и посадили его, и он сел, а Абу-аль-Хасан с несколькими слугами ехал вместе с ним, пока не привез его домой.
Когда же Али ибн Беккар успокоился в своем доме, Абуаль-Хасан прославил Аллаха за спасение из этой западни и сидел с ним, утешая его. Но Али ибн Беккар не мог владеть собою от сильной страсти и любви. И Абу-аль-Хасан поднялся и, простившись с ним, ушел в свое жилище...\"
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сто пятьдесят шестая ночь
Когда же настала сто пятьдесят шестая ночь, она сказала: \"Дошло до меня, о счастливый царь, что Абу-альХасан простился с Али ибн Беккаром, и тог сказал ему: \"О брат мой, не оставляй меня без вестей\". И Абуаль-Хасан отвечал: \"Слушаю и повинуюсь!\"
А затем Абу-аль-Хасан ушел, и, придя в свою лавку, открыл ее и стал поджидать вестей от Шамс-ан-Нахар, но никто не принес ему ничего. И он провел эту ночь в своем доме, а когда настало утро, он встал и отправился к дому Али ибн Беккара и, придя к нему, нашел его на постели. Его окружали друзья, и врачи были подле него, и каждый из них прописывал ему что-нибудь и щупал ему руку.
Когда же Абу-аль-Хасан вошел и Али увидал его, и улыбнулся, и Абу-аль-Хасан поздоровался с ним и спросил, как он поживает. Он просидел у него, пока люди не вышли, и потом спросил его: \"Что все это значит?\" И Али ибн Беккар отвечал: \"Распространился слух, что я болея, и мои друзья прослышали об этом, и у меня нет силы, которая помогла бы мне встать и ходить, чтобы уличить во лжи тех, кто считает меня больным. Я все время лежу здесь, как ты меня видишь, и мои друзья пришли посетить меня. Но видел ли ты девушку, о брат мой, и слышал ли от нее какие-нибудь вести?\" - \"Я не видел ее с того дня, как расстался с ней на берегу Тигра\", - ответил Абу-альХасан. И потом он сказал: \"О брат мой, берегись позора и оставь этот плач\".
\"О брат мой, я не владею собою, - ответил Али ибн Беккар, а затем он произнес:
На кисти ее есть то, чего я достичь не мог,
Рисунок на коже рук - он стойкость сломил мою.
Стрелы своих глаз она страшилась для рук своих
И вот облачила их в кольчугу сплетенную.
И руку мою взял врач, не зная, и молвил я:
\"Поистине, в сердце боль - пусти ж мою руку ты\".
Кричит она призраку, что был и ушел от нас:
\"Аллах, каково ему? Прибавить иль скрыть не смей\".
Сказал он: \"Он был таков, что если бы жаждал он.
И крикнула б ты: \"Не пей!\" - не стал бы он пить тогда\".
И тут пролила она с нарциссов жемчужины [207]
На розы, и в пурпур рук вонзила градинок ряд\"\"
А окончив свои стихи, он сказал: \"О Абу-аль-Хасан, мне послана беда, от которой я был в безопасности, и пет мне отдыха лучше смерти\". И Абу-аль-Хасан ответил ему: \"Потерпи, может быть Аллах тебя вылечит\".
А затем Абу-аль-Хасан ушел от него и отправился к себе в лавку и открыл ее, и, просидев лишь немного, он увидел, что та невольница подходит к нему и приветствует его. И он ответил на ее приветствие и, взглянув на нее, увидел, что она идет с трепещущим сердцем, озабоченная, и на ней видны следы горести. \"Приют-уют тебе! Как поживает Шамс-ан-Нахар?\" спросил он, и невольница ответила: \"Я расскажу тебе, что с ней, но в каком состоянии Али ибн Беккар?\" И Абу-аль-Хасан рассказал ей обо всем, что было и чем завершилось его дело. И невольница опечалилась и огорчилась и завздыхала, удивляясь этим делам.
А затем она сказала: \"Моя госпожа в еще более удивительном состоянии. Когда вы отправились и ушли, я вернулась, и мое сердце трепетало за вас, и мне не верилось, что вы спасетесь. А вернувшись, я нашла мою госпожу лежащей в беседке, и она не говорила и не отвечала никому, а повелитель правоверных сидел у ее изголовья и не мог никого найти, кто бы ему рассказал о ней, и он не знал, что с ней случилось. А она пролежала без памяти до полуночи, и потом очнулась, и повелитель правоверных спросил ее: \"Что случилось с тобой, о Шамс-ан-Нахар, и что тебя постигло сегодня ночью?\" И, услышав слова халифа, Шамс-ан-Нахар поцеловала ему ноги и воскликнула: \"О повелитель правоверных, да сделает меня Аллах выкупом за тебя! Меня охватило нездоровье, и огонь вспыхнул у меня в теле, и я лишилась чувств из-за моих страданий, и не знаю я, что со мной было\". \"Что ты ела сегодня днем?\" - спросил халиф. И она сказала: \"Я позавтракала чем-то, чего никогда не ела\". А затем она сделала вид, что стала сильнее, и приказала подать чего-нибудь выпить и выпила и после того попросила царя вернуться к веселью. И царь сел на свое ложе в беседке, и помещение было приведено в порядок, и когда я пришла к ней, она спросила меня про вас, и я рассказала ей, что я с вами сделала, и повторила ей стихи, которые сказал на прощанье Али ибн Беккар, и она заплакала, украдкой, и приумолкла. А потом халиф сел и приказал одной из невольниц петь, и она произнесла:
\"Клянусь, не сладка мне жизнь, когда удалились вы,
О, если бы знать я мог, как вам без меня жилось!
И слезы мои теперь могли бы из крови быть,
Коль плакали вы по мне слезами обычными\".
И, услышав эти стихи, моя госпожа упала на скамью без памяти...\"
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сто пятьдесят седьмая ночь
Когда же настала сто пятьдесят седьмая ночь, она сказала: \"Дошло до меня, о счастливый царь, что невольница говорила Абу-аль-Хасану: \"И когда моя госпожа услышала эти стихи, она упала на скамью без памяти, а я схватила ее за руку и побрызгала ей в лицо розовой водой, и когда она очнулась, я сказала ей: \"О госпожа, не срывай покрова с себя и с тех, кого вмещает твой дворец. Ради жизни твоего возлюбленного будь терпелива\". - \"Разве может быть в этом деле что-нибудь хуже смерти? Я ищу ее, и в ней для меня отдых\", - сказала она. И когда мы так разговаривали, одна невольница вдруг пропела слова поэта:
\"Сказали: \"Терпение, быть может, нам отдых даст!\"
Я молвил: \"А как терпеть, когда мы расстались с ним?
Союз укрепил он наш взаимный, и клялся я
Порвать узы стойкости в прощальном объятии\".
А когда невольница кончила свои стихи, моя госпожа упала без памяти, и халиф увидел это и поспешно подошел к пей и велел убрать напитки и чтобы все невольницы воротились в свои комнаты, а сам оставался у нее весь остаток ночи, пока не наступило утро. И повелитель правоверных позвал врачей и лекарей и велел им лечить Шамс-анНахар, не зная, какова ее страсть и любовь, и я осталась с нею, пока мне не показалось, что она поправилась. Вот что меня задержало и помешало прийти к вам. Я оставила у нее много ее приближенных, чьи сердца беспокоятся о ней, и она велела мне пойти к вам, узнать новости об Али ибн Беккаре и вернуться\".
Услышав ее слова, Абу-аль-Хасан удивился и воскликнул: \"Клянусь Аллахом, я рассказал тебе все новости о нем! Возвращайся к твоей госпоже и передай ей привет и уговаривай ее хорошенько быть терпеливой. Побуждай ее к этому и скажи ей: \"Скрывай тайну!\" И передай ей, что я узнал о ее деле и что это дело трудное, где нужна сообразительность\". И невольница поблагодарила Абу-льХасана и ушла.
Вот что было с нею.
Что же касается Абу-аль-Хасана, то он просидел в своей лавке до конца дня, а когда день прошел, он поднялся и, выйдя из своей лавки, запер ее и пришел к дому Али ибн Беккара. Он постучал в дверь, и к нему вышел один из слуг и ввел его. Когда он вошел к Али ибн Беккару, тот улыбнулся и обрадовался его приходу и воскликнул: \"О Абу-аль-Хасан, ты заставил меня тосковать, не придя ко мне сегодня! Моя душа залог за тебя на всю оставшуюся мне жизнь\".
\"Брось эти речи, - ответил Абу-аль-Хасан, - если бы твое исцеление было в моих руках, я бы, право, сделал Это прежде, чем ты бы меня попросил, и если бы тебя можно было выкупить, я выкупил бы тебя своей душой. А сегодня приходила невольница и рассказала, что Шамсан-Нахар не могла прийти в то время, так как у нее был халиф. И невольница мне рассказала обо всем, что было с ее госпожой\".
И Абу-аль-Хасан передал ему все, что он слышал от невольницы, и Али ибн Беккар крайне опечалился и заплакал, а затем он обратился к Абу-аль-Хасану и сказал ему: \"Заклинаю тебя Аллахом, о брат мой, помоги мне в моем испытании и научи меня, какую применить хитрость. Прошу тебя, сделай милость и переночуй у меня сегодня ночью, чтобы я мог развлечься с тобою\".
И Абу-аль-Хасан последовал его приказанию и согласился переночевать у него, и они провели вечер разговаривая. А когда спустилась ночь, Али ибн Беккар начал вздыхать и плакать и жаловаться, и затем он пролил слезы и произнес такие стихи:
\"Твой призрак в глазах моих, а имя в устах моих,
А место - в душе моей, так как ты уходишь?
Печалюсь о том лишь я, что жизни проходят дни
И нам не достанется свидание на долю.
И слова другого:
Мой надежный шлем раздробила ты острием очей,
И копьем ты стана пронзила панцирь терпения.
И открыла нам из-под мускуса твоей родинки
Зари камфару, что пронзает амбры глубокий мрак.
Испугавшись, сгрызла кораллы ты свежим жемчугом,
И жемчужины в пруду сахара поселился.
Ты вздохнула горько, и в грудь рукой ты ударила,
След оставив там, и увидел то, что не видел я.
Из коралла перья чернилами - амброй серою
На листке хрустальном пять ровных строчек вывели.
О повязанный мечом истинным, - коль глядит она
Берегись удара очей ее сокрушающих.
И удара ты, о копье носящий, страшись ее,
Если ринется на тебя она с копьем стройности\".
Окончив эти стихи, Али ибн Беккар испустил громкий крик и упал без памяти. И Абу-аль-Хасан подумал, что дух оставил его тело. И он пролежал без сознания, пока не начал восходить день, а потом он очнулся и поговорил с Абу-аль-Хасаном, и Абу-аль-Хасан просидел у него до зари. А после того он поднялся и ушел, и, придя в свою лавку, открыл ее, и вдруг та невольница пришла к нему и остановилась подле него.
И когда Абу-аль-Хасан взглянул на нее, она знаком поздоровалась с ним, и он ответил на ее приветствие, и тогда невольница передала ему привет от своей госпожи и спросила: \"Как поживает Али ибн Беккар?\" - \"О добрая невольница, - ответил Абу-аль-Хасан, - не спрашивай, что с ним и как он сильно влюблен: он не спит ночью и не отдыхает днем, и его изнурила бессонница и одолела тоска, и его положение не обрадует любимого\". И невольница сказала ему: \"Моя госпожа приветствует тебя и его, и она написала ему записку. Ее положение еще хуже, чем его положение. Она отдала мне записку и сказала: \"Не приходи ко мне без ответа и сделай так, как я тебе велела\". И вот она, эта записка, у меня. Не хочешь ли ты отправиться со мною к нему, и мы возьмем у него ответ?\" - \"Слушаю и повинуюсь\", - сказал Абу-аль-Хасан. И затем он запер лавку и, взяв с собою невольницу, вышел с нею оттуда, куда вошел. И они шли до тех пор, пока не достигли дома Али ибн Беккара, и тогда Абу-аль-Хасан оставил невольницу стоять у ворот и вошел...\"
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сто пятьдесят восьмая ночь
Когда же настала сто пятьдесят восьмая ночь, она сказала: \"Дошло до меня, о счастливый царь, что Абу-аль-Хасан пошел с невольницей к дому Али ибн Беккара и, оставив ее у ворот, вошел в дом. И Али ибн Беккар, увидя его, обрадовался, а Абу-аль-Хасан сказал ему: \"Я пришел потому, что такой-то прислал к тебе свою невольницу с запиской, содержащей привет тебе, и он говорит в ней, что не приходит к тебе из-за одного обстоятельства. А невольница стоит у двери. Позволишь ли ты ей войти?\" \"Введите ее!\" - сказал Али. И Абу-аль-Хасан подмигнул ему, что это невольница Шамс-ан-Нахар, и Али ибн Беккар понял знак.
А когда невольница вошла, он поднялся и обрадовался и спросил ее знаками: \"Как поживает твой господин, да исцелит и да излечит его Аллах!\" А она ответила: \"Хорошо!\" А затем вынула записку и подала ее юноше. И Али ибн Беккар взял записку, поцеловал ее и, развернув, прочитал, а потом отдал Абу-аль-Хасану, и тот увидел, что в ней написаны такие стихи:
\"Мой посланный тебе скажет все новости,
Что скажет он, пусть заменит свидание.
Влюбленную в тебя страстно оставил ты,
И бодрствуют неизменно глаза ее.
Я стойкою быть стараюсь в несчастии,
Но тварь отразить не может судьбы удар.
Будь счастлив и не забудь ты души моей,
О, если бы век не скрылся ты с глаз моих!
Взгляни, как ты худ стал телом и болен как,
И знай, каково мне ныне, по тем следам\",
А далее: \"Без пальцев письмо я тебе выводила и без языка с тобою говорила. Говорить если вкратце, глаза мои сна не знают, и сердце мое думы не покидают. И как будто здоровьем вовек я не наслаждалась и с печалью не расставалась, и словно не видела зрелищ красивых и в жизни дней не проводила счастливых. Я как будто из любви сотворена и из

Перепубликация материалов данной коллекции-сказок.
Разрешается только с обязательным проставлением активной ссылки на первоисточник!
© 2015-2023