Сказка № 4669 | Дата: 01.01.1970, 05:33 |
|---|
 Восемьсот пятьдесят первая ночь.
Когда же настала восемьсот пятьдесят первая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Зейн-аль-Мавасиф сказала Масруру: „Если ты занят любовью к нам, скажи нам стихотворение о том, что с нами случилось“. – „С любовью и охотой“, – ответил Масрур и произнёс такую касыду:
«Постой, послушай, что в страсти
К газели сталось со мною:
Я лани стрелой повержен
И взоров выдержал натиск.
Пленён я страстью, клянусь вам,
В любви стеснились уловки,
В кокетливую влюблён я,
Что скрыта стрелами взоров.
Её в саду я увидел,
И стан её был так строен!
«Мир вам!» – я сказал, она так
Ответила: «Мир!»
Услышав, Спросил я: «Как имя?»
Слышу В ответ: «Я – красот корона.
Мне имя – Краса всех качеств».
И молвил я: «Сжалься, сжалься!
Горит во мне страсть, клянусь я.
И любящих нет мне равных!»
Она мне: «Когда ты любишь
И хочешь со мной сближенья,
Я много желаю денег,
Превыше подарков всяких.
Одежд от тебя хочу я
Из шелка, ценой высоких,
И мускуса за ночь страсти
Хочу я четверть кинтара.
Коралл мне нужен и жемчуг,
И редкий и драгоценный.
Хочу серебра и злата
В уборах, ценой высоких».
Явил я благую стойкость,
Хоть сильно горел я страстью,
И близость она дала мне
В ночь месяца молодого.
Хулить меня если станут
Другие мужи, скажу я:
«Прекрасны той девы кудри,
А цвет их – цвет тёмной ночи.
И розы в её ланитах
Горят, как огонь, пылая.
В глазах её меч таится,
А взоры разят стрелою,
Вино в её рту таится,
А взор её – ключ студёный,
И жемчуг в устах блистает,
Как дивное ожерелье.
Прекрасной своей шеей
Газель она нам напомнит,
Бела её грудь, как мрамор,
Соски её – гор вершины.
Живот у неё – весь в складках,
И галией он пропитан.
А ниже одна вещь скрыта,
В которой предел надежды.
Жирна она и мясиста
И так толста, о владыки!
Подобна царей престолу —
К нему я с просьбой явился.
А меж столбов ты увидишь
Возвышенных ряд скамеек.
У этой вещи есть свойства,
Что ум людей изумляют:
Она две губы имеет,
Как мул, она боязлива.
Порою её глаз красен,
А губы – как у верблюда.
И если придёшь к той вещи
Готовым к делу, найдёшь ты
На ощупь её горячей
И силу ты в ней получишь.
Она храбреца прогонит,
Придёт коль на бой он слабым,
А часто на ней увидишь
Изрядную ты бородку.
Не скажет о ней красавец,
Который красив так дивно,
Подобный Красе всех качеств,
Что так во всем совершенна».
Пришёл я к ней как-то ночью
И дивную вкусил сладость,
И ночь, что с нею провёл я,
Затмит все другие ночи.
Пришла заря, и поднялась
Красавица с лунным ликом,
И стан свой она склонила,
Подобно копью прямому,
И, расставаясь, спросила:
«Когда вернутся те ночи?»
И молвил я: «О свет глаза,
Являйся когда захочешь».
И Зейн-аль-Мавасиф пришла от этой касыды в великий восторг, и охватило её крайнее веселье. «О Масрур, – сказала она потом, – приблизилось утро, и остаётся только уходить, из опасения позора». – «С любовью и охотой!» – сказал Масрур и, поднявшись на ноги, пошёл с нею и привёл её к её жилищу, а потом он пошёл к себе домой и провёл ночь, думая о красоте девушки. Когда же наступило утро и засияло светом и заблистало, Масрур приготовил роскошный подарок и принёс его девушке и сел подле неё. И они провели так несколько дней, пребывая в счастливейшей жизни.
А потом, в какой-то день пришло к Зейн-аль-Мавасиф от её мужа письмо, в котором говорилось, что он скоро к ней приедет, и Зейн-аль-Мавасиф сказала про себя: «Да не сохранит его Аллах и да не продлит его жизнь! Когда он к нам приедет, наша жизнь замутится. О, если бы я лишилась надежды его видеть».
И когда пришёл к ней Масрур и начал с ней разговаривать, как обычно, она сказала ему: «О Масрур, пришло к нам письмо от моего мужа, и говорится в нем, что он скоро вернётся из путешествия. Что же нам делать, когда ни один из нас не может жить без другого?» – «Я не знаю, что будет, – ответил Масрур, – и ты осведомленнее и лучше знаешь нрав твоего мужа, тем более что ты одна из самых умных женщин и знаешь хитрости, и ухитришься так, как не могут ухитриться мужчины». – «Это человек тяжёлый, – сказала Зейн-аль-Мавасиф, – и он ревнует женщин своего дома. Но когда он приедет после путешествия и ты услышишь о его приезде, приходи к нему, поздоровайся с ним, сядь с ним рядом и скажи ему: „О брат мой, я москательщик“, – и купи у него каких-нибудь москательных товаров. Приди к нему несколько раз и затягивай с ним разговоры, и что бы он тебе ни приказал – не перечь ему, и, может быть, то, что я придумаю, будет подходящим». И Масрур отвечал: «Слушаю и повинуюсь!» И потом он вышел от неё, и запылал в его сердце огонь любви.
А когда муж Зейн-аль-Мавасиф приехал домой, она обрадовалась его приезду и сказала ему: «Добро пожаловать!» – и приветствовала его. И её муж посмотрел ей в лицо и увидел на нем желтизну. (А Зейн-аль-Мавасиф вымыла лицо шафраном и проделала над ним какие-то женские хитрости.) И он спросил её, что с ней, и Зейналь-Мавасиф ответила, что она с невольницами больна со времени его отъезда, и сказала: «Наши сердца были заняты мыслью о тебе из-за твоего долгого отсутствия». И она стала ему жаловаться на тяжесть разлуки и плакать проливными слезами и говорила: «Если бы с тобой был товарищ, моё сердце не несло бы всей этой заботы. Заклинаю тебя Аллахом, о господин мой, не езди больше без товарища и не прерывай о себе сведений, чтобы я была за тебя спокойна сердцем и душой…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Восемьсот пятьдесят вторая ночь.
Когда же настала восемьсот пятьдесят вторая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда Зейн-аль-Мавасиф сказала своему мужу: „Не езди больше без товарища и не прерывай сведений о себе, чтобы я была спокойна за тебя и сердцем и душой“, – он ответил ей: „С любовью и охотой! Поистине, твоё приказание правильно, и твоё мнение верно. Твоя жизнь дорога моему сердцу, и будет лишь то, что ты хочешь“.
И затем он пошёл к себе в лавку, и отпер её, и сел продавать на рынке. И когда он был у себя в лавке, вдруг подошёл Масрур и пожелал ему мира и, сев с ним рядом, начал ему говорить: «Да продлит Аллах твою жизнь!» И он посидел, беседуя с ним, некоторое время, а затем вытащил мешок, развязал его и, вынув оттуда золота, дал его мужу Зейн-аль-Мавасиф и сказал: «Дай мне на эти динары разных москательных товаров, чтобы я продал их в своей лавке». И муж её отвечал: «Слушаю и повинуюсь!» – и дал ему то, что он потребовал. И Масрур заходил к нему так несколько дней подряд, и муж Зейн-аль-Мавасиф обратился к нему и сказал: «Мне нужен человек, чтобы вступить с ним в компанию для торговли». И Масрур ответил: «И мне тоже нужен человек, чтобы вступить с ним в компанию для торговли, так как мой отец был купцом в стране Йеменской и оставил мне большие богатства, и я боюсь, что они пропадут».
И тогда муж Зейн-аль-Мавасиф обратился к нему и сказал: «Не желаешь ли ты стать моим товарищем, и я тоже стану твоим товарищем и приятелем, и другом в путешествии и на месте, и буду учить тебя продавать и покупать, и брать, и отдавать». И Масрур отвечал: «С любовью и охотой!» И еврей взял его и привёл в своё жилище и посадил в проходе, а сам вошёл к своей жене Зейн-аль-Мавасиф и сказал ей: «Я взял одного человека в товарищи и позвал его на угощенье. Приготовь же нам хорошее угощенье». И Зейн-аль-Мавасиф обрадовалась и поняла, что это Масрур, и приготовила роскошный пир и сделала прекрасные кушанья от радости, что пришёл Масрур и что её хитрый замысел удался.
И когда Масрур вошёл в дом мужа Зейн-аль-Мавасиф, тот сказал своей жене: «Выйди со мной к нему, и приветствуй его, и скажи ему: „Ты нас обрадовал!“ Но Зейналь-Мавасиф рассердилась и воскликнула: „Ты ведёшь меня к чужому, постороннему человеку! Прибегаю к Аллаху! Хотя бы ты разрезал меня на кусочки, я не появлюсь перед ним“. – „Почему ты стыдишься? – спросил её муж. – Он христианин, а мы – евреи, и мы будем товарищами“. – „Я не желаю идти к постороннему человеку, которого никогда не видел мой глаз, и я его не знаю“, – ответила Зейн-аль-Мавасиф. И её муж подумал, что она правдива в своих словах.
И он до тех пор обхаживал её, пока она не поднялась. И тогда она завернулась в покрывало, взяла кушанье и вышла к Масруру и приветствовала его. И он склонил голову к земле, словно стесняясь, и купец увидел, что он понурился, и подумал: «Это несомненно постник». И они поели досыта, а потом кушанья убрали и принесли вино, и Зейн-аль-Мавасиф села напротив Масрура и стала смотреть на него, и он смотрел на неё, пока день не прошёл. И Масрур ушёл домой, и в сердце его пылал огонь, а что касается мужа Зейн-аль-Мавасиф, то он все думал о тонком поведении своего товарища и об его красоте.
Когда же наступил вечер, его жена подала ему кушанье, чтобы он поужинал, как обычно. А у него в доме была птица соловей, и, когда он садился есть, эта птица подлетала к нему, и ела вместе с ним, и порхала у него над головой, и эта птица привыкла к Масруру, и порхала над ним всякий раз, как он садился за еду, и когда Масрур ушёл и пришёл её хозяин, птица не узнала его и не приблизилась к нему. И купец стал думать об этой птице и её отдалении от него. Что же касается Зейн-аль-Мавасиф, то она не засыпала, и её сердце было занято Масруром, и продолжалось это на второй вечер и на третий вечер. И еврей понял, в чем дело с его женой, и стал наблюдать за ней, когда её ум был занят, и заподозрил её, а на четвёртую ночь он пробудился в полночь от сна, и услышал, что его жена бормочет во сне и говорит о Масруре, хотя спит в объятиях мужа, и это показалось купцу подозрительным, но он скрыл своё дело.
А когда наступило утро, он пошёл к себе в лавку и сел в ней, и, когда он сидел, вдруг подошёл Масрур и приветствовал его. И купец возвратил ему приветствие и молвил. «Добро пожаловать, брат мой! – И потом сказал: „Я стосковался по тебе“. И он просидел, беседуя с Масруром, некоторое время и затем сказал ему: „Пойдём, о брат мой, в моё жилище и заключим договор о братстве“. И Масрур отвечал: „С любовью и охотой!“
И когда они пошли к дому, еврей пошёл вперёд и рассказал своей жене о приходе Масрура и о том, что он хочет с ним торговать и побрататься, и сказал: «Приготовь нам хорошую комнату и обязательно приходи к нам и посмотри на братанье». – «Заклинаю тебя Аллахом, – сказала ему жена, – не приводи меня к этому постороннему человеку! Нет у меня желания приходить к нему». И её муж промолчал и велел невольницам подавать кушанья и напитки, и затем он позвал птицу соловья, и птица опустилась на колени к Масруру и не узнала своего хозяина. И тогда купец спросил: «О господин, как твоё имя?» И Масрур ответил: «Моё имя Масрур». А дело в том, что жена купца всю ночь произносила во сне это имя. И купец поднял голову и увидел, что его жена смотрит на Масрура и делает ему знаки и указания бровью, и понял он тогда, что хитрость против него удалась. «О господин,
сказал он, – дай мне отсрочку – я приведу сыновей моего брата, чтобы они присутствовали на братанье». – «Делай что тебе вздумается», – ответил Масрур. И муж Зейн-аль-Мавасиф поднялся и вышел из дома и подошёл к той комнате сзади…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Восемьсот пятьдесят третья ночь.
Когда же настала восемьсот пятьдесят третья ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что муж Зейн-аль-Мавасиф сказал Масруру: „Дай мне отсрочку, я приведу сыновей моего брата, чтобы они присутствовали при договоре о братанье между мной и тобой“. И потом он пошёл и подошёл к той комнате сзади и остановился. А в том месте было окно, возвышавшееся над обоими влюблёнными, и купец подошёл к нему и стал на них смотреть, а они его не видели.
И вдруг Зейн-аль-Мавасиф спросила свою невольницу Сукуб: «Куда ушёл твой господин?» И когда девушка ответила: «Он вышел из дома», Зейн-аль-Мавасиф сказала ей: «Запри ворота и заложи их железом. Не отпирай их, пока он не постучится, и сначала уведоми меня». И невольница ответила: «Так и будет». А муж Зейн-аль-Мавасиф, при всем этом, видел их обстоятельства. А потом Зейн-аль-Мавасиф взяла чашу и налила её розовой водой и положила туда тёртого мускуса и подошла к Масруру. И тот поднялся, и пошёл ей навстречу, и воскликнул: «Клянусь Аллахом, твоя слюна слаще этого напитка!» И Зейн-аль-Мавасиф стала его поить, и он поил её, а потом она обрызгала его розовой водой, от темени до ступни, и благоуханье распространилось по всей комнате. И при всем этом, её муж смотрел на них и дивился силе их любви, и его сердце наполнилось гневом из-за того, что он увидел, и его взяла ярость, и он взревновал великою ревностью.
И он подошёл к воротам и увидел, что они заперты, и постучал в них сильным стуком от великого гнева, и невольница сказала: «О госпожа, мой господин пришёл». – «Отопри ему ворота, пусть бы не воротил его Аллах благополучно!» – молвила Зейн-аль-Мавасиф. И Сукуб подошла к воротам и отперла их. «Чего ты запираешь ворота?» – спросил её господин. И она сказала: «В твоё отсутствие они так и были заперты и не отпирались ни ночью, ни днём». – «Ты хорошо сделала, это мне нравится», – молвил её хозяин и вошёл к Масруру, смеясь, и скрыл своё дело и сказал: «О Масрур, уволь нас от братанья на сегодняшний день – мы побратаемся в другой день, не сегодня». – «Слушаю и повинуюсь, делай что тебе вздумается», – ответил Масрур.
И потом он ушёл в своё жилище, а муж Зейн-аль-Мавасиф стал раздумывать о своём деле, не зная, как ему поступить, и его ум был до крайности смутен, и он говорил про себя: «Даже соловей и тот меня не узнал, а невольницы заперли передо мной ворота и склонились к другому». И от великого огорчения он принялся повторять такие стихи:
«Срок долгий провёл Масрур, живя в наслаждении,
И сладость узнал он дней и жизни, что кончилась.
Противится мне судьба и та, кого я люблю,
А сердце моё огнём сильней и сильней горит.
Безоблачна была жизнь с прекрасной и кончилась,
Но все же по-прежнему ты в прелесть её влюблён.
Глаза мои видели всю прелесть красот её,
И сердце моё теперь охвачено страстью к ней.
И долго она меня поила с охотою
Из нежных прекрасных уст вином, когда жаждал я.
Зачем же, о соловей, меня покидаешь ты
И ныне приветствуешь другого влюблённого?
Увидел глазами я дела весьма дивные,
Проснулись мои глаза, а раньше смыкал их сон.
Я видел, что милая сгубила мою любовь
И птица моя теперь летает не надо мной,
Я богом миров клянусь! Захочет когда свой суд
Над тварями он свершить, – немедля вершит его.
Я сделаю то, чего достоин обидчик мой, —
По глупости он моей сближенья достиг с женой».
И когда Зейн-аль-Мавасиф услышала эти стихи, у неё затряслись поджилки, и жёлтым стал цвет её лица, и она спросила свою невольницу: «Слыхала ли ты это стихотворение?» – «Я никогда в жизни не слыхала, чтобы он говорил такие стихи, но пусть себе говорит то, что говорит», – отвечала невольница.
И когда муж Зейн-аль-Мавасиф убедился, что это дело истинное, он начал продавать все, чем владела его рука, и сказал в душе: «Если я не удалю их от родины, они никогда не отступятся от того, что делают». И он продал все свои владения и написал поддельное письмо, а потом он прочитал его своей жене и сказал, что оно пришло от сыновей его дяди и содержит просьбу, чтобы они с женой их посетили». – «А сколько времени мы у них пробудем?» – спросила Зейн-аль-Мавасиф. И её муж сказал: «Двенадцать дней». И она согласилась поехать и спросила: «Брать ли мне с собой кого-нибудь из невольниц?» – «Возьми Хубуб и Сукуб и оставь здесь Хутуб», – ответил её муж. А потом он приготовил для женщин красивые носилки и собрался уезжать. И Зейн-альМавасиф послала сказать Масруру: «Если пройдёт срок, о котором мы условились, и мы не вернёмся, знай, что муж сделал с нами хитрость, и придумал для нас ловушку, и отдалил нас друг от друга. Не забывай же уверений и клятв, которые между нами, – я боюсь его хитрости и коварства».
И её муж приготовился для путешествия, а Зейн-альМавасиф стала плакать и рыдать, и не было ей покоя ни ночью, ни днём. И когда её муж увидел это, он не стал её порицать. И, увидев, что её муж обязательно поедет, Зейн-аль-Мавасиф собрала свои материи и вещи, и сложила все это у своей сестры, и рассказала ей обо всем, что случилось, а потом она попрощалась с нею и вышла от неё плача. И она вернулась к себе домой и увидела, что её муж привёл верблюдов и начал накладывать на них тюки, и он приготовил для Зейн-аль-Мавасиф самого лучшего верблюда. И когда Зейн-аль-Мавасиф увидела, что разлука с Масруром неизбежна, она не знала, как поступить. И случилось, что её муж вышел по какому-то делу, и тогда она подошла к первой двери и написала на ней такие стихи…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Восемьсот пятьдесят четвёртая ночь.
Когда же настала восемьсот пятьдесят четвёртая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда Зейн-аль-Мавасиф увидела, что её муж привёл верблюдов, и поняла, что он уезжает, она не знала, как поступить. И случилось, что её муж вышел по какому-то делу, и тогда она подошла к первой двери и написала на ней такие стихи:
О голубь домашний мой, от нас передай привет
Ты любящего любимым в час расставания.
Скажи ему, что всегда останусь печальной я
И буду жалеть о прежней жизни, столь милой нам.
Любимый мой также ведь все время безумствует,
И также по радости минувшей тоскует он.
Мы в радости провели и счастье не малый срок,
И близостью наслаждались и днём мы с ним.
Но только очнулись мы, раздался над нами крик
Разлучника-ворона: вещал о разлуке он.
Уехали мы, оставив дом наш пустынею.
О, если бы мы жилищ своих не оставили!
И потом она подошла ко второй двери и написала на ней такие стихи:
Аллахом молю, к дверям пришедший, взгляни теперь
На прелесть любимого во тьме и скажи другим,
Что плачу я, вспомнив близость с ним, и скорблю о ней,
И нету конца слезам, во плаче струящимся.
И если не стерпишь ты того, чем убита я,
Покрой эти строки пылью, прахом засыпь их ты.
Питом поезжай в края востока и запада
И будь терпелив – Аллах такие судил дела.
И потом она подошла к третьей двери и написала на ней такие стихи:
Потише, Масрур! Когда ты дом посетишь её,
Ты к двери пройди и строки ты прочитай на ней.
Обет не забудь любви, правдивым ты если был —
Ведь сколько вкусило женщин горечь и сладость дней.
Аллахом молю, Масрур, ты близость к ней не забудь —
Оставила для тебя ведь радости все она.
О, плачь о днях близости и дивной усладе их,
С приходом твоим завесы были отброшены.
Так странствуй же ты за нами в дальних краях, Масрур,
В моря погружайся их и земли их исходи.
Далеко ушли теперь сближения вечера,
Глубокая тьма разлуки свет погасила их.
Аллах, сохрани былые дни – дивна радость их
В прекрасном саду надежд, где рвали мы их цветы!
Зачем не продлились эти дни, как хотела я!
Аллах пожелал, чтоб дни, придя, уходили вновь.
Вернутся ли снова дни, и будем ли вместе мы?
Я буду верна, и дни исполнят тогда обет.
И знай, что дела мирские держит в деснице тот,
Кто чертит в предвечном сроки их на скрижали лба [626].
А потом она заплакала сильным плачем и вернулась в дом, плача и рыдая, и стала она вспоминать то, что прошло, и воскликнула: «Слава Аллаху, который судил нам это!» И затем усилилось её горе из-за разлуки с любимым и оставления родных мест, и она произнесла такие стихи:
«Привет над тобой Аллаха, о опустевший дом!
Окончили дни в тебе теперь свои радости.
О голубь домашний мой, ты плача не прекращай
О той, кто луну свою и месяц покинул вновь.
Потише, Масрур, рыдай, утративши нас теперь;
Лишившись тебя, лишились света глаза мои.
О, если бы видели глаза твои наш отъезд
И пламя в душе моей, все ярче пылавшее!
То время ты не забудь под тенью густой садов,
Что вместе нас видели и скрыли завесою».
И потом Зейн-аль-Мавасиф пошла к своему мужу, и тот поднял её на носилки, которые сделал для неё, и когда Зейн-аль-Мавасиф оказалась на спине верблюда, она произнесла такие стихи:
«Привет над тобою Аллаха, о опустевший дом!
Как долго сносить в тебе пришлось нам несчастия!
О, если б средь стен твоих порвались дни времени
И в пылкой любви моей была бы убита я!
Скорблю я вдали и изнываю по родине,
Любимый, не знаю я, что ныне случилось,
О, если бы знать мне, будет ли возвращение
Такое же ясное, как было нам ясно встарь?»
И её муж сказал ей: «О Зейн-аль-Мавасиф, не печалься о разлуке с твоим жилищем – ты вернёшься в него в скором времени». И он принялся успокаивать её сердце и уговаривать её, и потом они двинулись, и выехали за город, и поехали по дороге, и поняла Зейн-аль-Мавасиф, что разлука действительно совершилась, и показалось ей это тяжким.
А Масрур при всем этом сидел у себя в доме и размышлял о своей любви и своей возлюбленной. И почуяло его сердце разлуку, и он поднялся на ноги в тот же час и минуту и шёл, пока не пришёл к её жилищу, и увидел он, что двери закрыты, и заметил стихи, которые написала Зейн-аль-Мавасиф. И он начал читать надпись на первой двери и, прочитав её, упал на землю без чувств, а очнувшись от обморока, он открыл первую дверь и подошёл ко второй двери и увидел, что написала Зейн-альМавасиф, и на третьей двери также.
И когда он прочитал все эти надписи, его страсть, тоска и любовь успокоились, и он пошёл по её следам, ускоряя шаги, и нагнал караван. И он увидел Зейн-альМавасиф в конце каравана, – а её муж был в начале каравана из-за своих вещей. И, увидев её, Масрур уцепился за носилки, плача и горюя от мучений разлуки, и произнёс такие стихи:
«Если б знать, за какой нас грех поразили
Стрелы дали и долголетней разлуки!
Счастье сердца, пришёл однажды я к дому —
А от страсти сильна была моя горесть —
И увидел, что дом твой пуст и разрушен,
И в любви горевал своей и стонал я.
И спросил о желанной я стены дома:
«Куда скрылась, залогом взяв моё сердце?»
И сказали: «Оставила она дом свой,
И в душе она страсть свою затаила».
Написала ряд строк она на воротах —
Поступают так верные среди тварей».
И когда Зейн-аль-Мавасиф услышала эти стихи, она поняла, что Это Масрур…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Восемьсот пятьдесят пятая ночь.
Когда же настала восемьсот пятьдесят пятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Зейн-аль-Мавасиф, услышав стихи, поняла, что это Масрур, и заплакала вместе со своими невольницами, а потом она сказала: „О Масрур, прошу тебя, ради Аллаха, возвратись назад, чтобы не увидел тебя вместе со мной мой муж“. И, услышав это, Масрур лишился чувств. А когда он очнулся, они простились друг с другом, и Масрур произнёс такие стихи:
«Кричит об отъезде на заре их погонщик
Пред утром, и ветерок несёт его голос.
И вот, оседлав животных, быстро снялись они.
Вперёд караван спешит под пенье вожатых.
И землю благоуханьем со всех сторон обдав,
Они ускоряют ход по ровной долине.
Душой овладев моей в любви, они двинулись,
Следами обманут их я был в это утро.
Соседи! Хотел бы я совсем их не покидать,
И землю я омочил текущей слезою.
О сердце! Что сделала, когда далеко они,
Разлуки рука с душой – того не желал я!»
И Масрур продолжал оставаться вблизи каравана, плача и рыдая, и Зейн-аль-Мавасиф уговаривала его вернуться раньше утра из опасения позора. И Масрур подошёл к носилкам и попрощался с ней ещё раз взглядом, и его покрыло беспамятство на долгое время, а очнувшись, он увидел, что путники уходят. И он обернулся в их сторону и произнёс нараспев такие стихи:
«Коль ветер близости её подует,
Влюблённый сетует на муки страсти.
Вот веет на него дыханием утра,
И он очнулся будто бы на небе.
Лежит больной на ложе он недуга
И плачет кровью слез своих обильных.
Соседи двинулись, и сердце с ними,
Меж путников, погонщиком ведомых.
Клянусь Аллахом, ветер лишь подует,
Как на глазах к нему я устремляюсь».
И потом Масрур вернулся к дому в крайней тоске и увидел, что он покинут любимыми. И Масрур так заплакал, что замочил свою одежду, и его покрыло беспамятство, и душа его чуть не вышла из тела, а очнувшись, он произнёс такие два стиха:
«О сжалься, стан, – унижен я, в позоре,
Худеет тело, и слезы льют струёю.
Подуй на пас их ветра благовонием,
Чтобы душа больная исцелилась».
И когда Масрур вернулся домой, он смутился духом из-за всего этого, и глаза его заплакали, и он пробыл в таком состоянии десять дней.
Вот что было с Масруром. Что же касается Зейн-альМавасиф, то она поняла, что удалась против неё хитрость, и её муж ехал с ней в течение десяти дней, а потом он поселил её в одном из городов. И Зейн-аль-Мавасиф написала Масруру письмо и отдала его своей невольнице Хубуб и сказала ей: «Отошли это письмо Масруру, чтобы он узнал, как удалась против нас хитрость и как еврей нас обманул». И невольница взяла у неё письмо и послала его Масруру. И когда письмо пришло к нему, дело показалось ему тяжким. И он так плакал, что замочил землю, и написал письмо, и послал его Зейн-аль-Мавасиф, заключив его такими двумя стихами:
Если путь мне найти, скажи, к вратам утешенья,
Утешиться как тому, кто в огненном жаре?
Прекрасны как времена, теперь миновавшие!
О, если б из них могли вернуться мгновенья!»
И когда это письмо дошло до Зейн-аль-Мавасиф, она взяла его и прочитала и, отдав его своей невольнице Хубуб, сказала ей: «Скрывай это дело». И муж её понял, что они обмениваются посланиями, и взял Зейн-аль-Мавасиф и её невольницу и проехал с ними расстояние в двадцать дней пути, а потом он поселился с ними в одном из городов.
Вот что было с Зейн-аль-Мавасиф. Что же касается Масрура, то ему перестал быть приятен сон, и не поселялся в нем покой, и не было у него терпения, и когда он был в таком состоянии, в какую-то ночь его глаза задремали, и он увидел во сне, что Зейн-аль-Мавасиф подошла к нему в саду и начала его обнимать. И он пробудился от сна и не увидел её, и его ум улетел, и смутилось его сердце, и глаза его наполнились слезами, и сердце его охватило крайнее волненье, и он произнёс такие стихи:
«Привет той, чей призрак ночью нас посетил во сне,
Тоску взволновав мою и страсть лишь усилив.
И вот пробудился я от сна, весь взволнованный
Видением призрака, пришедшего в грёзах.
Но будет ли правдой сон о той, кого я люблю,
И вылечится ль болезнь любви и недуги?
То руку она мне даст, то крепко прижмёт к груди,
То речью приятною подаст утешенье.
Когда же окончились во сне порицания
И слезы мои глаза навеки покрыли,
Напился я влагой уст её, и казалась мне
Прекрасным вином она, как мускус пахучим.
Дивлюсь я тому, что было в грёзах пронёсшихся, —
Достиг от неё тогда желанной я цели.
Но вот пробудился я от сна, и увидел я,
Что призрака нет, а есть лишь страсть и волненье.
И стал как безумный я, когда увидал её,
И пьяным я сделался, вина не вкусивши.
О ветра дыхание. Аллаха молю, доставь
Привет от тоски моей и мира желанье!
И им ты скажи, тому, кого вы все знаете:
«Превратность судьбы дала испить чашу смерти».
И потом он отправился к её жилищу и не переставал плакать, пока не дошёл до него, и он посмотрел на это место и нашёл его опустевшим, и увидел он перед собой её блистающий призрак, и показалось ему, что её образ стоит перед ним. И загорелись в нем огни и усилились его печали, и он упал, покрытый беспамятством…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Восемьсот пятьдесят шестая ночь.
Когда же настала восемьсот пятьдесят шестая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда Масрур увидал во сне Зейн-аль-Мавасиф, которая его обнимала, он обрадовался до крайней степени, а потом он пробудился от сна и пошёл к её дому и увидел, что дом опустел. И усилились его печали, и он упал, покрытый беспамятством, а очнувшись, он произнёс такие стихи:
«Почуял я бани запах и благовонья их
И с сердцем, взволнованным тоскою, направился,
Со страстью своей борясь, безумный и горестный,
Ко стану, где прелести любимых уж больше нет:
Он хворь мне послал разлуки, страсти и горестей,
И прежнюю дружбу мне напомнил с любимыми».
А окончив свои стихи, он услышал ворона, который каркал возле дома, и заплакал и воскликнул: «Слава Аллаху! Каркает ворон лишь над жилищем покинутым!»
И затем он начал горевать и вздыхать и произнёс такие стихи:
«Над домом любви зачем рыдает так ворон,
А жар мою внутренность клеймит и сжигает?
Грустя о том времени, что быстро прошло в любви,
Пропало напрасно сердце в страсти пучинах.
Я гибну в тоске, и пламя страсти в душе моей,
И письма пишу, но их никто не доставит.
О горе! Как изнурён я телом, а милая
Уехала! Если б знать, вернутся ль те ночи!
О ветер, когда её под утро ты посетишь,
Приветствуй её и встань у дома с приветом».
А у Зейн-аль-Мавасиф была сестра, по имени Насим, и она смотрела на Масрура с высокого места. И, увидев, что он в таком состоянии, она заплакала и опечалилась и произнесла такие стихи:
«Доколь приходить ты будешь в стан, чтобы плакать,
А дом уже с горестью о строившем плачет?
Ведь были в нем радости, пока не уехали
Жильцы, и сияли в нем блестящие солнца.
Где луны, которые тогда восходили в нем?
Превратности свойства их прекрасные стёрли.
Забудь о красавицах, которых любил ты встарь, —
Смотри, не вернутся ль дни опять с ними вместе?
Не будь тебя, из дому жильцы б не уехали,
И ворона ты над ним тогда бы не видел».
И Масрур заплакал сильным плачем, услышав эти слова и поняв нанизанные стихи. А сестра Зейн-аль-Мавасиф знала, какова их любовь, страсть, тоска и безумие, и она сказала Масруру: «Заклинаю тебя Аллахом, о Масрур, держись вдали от этого жилища, чтобы не узнал о тебе кто-нибудь и не подумал, что ты приходишь ради меня. Ты заставил уехать мою сестру и хочешь, чтобы я тоже уехала! Ты ведь знаешь, что, не будь тебя, дом бы не лишился обитателей; утешься же и оставь его. То, что прошло – прошло». И Масрур, услышав эго от её сестры, заплакал сильным плачем и сказал ей: «О Насим, если бы мог летать, я бы, право, полетел с тоски по ней. Как же мне утешиться?» – «Нет для тебя хитрости, кроме терпения», – ответила Насим. И Масрур сказал: «Прошу тебя, ради Аллаха, напиши ей от себя и принеси нам ответ, чтобы моё сердце успокоилось и потух бы огонь, который внутри меня». – «С любовью и удовольствием», – ответила Насим.
И потом она взяла чернильницу и бумагу, и Масрур начал ей описывать, как сильна его тоска и как он борется с муками разлуки, и он говорил: «Это письмо со слов безумного, огорчённого, бедного, разлучённого, к кому не приходит покой ни ночью, ни в час дневной, а напротив, он плачет обильной слезой. Веки от слез у него разболелись, и горести в сердце его разгорелись, печаль его продлилась, и волненье его участилось, как у птицы, что дружка лишилась, и быстро гибель к нему устремилась. О, как в разлуке с тобой я страдаю, о, как о дружбе твоей я вздыхаю! Измучило тело моё похуданье, и ливнем лью слезы я от страданья. И в горах и в равнинах теперь мне тесно, и скажу я от крайней тоски по прелестной:
«Тоска моя по их домам осталась,
И страсть к их обитателям все больше.
И послал я вам повесть долгую о любви моей,
И чашу страсти дал мне выпить кравчий,
По отъезде вашем, когда вдали живёте вы,
Проливают веки потоки слез обильных.
Вожак верблюдов, к становищу ты сверни —
Ведь все сильней пылает моё сердце.
Привет ты мой передай любимой и ей скажи:
«Одни уста твои его излечат».
Погубил его, разлучив с любимой, жестокий рок,
И в сердце он метнул стрелу разлуки.
Передай ты им, что сильна любовь и тоска моя
И разлука с ней, и нет мне утешенья.
И клянусь я вам, моей страстью поклянусь я вам,
Что верен буду клятвам и обетам.
Ни к кому не склонён, и страсти к вам не забыл ведь я.
И как утешится влюблённый страстно?
От меня привет и желанье мира я шлю теперь,
И с мускусом он смешан на бумаге».
И удивилась сестра её Насим красноречью языка Масрура, его прекрасным свойствам и нежности его стихов и сжалилась над ним. Она запечатала письмо благоуханным мускусом, окурила его неддом и амброй и доставила его одному из купцов и сказала ему: «Не отдавай этого никому, кроме моей сестры или её невольницы Хубуб». И купец сказал: «С любовью и охотой!»
И когда письмо дошло до Зейн-аль-Мавасиф, она поняла, что оно продиктовано Масруром, и узнала в нем его душу по тонкости его свойств. И она поцеловала письмо и приложила его к глазам и пролила из-под век слезы и плакала до тех пор, пока её не покрыло беспамятство, а очнувшись, она потребовала чернильницу и бумагу и написала Масруру ответ на письмо, и, описав свою тоску, страсть и волненье и то, как её влечёт к любимым, она пожаловалась ему на своё состояние и на поразившую её любовь к нему…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Восемьсот пятьдесят седьмая ночь.
Когда же настала восемьсот пятьдесят седьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Зейн-аль-Мавасиф написала Масруру ответ на письмо и говорила в нем: „Это письмо – моему господину и владыке моего рабства, и моему повелителю, тайн моих и признаний властителю. – А затем: – Взволновало меня бденье, и усилилось размышленье; вдали от тебя для стойкости места нет, о ты, чья краса затмит солнца и луны свет! Тоска меня истомила, и страсть меня погубила, да и как мне не быть такою, когда я в числе погибающих. О краса здешнего мира и украшение жизни, могут ли тому, чьи прервались дыхания, быть приятны возлияния? Ведь не с живыми он «не с мёртвыми“. И затем она произнесла такие стихи:
«Письмо твоё, о Масрур, желанья усилило.
Аллахом клянусь, забыть, утешиться не могу.
Лишь почерк твой увидала, – члены в тоске мои,
И влагой обильных слез я жажду лишь утолю.
Будь птицей я, я б взлетела тотчас во тьме ночной,
Ни манна, ни перепел теперь не приятны мне.
Запретна мне жизнь теперь, когда удалились вы,
И пламя разлуки я не в силах переносить».
И затем она посыпала письмо тёртым мускусом и амброй и запечатала его, и отослала с одним из купцов, и сказала ему: «Не отдавай его никому, кроме моей сестры Насим». И когда письмо дошло до её сестры Насим, она доставила его Масруру, и Масрур поцеловал письмо и приложил его к глазам и так заплакал, что его покрыло беспамятство.
Вот что было с ними. Что же касается до мужа Зейналь-Мавасиф, то, когда он догадался об их переписке, он стал ездить со своей женой и её невольницей с места на место, и Зейн-аль-Мавасиф сказала ему: «Слава Аллаху! Куда ты с нами едешь и удаляешь нас от родины?» – «Я не остановлюсь, пока не проеду с вами год пути, чтобы не достигали вас послания от Масрура, – ответил её муж. – Я посмотрю, как вы будете брать мои деньги и отдавать их Масруру, и все, что у меня пропало, я возьму от вас, и я посмотрю, поможет ли вам Масрур и сможет ли он освободить вас из моих рук!»
И потом он пошёл к кузнецу и сделал для женщин три железные цепи. Он принёс цепи к ним и снял с них их шёлковые одежды и одел их в одежды из волоса и стал окуривать их серой, а потом он привёл к женщинам кузнеца и сказал ему: «Наложи цепи на ноги этих невольниц». И первою он подвёл Зейн-аль-Мавасиф, и когда кузнец увидел её, его рассудительность исчезла, и он укусил себе пальцы, и ум улетел у него из головы, и усилилась его страсть. «Каков грех этих невольниц?» – спросил он еврея. И тот сказал: «Это мои рабыни, они украли у меня деньги и убежали от меня». – «Да обманет Аллах твоё предположение! – воскликнул кузнец. – Клянусь Аллахом, если бы эта девушка была у кадия кадиев и совершала бы каждый день тысячу проступков, он бы не взыскивал с неё! Да к тому же на ней не видно признаков воровства, и ты не можешь надеть ей на ноги железо».
И он стал просить еврея не надевать на неё цепей и принялся его упрашивать, чтобы он её не заковывал, и когда Зейн-аль-Мавасиф увидела кузнеца, который просил за неё еврея, она сказала: «Прошу тебя, ради Аллаха, не выводи меня к этому чужому мужчине». – «А как же ты выходила к Масруру?» – спросил её еврей. И она не дала ему ответа. И еврей принял ходатайство кузнеца и наложил ей на ноги маленькую цепь, а невольниц заковал в тяжёлые цепи. А тело Зейн-аль-Мавасиф было мягкое и не выносило жёсткого, и она со своими невольницами была все время одета во власяницу, ночью и днём, так что у них похудело тело и изменился цвет лица.
Что же касается кузнеца, то в его сердце запала великая любовь к Зейн-аль-Мавасиф, и он отправился в своё жилище в величайшей горести и начал говорить такие стихи:
«Отсохни твоя рука, кузнец! Заковала ведь
И жилы она и ноги цепью тяжёлою.
Сковал ты цепями ноги нежной владычицы,
Что в людях сотворена, как чудо чудесное.
Коль был бы ты справедлив, браслетов бы не было
Железных на ней – ведь прежде были из золота.
Когда б увидал её красу кадий кадиев,
Он сжалился бы и место дал бы на крес | |
Сказка № 4668 | Дата: 01.01.1970, 05:33 |
|---|
Рассказывают также, что был в древние времена и минувшие века и годы один человек, купец, по имени Масрур, и был этот человек из прекраснейших людей своего времени, с большими деньгами и живший в холе, но только любил он гулять в цветниках и садах и развлекаться любовью к прекрасным женщинам.
И случилось так, что он спал в одну ночь из ночей и увидел во сне, будто он в саду из прекраснейших садов, и в нем четыре птицы, и в числе их – голубка, белая, как начищенное серебро. И купцу понравилась эта голубка, и возникло из-за неё в его сердце великое волнение, а потом он увидел, что к нему спустилась большая птица и вырвала голубку у него из рук, и показалось это ему тяжким. А затем, после этого, он пробудился от сна и не увидел голубки и боролся со своими желаньями до утра.
И он сказал себе: «Непременно пойду сегодня к кому-нибудь, кто растолкует мне этот сон…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Восемьсот сорок шестая ночь.
Когда же настала восемьсот сорок шестая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Масрур-купец, пробудившись от сна, боролся со своими желаньями до утра, а когда настало утро, он сказал себе: „Непременно пойду сегодня к кому-нибудь, кто растолкует мне этот сон!“ И он поднялся и ходил направо и налево, пока не удалился от своего жилища, но не нашёл никого, кто бы ему растолковал этот сон, а затем, после этого, он захотел вернуться к своему жилищу. И когда он шёл по дороге, вдруг пришло ему на ум свернуть к одному дому из домов купцов. А этот дом принадлежал кому-то из богатых, и когда Масрур подошёл к нему, он вдруг услышал звуки стенаний, исходивших из печального сердца, и голос, произносивший такие стихи:
«Подул благовонный ветер с места, где след её, —
Вдыхая его, больной найдёт исцеление.
Стоял у развалин я истёртых и спрашивал,
Давали ответ слезам лишь кости истлевшие.
Я молвил: «О ветерок, Аллахом молю, скажи,
Вернутся ли к этому жилищу дни счастия
И буду ли счастлив я с газелью, склонившей стан —
Ко мне, – с сонных век недуг изнурил меня»
И, услышав этот голос, Масрур заглянул за ворота и увидел сад из прекраснейших садов, в глубине которого была занавеска из красной парчи, окаймлённая жемчугом и драгоценными каменьями, а за занавеской были четыре невольницы, и между ними – девушка ниже пяти пядей за выше четырех пядей, подобная светящей луне и округлому месяцу, с парой насурьмлённых глаз и сходящихся бровей и ртом, подобным печати Сулеймана, а губы и зубы её были точно жемчуг и коралл. И она похищала разум своей красотой, прелестью, стройностью и соразмерностью. И когда Масрур увидел эту девушку, он вошёл в дом и прошёл дальше, пока не дошёл до занавески, и тут девушка подняла голову и посмотрела на него. И Масрур приветствовал её, и она возвратила ему приветствие нежной речью, и когда Масрур взглянул на девушку и всмотрелся в неё, его ум улетел и сердце его пропало. И он посмотрел в сад, а сад был полон жасмина, левкоев, фиалок, роз, апельсинов и всяких, какие бывают с саду, цветов, и все деревья опоясались плодами, и вода лилась вниз из четырех портиков, которые стояли один напротив другого. И Масрур всмотрелся в первый портик и увидел, что вокруг него написаны красным суриком такие два стиха:
О дом, да не войдут в тебя печали,
И время пусть владельца не обманет!
Прекрасен дом, приют дающий гостю,
Когда для гостя станет место тесным!
А потом он всмотрелся во второй портик и увидел, что вокруг него написаны червонным золотом такие стихи:
Блистают пусть на тебе одежды довольства,
Покуда чирикают на дереве птицы.
Пребудут пускай в тебе всегда благовония,
Желания любящих в тебе да свершатся.
И пусть обитатели твои будут радостны,
Покуда блистает рой звёзд быстрых в высотах.
А затем он всмотрелся в третий портик и увидел, что вокруг него написаны синей лазурью такие два стиха:
Пребудь в благоденствии, о дом, и довольстве,
Покуда темнеет ночь и блещут светила.
В воротах твоих входящим счастье даёт приют,
И благо пришедшему твоё изобильно.
А затем он всмотрелся в четвёртый портик и увидел, что вокруг пего написан жёлтой тушью такой стих:
Сад прекрасный, а вот и пруд полноводный —
Место дивно, и наш господь всепрощающ.
А в этом саду были птицы: горлинки, голуби, соловьи и вяхири, и всякая птица пела на свой напев, а девушка покачивалась, красивая, прелестная, стройная и соразмерная, и пленялся ею всяк, кто её видел. «О человек, – сказала она потом, – что дало тебе смелость войти в дом, тебе не принадлежащий, и к девушкам, не принадлежащим тебе, без разрешения их обладателей?» И Масрур ответил: «О госпожа, я увидел этот сад, и мне понравилась красота его зелени, благоухание его цветов и пение его птиц, и я вошёл в него, чтобы в нем погулять с часок времени, а потом я уйду своей дорогой». – «С любовью и охотой!» – молвила девушка.
И когда Масрур-купец услышал её слова и увидел заигрыванье её глаз и стройность её стана, он смутился из-за красоты и прелести девушки и приятности сада и птиц, и его разум улетел. И он растерялся, не зная, что делать, и произнёс такие стихи:
«Появился месяц, красою дивной украшенный,
Среди холмов, цветов и дуновений;
Фиалок, мирт и розы благовония
Дышали ароматом под ветвями.
О сад – он совершенен в дивных качествах,
И все сорта цветов в себе собрал он.
Луна сияет сквозь тень густую ветвей его,
И птицы лучшие поют напевы,
И горлинки, и соловей, и голуби,
А также дрозд тоску мою волнует.
И страсть стоит в душе моей, смущённая
Её прелестью, как смущён хмельной бывает».
И когда Зейн-аль-Мавасиф услышала стихи Масрура, она посмотрела на него взором, оставившим в нем тысячу вздохов, и похитила его разум и сердце. И она ответила на его стихи такими стихами:
«Надежду брось на близость с той, в кого влюблён!
Пресеки желанья, которые питаешь ты!
Брось думать ты, что не в мочь тебе оставить ту,
В кого, среди красавиц, ты влюблён теперь.
Взор глаз моих влюблённым всем беду несёт,
И не тяжко мне. Вот слова мои – сказала я».
И когда Масрур услышал её слова, он решил быть твёрдым и стойким и затаил своё дело в душе и, подумав, сказал про себя: «Нет против беды ничего, кроме терпения». И они проводили так время, пока не налетела ночь, и тогда девушка велела принести столик, и он появился перед ними, уставленный всевозможными кушаньями – перепёлками, птенцами голубей и мясом баранов. И они ели, пока не насытились, и Зейн-аль-Мавасиф велела убрать столы, и их убрали и принесли прибор для омовенья, и они вымыли руки, и затем девушка велела поставить подсвечники, и их поставили, и вставили в них камфарные свечи.
А после этого Зан-аль-Мавасиф сказала: «Клянусь Аллахом, моя грудь стеснилась сегодня вечером, так как у меня жар!» И Масрур воскликнул: «Да расправит Аллах твою грудь и да рассеет твою заботу!» – «О Масрур, – сказала девушка, – я привыкла играть в шахматы. Смыслишь ли ты в них что-нибудь?» – «Да, я в них сведущ», – ответил Масрур. И Зейн-аль-Мавасиф поставила перед ним шахматы, и вдруг оказалось, что доска из чёрного дерева и украшена слоновой костью и у неё поле, меченное ярким золотом, а фигуры из жемчуга и яхонта…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Восемьсот сорок седьмая ночь.
Когда же настала восемьсот сорок седьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что девушка велела принести шахматы, и их принесли, и когда Масрур увидел шахматы, его мысли смутились. И Зейн-аль-Мавасиф обернулась к нему и сказала: „Ты хочешь красные или белые?“ И Масрур ответил: „О владычица красавиц и украшенье утра, возьми ты красные, так как они красивы и подходят для подобной тебе лучше, и оставь мне белые фигуры“. – „Я согласна“, – сказала Зейн-аль-Мавасиф и, взяв красные, расставила их напротив белых и протянула руку к фигурам, передвигаемым в начале поля. И Масрур посмотрел на её пальцы и увидел, что они как будто из теста. И он смутился из-за красоты её пальцев и приятности её черт, и девушка сказала: „О Масрур, не смущайся, терпи и держись стойко“. И Масрур молвил: „О владычица красоты, позорящей луны, когда посмотрит на тебя влюблённый, как будет он терпелив?“
И все это было так, и вдруг она говорит: «Шах умер!» И тут она обыграла его, и поняла Зейн-аль-Мавасиф, что от любви к ней он одержимый. «О Масрур, – сказала она, – я буду играть с тобой только на определённый заклад и известное количество». – «Слушаю и повинуюсь», – ответил Масрур. И девушка молвила: «Поклянись мне, и я поклянусь тебе, что каждый из нас не будет обманывать другого». И когда оба вместе поклялись в этом, она сказала: «О Масрур, если я тебя одолею, я возьму у тебя десять динаров, а если ты меня одолеешь, я не дам тебе ничего». И Масрур подумал, что он её одолеет, и сказал ей: «О госпожа, не нарушай своей клятвы, я вижу, ты сильнее меня в игре». – «Я согласна на это», – ответила девушка.
И они стали играть и обгоняли друг друга пешками, и девушка настигала их ферзями и выстраивала их и связывала с ладьями, и душа её согласилась выставить вперёд коней. А на голове у Зейн-аль-Мавасиф была синяя парчовая перевязь, и она сняла её с головы и обнажила запястье, подобное столбу света, и, пройдясь рукой по красным фигурам, сказала Масруру: «Будь осторожен!» И Масрур оторопел, и улетел его разум, и его сердце пропало, и он посмотрел на стройность девушки и нежность её свойств и смутился, и его охватила растерянность, и он протянул руку к белым, но она потянулась к красным. «О Масрур, где твой разум? Красные – мои, а белые – твои», – сказала девушка. И Масрур воскликнул: «Поистине, тот, кто на тебя смотрит, не владеет своим умом!» И когда Зейн-аль-Мавасиф увидела, в каком Масрур состоянии, она взяла у него белые и дала ему красные, и он сыграл с нею, и она его обыграла.
И Масрур продолжал играть с нею, и она его обыгрывала, и каждый раз он давал ей десять динаров, и Зейналь-Мавасиф поняла, что его отвлекает любовь к ней, и сказала: «О Масрур, ты получишь то, что хочешь, только когда обыграешь меня, как ты условился, и я буду с тобой играть только на сто динаров за каждый раз». – «С любовью и охотой», – сказал Масрур. И девушка стала с ним играть и обыгрывала его и повторяла это, и он всякий раз давал ей сотню динаров, и это продолжалось до утра, и Масрур не обыграл её ни разу. И он поднялся и встал на ноги, и Зейн-аль-Мавасиф спросила: «Что ты хочешь, о Масрур?» – «Я пойду домой и принесу денег. Может быть, я достигну осуществления надежд», – ответил Масрур. И девушка молвила: «Делай что хочешь из того, что тебе вздумалось».
И Масрур пошёл в своё жилище и принёс девушке все деньги, и, придя к ней, он произнёс такие два стиха:
«Привиделась в виденье сна птица мне
В саду приятном, где цветы радостны,
Я птицу ту, явилась лишь, изловил.
Верна мне будь – вот сна того явный смысл».
И когда Масрур пришёл к девушке со всеми своими деньгами, он стал с ней играть, и она обыгрывала его, и он не смог уже выиграть ни одной игры. И так продолжалось три дня, пока она не взяла у него всех его денег, и когда его деньги вышли, она спросила его: «О Масрур, что ты хочешь?» – «Я сыграю с тобой на москательную лавку», – сказал Масрур. «А сколько стоит эта лавка?» – спросила девушка. «Пятьсот динаров», – ответил Масрур. И он сыграл с нею пять раз, и она его обыграла, а потом он стал с ней играть на невольниц, поместья, сады и постройки, и она забрала у него все это, и все, чем он обладал.
А после этого она обратилась к нему и спросила: «Осталось ли у тебя сколько-нибудь денег, чтобы на них играть?» И Масрур ответил: «Клянусь тем, кто ввергнул нас с тобою в сети любви, моя рука не владеет больше ничем из денег или другого – ни малым, ни многим». – «О Масрур, все, что началось с согласия, не должно кончаться раскаянием, – сказала девушка.
Если ты раскаиваешься, возьми твои деньги и уходи от нас своей дорогой, и я сочту тебя свободным передо мною». – «Клянусь тем, кто предопределил нам все эти дела, если бы ты захотела взять мою душу, её было бы мало за твою милость! – воскликнул Масрур. – Я не полюблю никого, кроме тебя». – «О Масрур, – сказала Зейн-аль-Мавасиф, – тогда пойди и приведи судью и свидетелей и запиши на меня все твои владенья и поместья». И Масрур отвечал: «С любовью и охотой!»
И в тот же час и минуту он поднялся и, приведя судью и свидетелей, ввёл их к девушке, и когда судья увидел её, его ум улетел и сердце его продало и его разум взволновался из-за красоты её пальцев. «О госпожа, – воскликнул он, – я напишу свидетельство только с условием, что ты купишь эти поместья, и невольниц, и владенья, и они все окажутся в твоём распоряжении и обладании». – «Мы согласились в этом, напиши мне свидетельство, что собственность Масрура, его невольницы и то, чем владеет его рука, переходят в собственность Зейн-аль-Мавасиф за плату размером в столько-то и столько-то», – сказала Зейн-аль-Мавасиф. И судья написал, и свидетели приложили к этому подписи, и Зейн-аль-Мавасиф взяла свидетельство…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Восемьсот сорок восьмая ночь.
Когда же настала восемьсот сорок восьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда Зейн-аль-Мавасиф взяла у судьи свидетельство, в котором содержалось, что все, что было собственностью Масрура, стало её собственностью, она сказала: „О Масрур, уходи своей дорогой“.
И тогда к нему обратилась её невольница Хубуб и сказала ему: «Скажи нам какое-нибудь стихотворение» И он сказал об игре в шахматы такие стихи:
«Пожалуюсь на судьбу, на все, что случилось, я,
На шахматы, проигрыш и время я сетую,
На любовь к нежной девушке с прекрасной шеею —
Ведь равной ей в людях нет средь жён и среди мужчин.
Стрелу наложила глаз на лук свой прекрасная
И двинула ряды войск, людей побеждающих,
И белых, и красных, и коней поражающих,
И против меня пошла и молвила: «Берегись!»
Презрела она меня, персты свои вытянув
В ночной темноте, такой же, как её волосы.
Чтоб белых моих спасти, не мог я подвинуть их,
И страсть моих слез струю излиться заставила
И пешки, и ферзь её, и башни тяжёлые
Напали, и вспять бежит рать белых разбитая,
Метнула в меня стрелу глаз томных красавица,
И сердце разбито той стрелою моё теперь.
Дала она выбрать мне одно из обоих войск,
И выбрал я белых рать в расчёте на счастие
И молвил: «Вот белых войско – мне подойдёт оно,
Его для себя хочу, а ты возьми красные».
Играли мы на заклад, и так согласился я,
Её же согласия достигнуть я не сумел.
О горесть сердечная, о грусть, о тоска моя!
О близости с девушкой, на месяц похожею!
Душа не горит моя, о нет, не печалится
О землях, и только взгляда жаждет её она!
И стал я растерянным, смущённым, взволнованным,
И рок упрекал за то, что сталось со мною, я.
Спросила она: «Чем ты смущён?» И ответил я:
«О, могут ли пьющие, напившись, стать трезвыми»
О женщина! Ум она похитила стройностью,
Смягчится ль её душа, на камень похожая?
Я молвил, позарившись: «Сегодня возьму её
За проигрыш». Не боялся, не опасался я
И сердцем все время жаждал с нею сближения,
Покуда и так и так не стал разорённым я.
Влюблённый откажется ль от страсти терзающей,
Хотя бы в море тоски совсем погрузился он?
И денег не стало у раба, чтобы тратить их,
Он, пленник любви своей, желанного не достиг».
И Зейн-аль-Мавасиф, услышав эта стихи, подивилась красноречию его языка и сказала: «О Масрур, оставь это безумие, вернись к разуму и уходи своей дорогой. Ты загубил свои деньги и поместья игрой в шахматы и не получил того, что хочешь, и тебе ни с какой стороны не подойти к этому». И Масрур обернулся к Зейн-аль-Мавасиф и сказал ей: «О госпожа, требуй чего хочешь, – тебе будет все, что ты потребуешь. Я принесу тебе это и положу меж твоих рук». – «О Масрур, у тебя не осталось денег», – сказала девушка. И Масрур молвил: «О предел надежд, если у меня нет денег, мне помогут люди». – «Разве станет дарящий просящим дара?» – сказала Зейналь-Мавасиф. И Масрур ответил: «У меня есть близкие и друзья, и чего бы я ни потребовал, они мне дадут». – «Я хочу от тебя, – сказала тогда Зейн-аль-Мавасиф, – четыре мешочка благовонного мускуса, четыре чашки галии, четыре ритля амбры, четыре тысячи динаров и четыреста одежд из вышитой царской парчи. И если ты принесёшь мне, о Масрур, эти вещи, я разрешу тебе сближенье». – «Это для меня легко, о смущающая луны», – ответил Масрур. И затем Масрур вышел от неё, чтобы принести ей то, что она потребовала, а Зейн-аль-Мавасиф послала за ним следом невольницу Хубуб, чтобы та посмотрела, какова ему пена у людей, о которых он ей говорил.
И когда Масрур шёл по улицам города, он вдруг бросил взгляд и увидел вдали Хубуб. Он постоял, пока она не нагнала его, и спросил: «О Хубуб, куда идёшь?» И девушка ответила: «Моя госпожа послала меня за тобой следом для того-то и того-то». И она рассказала ему обо всем, что говорила ей Зейн-аль-Мавасиф, с начала до конца. И тогда Масрур воскликнул: «Клянусь Аллахом, о Хубуб, моя рука не владеет теперь ничем». – «Зачем же ты ей обещал?» – спросила Хубуб. И Масрур ответил: «Сколько обещаний не исполняет давший их, и затягивание дела в любви неизбежно». И, услышав от него это, Хубуб воскликнула: «О Масрур, успокой свою душу и прохлади глаза! Клянусь Аллахом, я буду причиной твоего сближения с ней!»
И затем она оставила его и пошла и шла до тех пор, пока не пришла к своей госпоже. И тогда она заплакала сильным плачем и сказала: «О госпожа моя, клянусь Аллахом, это человек большого сана, уважаемый людьми». И её госпожа молвила: «Нет хитрости против приговора Аллаха великого! Этот человек не нашёл у нас милостивого сердца, так как ты взяли его деньги, и не нашёл у нас любви и жалости в сближении. А если я склонюсь к тому, что он хочет, я боюсь, что дело станет известно». – «О госпожа, – сказала Хубуб, – нам не легко видеть его состояние. Но ведь подле тебя только я и твоя невольница Сукуб. Кто же из нас может заговорить о тебе, раз мы твои невольницы?»
И тут Зейн-аль-Мавасиф склонила на некоторое время голову к земле, и невольницы сказали ей: «О госпожа, наше мнение, что ты должна послать за ним и оказать ему милость. Не позволяй ему просить ни у кого из дурных. О, как горьки просьбы!» И Зейн-аль-Мавасиф вняла словам невольниц и, потребовав чернильницу и бумагу, написала Масруру такие стихи: «Сближенье пришло, Масрур, возрадуйся же тотчас, Когда почернеет ночь, для дела ты приходи, И низких ты не проси дать денег, о юноша:
Была я тогда пьяна, теперь возвратился ум.
Все деньги твои тебе вновь будут возвращены,
И, сверх того, о Масрур, я близость со мною дам.
Ты истинно терпелив, и нежностью встретил ты
Суровость возлюбленной, жестокой неправедно.
«Спеши же насытиться любовью и радуйся,
Небрежен не будь – не то узнает семья о нас.
Пожалуй же к нам скорей, не мешкая приходи,
Вкуси от плода сближенья, мужа покуда нет».
А потом она свернула письмо и отдала его своей невольнице Хубуб, а та взяла его и пошла с ним к Масруру и увидела, что Масрур плачет и произносит такие стихи поэта:
«Пахнуло на сердце мне любви дуновением,
И сердце истерзано чрезмерной заботою.
Сильнее тоска моя с уходом возлюбленных,
Глаза мои залиты потоком бегущих слез.
Мои подозренья таковы, что, открой я их
Камням или скалам твёрдым, быстро смягчились бы.
О, если бы знать, увижу ль то, что мне радостно,
Достанется ль счастье мне достигнуть желанного?
Совьются ль разлуки ночи после возлюбленной,
Избавлюсь ли от того, что сердце пронзило мне?..»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Восемьсот сорок девятая ночь.
Когда же настала восемьсот сорок девятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Масрур, когда усилилось в нем любовное безумие, стал произносить стихи, охваченный сильной страстью. И когда он напевал эти стихи и повторял их, вдруг услышала его Хубуб. И она постучала в ворота, и Масрур поднялся и открыл ей, и она вошла и подала ему письмо. И Масрур взял его и прочитал и спросил: „О Хубуб, какие за тобой вести о твоей госпоже?“ И невольница ответила: „В этом письме заключается то, что избавляет от ответа, так как ты из людей разумных“. И Масрур обрадовался великой радостью и произнёс такие два стиха:
«Вот пришло письмо, и обрадован содержаньем я.
И хотелось бы в глубине души сохранить его.
Лишь сильней любил я, целуя строки письма её,
И казалось мне, что жемчужина скрыта страсти в нем».
И потом он написал письмо, ей в ответ, и отдал его Хубуб, и та взяла его и отнесла Зейн-аль-Мавасиф. И, придя к ней, Хубуб начала ей описывать достоинства Масрура и рассказывать ей об его качествах и великодушии и стала ему помощницей в сближении с Зейн-альМавасиф. И Зейн-аль-Мавасиф сказала ей: «О Хубуб, он мешкает с приходом к нам». – «Поистине, он скоро придёт», – ответила Хубуб. И не закончила она ещё своих слов, как вдруг Масрур пришёл и постучался в ворота. И Хубуб открыла ему и взяла его и привела к своей госпоже Зейн-аль-Мавасиф, и та пожелала ему мира и приветствовала его и посадила с собой рядом.
А затем она сказала своей невольнице Хубуб: «Подай ему одежду из лучших, какие бывают». И Хубуб пошла и принесла одежду, шитую золотом, и Зейн-аль-Мавасиф взяла её и облачила в неё Масрура. И сама она тоже облачилась в платье из роскошнейших одежд и надела на голову сетку из свежего жемчуга, а поверх сетки она повязала парчовую повязку, обшитую жемчугом, драгоценными камнями и яхонтами. И она выпустила из-под повязки два локона, и к каждому локону привязала красный яхонт с меткой яркого золота, и распустила волосы, подобные тёмной ночи, и окурилась алоэ и надушилась мускусом и амброй. И её невольница Хубуб сказала ей: «Да сохранит тебя Аллах от сглаза!» И Зейн-аль-Мавасиф стала ходить, горделиво покачиваясь при каждом шаге, и невольница произнесла такие стихи из дивных своих стихотворений:
«И смутилась ивы ветвь гибкая от шагов её,
И напала взором на любящих, посмотрев, она.
Луна явилась во мраке ночи волос её,
Точно солнце, вдруг осиявшее тень кудрей её.
О, как счастлив тот, с кем почует рядом краса её,
Кто умрёт, клянясь её жизнью, за неё умрёт!»
И Зейн-аль-Мавасиф поблагодарила её, а потом она подошла к Масруру, подобная незакрытой луне. И, увидав её, Масрур поднялся на ноги и воскликнул: «Если моё предположение говорит правду, она не человек, а одна из невест рая». И потом Зейн-аль-Мавасиф велела подать стол, и он появился, и вдруг оказалось, что на краю стола написаны такие стихи:
Сверни с твоей ложкою ты к табору мисок
И всякими насладись жаркими и дичью.
На них перепёлки будут – я их всегда люблю —
И нежные курочки с цыплятами вместе.
Аллахом нам дан кебаб, румянцем гордящийся,
И зелень макаем мы в разбавленный уксус.
Прекрасен молочный рис, куда погружаются
Запястья до самого предела браслетов.
О, горесть души моей о двух рыбных кушаньях
На свежих лепёшечках из плотного теста!
И потом они стали есть и пить, наслаждаться и веселиться. И убрали скатерть кушаний, и подали скатерть вина, и заходили между ними кубки и чаши, и приятно стало им дыханье, и наполнил чашу Масрур и воскликнул: «О та, чей я раб, и кто моя госпожа!» И затем он стал напевать, произнося такие стихи:
«Глазам я дивлюсь моим – наполнить сумеют ли
Себя красотою той, что блещет красой своей?
И ей в её времени не встретишь подобных ты,
По тонкости её свойств и качеств приятности.
Завидует ивы ветвь всегда её гибкости
В одежде, когда идёт она, соразмерная.
Лик светлый её луну смущает во тьме ночной,
И яркий её пробор, как месяц, сияет нам.
Когда по земле пройдёт, летит аромат её,
Как ветер, что средь долин и гор овевает нас»
А когда Масрур окончил свои стихи, Зейн-аль-Мавасиф воскликнула: «О Масрур, всякому, кто крепко держится своей веры и поел нашего хлеба и соли, мы обязаны воздать должное! Брось же думать об этих делах, и я верну тебе все твои владения и все, что мы у тебя взяли». – «О госпожа, – ответил Масрур, – ты свободна от ответа за то, о чем ты говоришь, хотя ты была вероломна в клятве, которая между нами. А я пойду и сделаюсь мусульманином» [625]. И невольница Зейн-аль-Мавасиф, Хубуб, сказала ей: «О госпожа моя, ты молода годами и много знаешь, и я ходатайствую перед тобой именем великого Аллаха. Если ты не послушаешь моего ходатайства и не залечишь моего сердца, я не просплю этой ночи у тебя в доме». – «О Хубуб, – ответила девушка, – будет лишь то, чего ты хочешь. Пойди убери нам заново другую комнату».
И невольница Хубуб поднялась и заново убрала другую комнату, и украсила её, и надушила лучшими благовониями, как хотела и желала, и приготовила кушанья, и принесла вино, и заходили между ними кубки и чаши, и приятно стало им дыхание…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Ночь, дополняющая до восьмисот пятидесяти.
Когда же настала ночь, дополняющая до восьмисот пятидесяти, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что, когда Зейналь-Мавасиф приказала своей невольнице Хубуб заново убрать комнату развлечения, Хубуб поднялась и обновила кушанье и вино, и заходили между ними кубки и чаши, и приятно стало им дыхание. И Зейналь-Мавасиф сказала: „О Масрур, пришло время встречи и сближения, и если ты заботишься о нашей любви, скажи нам стихи с диковинным смыслом“. И Масрур произнёс такую касыду:
Я связан (а в сердце пламя ярким огнём горит)
Верёвкой сближения, в разлуке разорванной,
И страстью к девушке, что сердце разбила мне
И ум мой похитила щекой своей нежною.
Изогнута бровь у пей, и черны глаза её,
Уста её молнию напомнят улыбкою.
Всего прожила она четыре и десять лет,
А слезы мои о ней напомнят дракона кровь.
Увидел её в саду у быстрых потоков я,
С лицом лучше месяца, что в выси плывёт небес,
И встал я, пленённому подобный, почтительно,
И молвил: «Привет Аллаха, о недоступная!»
И мне на привет она охотно ответила
Словами прекрасными, как жемчуг нанизанный.
И речи мои услышав, в миг поняла она
Желанья мои, и сердце стало глухим её.
И молвила дева: «Речи эти не глупость ли?»
И молвил я: «Перестань бранить ты влюблённого!
И если меня ты примешь – дело не трудно мне.
Возлюбленные – как ты, а любящие – как я». —
Увидев, чего хочу, ока улыбнулась мне
И молвила: «Я творцом небес и земли клянусь,
Еврейка я, а еврейство – вера суровая,
А ты к христианам, без сомнения, относишься,
Как, хочешь ты близости – ты веры иной, чем я?
Коль хочешь ты это сделать, – будешь жалеть потом.
Играешь ты верою – дозволено ль то в любви!
И будет упрёками изранен подобный мне.
И вера его носить начнёт во все стороны,
И будешь преступен ты перед верой обоих нас.
И если нас любишь, стань евреем ты по любви
И сделай сближение с другой недозволенным.
И дай на Евангелие ты клятву правдивую,
Что будешь хранить в любви ты тайну, скрывать её.
И я поклянусь на Торе верными клятвами,
Что выполню я обет, который дала тебе».
Поклялся я верою, законом и толком ей,
И сам её клятву дать заставил великую.
И молвил я: «Как зовут тебя, о предел надежд?»
И молвила: «Я краса всех свойств – недоступная».
И вскрикнул я: «О краса всех свойств, я, поистине,
Любовью к тебе охвачен, в страсти безумен я».
Увидел под покрывалом я красоту её,
И сердцем печален стал, и сделался я влюблён.
И долго пред занавеской я умолял её,
И сердцем великая моим овладела страсть.
Увидевши, что со мной и как велика любовь,
Она показала мне сияющий смехом лик.
И ветром сближенья пахнуло от нас тогда,
И веяло мускусом от тела и рук её.
И запах рассеялся повсюду её духов,
И я вино уст узнал, лобзая прекрасный рот.
Нагнулась, как ивы ветвь, в одеждах своих она,
И близость запретная мне стала дозволенной,
И спали мы в близости, и сблизились с нею мы
Объятьем, лобзаньем и влаги смешеньем уст.
Ничто ведь не красит землю, кроме возлюбленной,
С которой ты близок стал, и ею ты властвуешь.
Когда ж засияло утро, встала любимая
Проститься со мной, и лик её затмевал луну.
Прощаясь, она стихи сказала, и по щекам
Нанизаны были капли слез и рассыпаны.
Обет не забуду я Аллаху, покуда жив,
Прекрасную ночь и клятвы ей не забуду я».
И Зейн-аль-Мавасиф пришла в восторг и воскликнула: «О Масрур, как прекрасны твои качества! Пусть не живёт тот, кто с тобой враждует!» И она вошла в комнату и позвала Масрура, и тот вошёл к ней и прижал её к груди, и обнял, и поцеловал, и достиг с ней того, что считал невозможным, и радовался он, получив прекрасную близость. И Зейн-аль-Мавасиф сказала ему: «О Масрур, твои деньги для нас запретны и для тебя дозволены, так как мы стали любящими!» И затем она возвратила ему богатства, которые у него взяла, и спросила: «О Масрур, есть ли у тебя сад, куда мы бы могли прийти погулять?» – «Да, госпожа, – ответил Масрур, – у меня есть сад, которому нет равных».
И Масрур пошёл в своё жилище и приказал невольницам сделать роскошные кушанья и приготовить красивую комнату и великий пир, а потом он позвал Зейн-аль-Мавасиф в своё жилище, и она пришла со своими невольницами. И они начали есть, пить, наслаждаться и веселиться, и заходила между ними чаша, и приятно стало им дыхание, и уединился всяк любящий с любящими, и Зейналь-Мавасиф сказала: «О Масрур, пришло мне на ум тонкое стихотворение, и я хочу сказать его под лютню». – «Скажи его», – молвил Масрур. И девушка взяла в руки лютню и настроила её и, пошевелив струны, запела на прекрасный напев и произнесла такие стихи:
«Склонил меня восторг от звуков нежных,
И сладок был напиток наш с зарёю.
Любовь безумных душу открывает,
И страсть, явившись, рвёт стыда завесы.
И чистых вин тогда прекрасны свойства,
Как солнце, что в руке луны открылось,
В ту ночь, что наслажденье нам приносит.
И радостью стирает пятна горя».
А окончив свои стихи, она сказала: «О Масрур, скажи нам что-нибудь из твоих стихотворений и дай нам насладиться плодами твоих произведений». И Масрур произнёс такое двустишие:
«Мы радовались луне, вино разносившей нам,
И лютни напевам, и в садах находились мы,
Где горлинки пели и качалась ветвь гибкая
Под утро, и в тех садах – желаний моих предел».
А когда он окончил свои стихи, Зейн-аль-Мавасиф сказала ему: «Скажи нам стихотворение о том, что с нами случилось, если ты занят любовью к нам…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
[Перевод: М. А. Салье] | |
Сказка № 4667 | Дата: 01.01.1970, 05:33 |
|---|
Восемьсот сорок вторая ночь.
Когда же настала восемьсот сорок вторая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда Халифа-рыбак взял одну из бумажек, он подал её халифу и сказал: „О флейтист, что мне в ней вышло? Не скрывай ничего“. И халиф взял бумажку в руку, подал её везирю Джафару и сказал: „Читай, что в ней написано!“ И Джафар посмотрел на бумажку и воскликнул: „Нет мощи и силы, кроме как у Аллаха, высокого, великого!“ – „Добрые вести, о Джафар? Что ты в ней увидел?“ – спросил халиф. И Джафар ответил: „О повелитель правоверных, в бумажке оказалось: «Побить рыбака сотней палок!“ И халиф приказал побить его сотней палок.
И его приказание исполнили и побили Халифу сотнею палок, и потом он поднялся, говоря: «Прокляни, Аллах, эту игру, о Отрубяное Брюхо! Разве заточение и побои тоже часть игры?» И Джафар сказал: «О повелитель правоверных, этот бедняга пришёл к реке, и как ему вернуться жаждущим? Мы просим от милости повелителя правоверных, чтобы этот рыбак взял ещё одну бумажку. Может быть, в ней что-нибудь для него выйдет и он уйдёт с этим обратно и будет помощь ему против бедности». – «Клянусь Аллахом, о Джафар, – сказал халиф, – если он возьмёт бумажку и выйдет ему в ней убиение, я непременно убью его, и ты будешь этому причиной». – «Если он умрёт, то отдохнёт», – сказал Джафар. И Халифарыбак воскликнул: «Да не обрадует тебя Аллах вестью о благе! Тесно вам стало, что ли, из-за меня в Багдаде, что вы хотите меня убить?» – «Возьми бумажку и проси решения у великого Аллаха», – сказал ему Джафар.
И рыбак протянул руку и, взяв бумажку, подал её Джафару, и Джафар взял её и, прочитав, молчал. «Что же ты молчишь, о сын Яхьи?» – спросил халиф. И Джафар ответил: «О повелитель правоверных, в бумажке вышло: „Не давать рыбаку ничего“. – „Нет ему у нас надела, – сказал халиф, – скажи ему, чтобы он уходил от моего лица“. – „Заклинаю тебя твоими пречистыми отцами, – сказал Джафар, – дай ему взять третью: может быть, выйдет ему в ней достаток“. – „Пусть возьмёт ещё одну бумажку – и больше ничего“, – сказал халиф. И рыбак протянул руку и взял третью бумажку, и вдруг в ней оказалось: „Дать рыбаку динар!“ И Джафар сказал Халифе-рыбаку: „Я искал для тебя счастья, но не захотел для тебя Аллах ничего, кроме этого динара“. И Халифа воскликнул: „Каждая сотня палок за динар – великое благо, да не сделает Аллах здоровым твоего тела!“ И халиф засмеялся, а Джафар взял Халифу за руку и вышел.
И когда рыбак подошёл к воротам, его увидел евнух Сандаль и сказал ему: «Пойди сюда, о рыбак, пожалуй нам что-нибудь из того, что дал тебе повелитель правоверных, когда он шутил с тобой». – «Клянусь Аллахом, твоя правда, о Рыженький, – отвечал Халифа. – Разве ты хочешь, чтобы я с тобой поделился, о чернокожий? Я съел сотню палок и взял один динар, и ты свободен от ответственности за него!» И он бросил евнуху динар и вышел, и слезы текли по поверхности его щёк. И, увидав его в таком состоянии, евнух понял, что он говорит правду, и вернулся к нему и крикнул слугам, чтобы они привели его обратно. И когда рыбака привели обратно, евнух сунул руку в карман и, вынув оттуда красный кошель, развязал его и вытряхнул, и вдруг в нем оказалось сто золотых динаров. «О рыбак, возьми это золото за твою рыбу и ступай своей дорогой», – сказал евнух. И тут Халифа-рыбак обрадовался и, взяв сотню динаров и динар халифа, вышел, уже забыв о побоях.
И так как Аллах великий желал осуществления того, что было им решено, Халифа-рыбак проходил по рынку невольниц и увидел большой кружок, в котором стояло много народа, и сказал про себя: «Что это за люди?» И он подошёл и прошёл среди людей – купцов и других. А купцы сказали: «Дайте место капитану Зудейту!» [623] И ему дали место, и Халифа посмотрел и видит: стоит старик и перед ним – сундук, и на сундуке сидит евнух, а старик кричит и говорит: «О купцы, о владельцы денег, кто отважится и поспешит что-нибудь дать за этот неведомый сундук из дома Ситт-Зубейды, дочери аль-Касима, жены повелителя правоверных ар-Рашида? По сколько с вас, благослови вас Аллах?»
И один из купцов сказал: «Клянусь Аллахом, это дело опасное! Я скажу слово, и нет на мне за него упрёка: Сундук за мной за двадцать динаров!» И другой сказал: «За пятьдесят динаров!» И купцы набавляли, пока цена не дошла до ста динаров, и зазыватель сказал: «Будет ли от вас добавка, о купцы?» И Халифа-рыбак крикнул: «За мной, за сто динаров и динар!» И когда купцы услышали слова Халифы, они подумали, что он шутит, и засмеялись и сказали: «О евнух, продай Халифе за сто динаров и динар!» – «Клянусь Аллахом, я продам его только ему! – воскликнул евнух. – Бери, о рыбак, да благословит тебя в нем Аллах, и давай золото!» И Халифа вынул золото и отдал его евнуху, и сделка состоялась, а потом евнух роздал это золото, стоя на месте, и вернулся во дворец и осведомил Ситт-Зубейду о том, что он сделал, и она обрадовалась.
А Халифа-рыбак понёс сундук на плече, но не мог его нести из-за его великого веса, и тогда он понёс его на голове. И он пришёл в свою улицу и снял сундук с головы (а он устал) и сел, размышляя о том, что с ним случилось, и стал говорить в душе: «О, если бы знать, что такое в этом сундуке!» И он открыл дверь своего дома и возился с сундуком, пока не внёс его в дом, а потом постарался его открыть, но не смог. И тогда он сказал про себя: «Что случилось с моим умом, что я купил этот сундук? Его непременно надо взломать, и я посмотрю, что есть в нем». И он стал возиться с замком, но не мог его сломать и сказал про себя: «Оставлю его до завтра». И он хотел лечь спать, но не нашёл места, где бы лечь, так как сундук пришёлся как раз по мерке комнаты. И Халифа влез на сундук и лёг на нем и пролежал некоторое время и вдруг слышит: что-то шевелится. И Халифа испугался, и сон убежал от него, и ум его улетел…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Восемьсот сорок третья ночь.
Когда же настала восемьсот сорок третья ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Халифа-рыбак лёг на сундук и пролежал некоторое время и вдруг слышит: что-то шевелится. И Халифа испугался, и его ум улетел, и он встал после сна и сказал: „Похоже, что в нем джинны! Хвала Аллаху, который не дал мне его открыть. Если бы я его открыл, они напали бы на меня в темноте и погубили бы меня, и мне не досталось бы от них добра“.
И потом он вернулся и лёг и вдруг почувствовал, что сундук зашевелился второй раз сильнее, чем первый! И Халифа поднялся на ноги и сказал: «Вот и второй раз, но только это страшно!» И он побежал за светильником, но не нашёл его, а ему не на что было купить светильник, и тогда он вышел из дома и закричал: «О жители улицы!» А большинство жителей улицы спало, и они проснулись от его крика и спросили: «Что с тобой, о Халифа?» И Халифа сказал: «Приходите ко мне со светильником: на меня напали джинны». И над ним посмеялись и дали ему светильник, и он взял его и вошёл в свой дом и, ударив камнем по замку сундука, сломал его и открыл сундук, и вдруг оказалось, что в нем девушка, подобная гурии, и она лежит в сундуке. А её одурманили банджем, и она в эту минуту извергла бандж и очнулась и открыла глаза и, почувствовав, что ей тесно, пошевелилась.
И, увидав её. Халифа подошёл к ней и сказал: «Ради Аллаха, о госпожа, откуда ты?» И девушка открыла глаза и сказала: «Подай мне Ясмин и Нарджис!» – «Здесь есть только тамар-хенна» [624], – ответил рыбак. И девушка пришла в себя и увидела Халифу и спросила: «Что ты такое?» – «А где я?» – спросила она потом. И Халифа ответил: «Ты у меня в доме». – «А разве я не во дворце халифа Харуна ар-Рашида?» – спросила девушка. И рыбак воскликнул: «Какой там ар-Рашид, о бесноватая! Ты всего лишь моя невольница, и сегодня я купил тебя за сто динаров и динар и принёс тебя ко мне домой, и ты лежала в этом сундуке». И, услышав его слова, девушка спросила: «Как твоё имя?» И Халифа ответил: «Моё имя Халифа. С чего это моя звезда стала счастливой, когда я знаю, что моя звезда не такова?» И девушка засмеялась и сказала: «Оставь эти разговоры! Найдётся у тебя что-нибудь поесть?» – «Нет, клянусь Аллахом, и пить тоже нечего! – ответил Халифа. – Клянусь Аллахом, я уже два дня ничего не ел и теперь нуждаюсь в куске». – «Разве у тебя нет денег?» – спросила девушка. И Халифа ответил: «Аллах, сохрани этот сундук, который сделал меня бедным! Я выложил за него все, что имел, и разорился». И девушка засмеялась и сказала: «Пойди попроси для меня у соседей что-нибудь поесть – я голодна».
И Халифа вышел из дому и закричал: «О жители улицы!» А они спали и проснулись и спросили: «Что с тобой, о Халифа». – «О соседи, – ответил Халифа, – я голоден, и мне нечего есть!» И один сосед принёс ему лепёшку, другой – ломоть, третий – кусок сыру, четвёртый – огурец, и пола его платья наполнилась. И он вошёл в дом и положил все это перед девушкой и сказал: «Ешь!» И она засмеялась и сказала: «А как я буду это есть, когда у меня нет кувшина воды, чтобы напиться. Я боюсь подавиться куском и умереть». – «Я наполню для тебя этот кувшин», – сказал Халифа и взял кувшин и вышел на середину улицы и закричал: «Эй, жители улицы!» И его спросили: «Что у тебя за беда сегодня ночью, о Халифа?» И он сказал: «Вы дали мне кушанья, и я поел, по мне захотелось пить – напоите же меня».
И один сосед принёс ему кружку, другой – кувшин, а третий – бутылку, и Халифа наполнил свой кувшин и вошёл в дом и сказал девушке: «О госпожа, не осталось у тебя никаких желаний». – «Правильно, у меня не осталось сейчас никаких желаний», – ответила девушка. И Халифа сказал: «Поговори со мной и расскажи мне твою историю». – «Горе тебе, – воскликнула девушка, – если ты меня не знаешь, то я осведомлю тебя о себе. Я – Кут-аль-Кулуб, невольница халифа Харуна ар-Рашида, и Ситт-Зубейда приревновала ко мне и одурманила меня банджем и положила в этот сундук. Хвала Аллаху, – сказала потом девушка, – что случилось это лёгкое дело и не было другого! Но это произошло со мной только из-за твоего счастья, и ты непременно должен взять у халифа ар-Рашида много денег, которые будут причиной твоего богатства». – «А это не тот ар-Рашид, во дворце которого меня задержали?» – спросил Халифа. И девушка ответила: «Да». И тогда Халифа воскликнул: «Клянусь Аллахом, я не видел никого скупее! Вот флейтист с малым благом и умом. Он побил меня вчера сотнею палок и дал мне один динар, хотя я научил его ловить рыбу и вступил с ним в товарищество, но он обманул меня». – «Брось эти скверные речи и открой глаза, – сказала девушка. – Держи себя пристойно, когда увидишь его следующий раз, и ты достигнешь желаемого».
И когда Халифа услышал её слова, он как будто пробудился, а был спящим, и Аллах снял завесу с его зоркости, ради его счастья. И он ответил девушке: «На голове и на глазах! – и потом сказал: – Во имя Аллаха, ложись спать!» И она поднялась и легла, и Халифа проспал вдали от неё до утра. А утром Кут-аль-Кулуб потребовала у него чернильницу и листок бумаги, и Халифа принёс их. И она написала тому купцу, что был приятелем халифа, и рассказала ему о своих обстоятельствах и обо всем случившемся с нею, а также о том, что она у Халифы-рыбака, который её купил. А потом она отдала бумажку Халифе и сказала: «Возьми эту бумажку и пойди на рынок драгоценных камней. Спроси, где лавка Ибн аль-Кирнаса, ювелира, и отдай ему эту бумажку и ничего не говори». И Халифа сказал: «Слушаю и повинуюсь!»
И он взял бумажку у неё из рук и пошёл на рынок драгоценностей и спросил, где лавка Ибн аль-Кирнаса, и его провели к ней. И Халифа подошёл и приветствовал купца, и тот ответил на его приветствие, но рыбак был презренным в его глазах. «Что тебе нужно?» – спросил он. И Халифа протянул ему бумажку, и купец взял её и не стад читать, так как он думал, что Халифа – нищий и просит милостыню, и сказал одному из своих слуг: «Дай ему полдирхема». – «Мне не нужно милостыни, но прочитай бумажку», – сказал тогда Халифа. И Ибн аль-Кирнас взял бумажку и прочитал её и понял, что на ней написано, и, узнав, что написано на бумажке, он поцеловал её и положил себе на голову…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Восемьсот сорок четвёртая ночь.
Когда же настала восемьсот сорок четвёртая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда Ибн аль-Кирнас прочитал бумажку и понял, что в ней написано, он поцеловал её и положил себе на голову и, поднявшись на ноги, сказал: „О брат мой, где твой дом?“ – „А на что тебе мой дом? Разве ты хочешь пойти туда и украсть мою невольницу?“ – спросил Халифа. „Нет, напротив, я куплю тебе с ней чего-нибудь поесть“, – ответил Ибн аль-Кирнас. И Халифа сказал: „Мой дом в такой-то улице“. – „Прекрасно, пусть не даст тебе Аллах здоровья, о несчастный!“ – сказал Ибн аль-Кирнас. И потом он кликнул двух рабов из своих рабов и сказал им: „Пойдите с этим человеком в лавку Мухсина, менялы, и скажите ему: „О Мухсин, дай этому тысячу золотых динаров!“ А потом возвращайтесь с ним ко мне поскорее“.
И рабы пошли с Халифой в лавку менялы и сказали ему: «О Мухсин, дай этому человеку тысячу золотых динаров!» И Мухсин дал их ему, и Халифа взял деньги и вернулся с рабами к лавке их господина. И они нашли сто сидящим на пегом муле, ценою в тысячу динаров, и невольники и слуги окружали его, а рядом с его мулом был такой же мул, осёдланный и взнузданный. И Ибн аль-Кирнас сказал Халифе: «Во имя Аллаха! Садись на этого мула!» И Халифа воскликнул: «Я не сяду! Клянусь Аллахом, я боюсь, что он меня сбросит!» – «Клянусь Аллахом, ты непременно должен сесть на него», – сказал ему купец Ибн аль-Кирнас. И Халифа подошёл, чтобы сесть на мула, и сел на него задом наперёд и схватил мула за хвост и закричал, и мул сбросил его на землю. И над Халифой стали смеяться, и он поднялся и сказал: «Не говорил ли я тебе: „Я не сяду на этого большого осла!“
И тогда Ибн аль-Кирнас оставил Халифу на рынке и отправился к повелителю правоверных и осведомил его о невольнице, а потом он вернулся и перевёз её в свой дом. А Халифа пошёл домой, чтобы посмотреть на невольницу, и увидел, что жители его улицы собрались и говорят: «Сегодня Халифа совсем перепуган. Посмотреть бы, откуда у него эта невольница». И кто-то сказал: «Это сумасшедший сводник! Может быть, он нашёл её на дороге, пьяную, и понёс её и принёс в свой дом, и он скрылся только потому, что знает свой грех».
И когда они разговаривали, вдруг подошёл к ним Халифа, и ему сказали: «Каково тебе, о бедняга? Разве ты не знаешь, что с тобой случилось?» – «Нет, клянусь Аллахом», – ответил Халифа. И ему сказали: «Сейчас пришли невольники и взяли твою невольницу, которую ты украл, и они искали тебя, но не нашли». – «Как – взяли мою невольницу?» – спросил Халифа. И кто-то сказал:
«Если бы ты попался, тебя бы убили». Но Халифа не обратил на этих людей внимания, а вернулся бегом в лавку Ибн аль-Кирнаса и увидел, что он выезжает, и воскликнул: «Клянусь Аллахом, это нехорошо! Ты отвлёк меня и послал твоих невольников, и они взяли мою невольницу». – «О бесноватый, пойди сюда и молчи!» – ответил Ибн аль-Кирнас. И потом он взял его с собой и привёл к красиво построенному дому и вошёл с ним туда, и Халифа увидал, что девушка сидит там на золотом ложе и вокруг неё десять невольниц, подобных лунам. И когда Ибн аль-Кирнас увидел эту девушку, он поцеловал землю между её руками, и Кут-аль-Кулуб спросила его: «Что ты сделал с моим новым господином, который купил меня за все, что имел?» И Ибн аль-Кирнас ответил: «О госпожа, я дал ему тысячу золотых динаров». И он рассказал ей историю Халифы с начала до конца, и девушка засмеялась и сказала: «Не взыскивай с него – он человек простой, – и потом она сказала: – Вот ещё тысяча динаров в подарок ему от меня. И если захочет Аллах великий, он возьмёт от халифа то, что его обогатит».
И когда они разговаривали, вдруг пришёл евнух от халифа, требуя Кут-аль-Кулуб, так как халиф узнал, что она в доме Ибн аль-Кирнаса, и, узнав это, не мог ждать её и приказал её привести. И когда Кут-аль-Кулуб пошла к нему, она взяла с собой Халифу и шла до тех пор, пока не пришла к халифу, а придя к нему, девушка поцеловала землю меж его руками. И халиф поднялся для неё и пожелал ей мира и приветствовал её и спросил, каковы были её обстоятельства с тем, кто её купил, и девушка сказала: «Это человек, которого зовут Халифа-рыбак, и вон он стоит у двери. Он мне рассказывал, что у него есть с владыкой нашим, повелителем правоверных, счёты из-за товарищества по рыбной ловли, в которое они вступили». – «Он стоит здесь?» – спросил халиф. И девушка отвечала: «Да!»
И тогда халиф приказал привести его, и рыбак явился и поцеловал землю меж рук халифа и пожелал ему вечной славы и благоденствия. И халиф удивился рыбаку и посмеялся над ним и сказал: «О рыбак, разве ты правда был вчера моим товарищем?» И Халифа понял слова повелителя правоверных и ободрил своё сердце и укрепил душу и сказал: «Клянусь тем, кто пожаловал тебе халифат после сына твоего дяди, я не знаю, в чем состояло это товарищество. Мне пришлось только смотреть и говорить». И затем он повторил ему все, что с ним случилось, от начала до конца, и халиф начал смеяться, а потом Халифа рассказал ему историю с евнухом и то, что у него с ним случилось: как евнух дал ему сто динаров, сверх динара, который он получил от халифа, и рассказал ему также, как он пошёл на рынок и купил сундук за сто динаров и динар, не зная, что в нем находится, и рассказал ему всю историю с начала до конца. И халиф посмеялся над рыбаком, и расправилась у него грудь, и он воскликнул: «Мы сделаем так, как ты хочешь, о приводящий достояние к его обладателю!»
И Халифа умолк, а после этого халиф велел выдать ему пятьдесят тысяч динаров золотом и роскошную одежду, из одеяний великих халифов, и мула и подарил ему рабов из числа чёрных, которые прислуживали ему. И стал Халифа как бы одним из царей, существовавших в это время.
Что же касается халифа, то он обрадовался прибытию своей невольницы и понял, что все это – дела Ситт-Зубейды, дочери его дяди…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Восемьсот сорок пятая ночь.
Когда же настала восемьсот сорок пятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что халиф обрадовался возвращению Кут-аль-Кулуб и понял, что все это – дела Ситт-Зубейды, дочери его дяди, и велик стал его гнев на неё, и он оставил её на некоторое время и не входил к ней и не имел к ней склонности.
И когда Ситт-Зубейда убедилась в ртом, её охватила из-за гнева халифа большая забота, и цвет её лица пожелтел после румянца, и когда ей стало невмоготу терпеть, она послала к сыну своего дяди, повелителю правоверных, извиняясь перед ним и признавая свою вину, и произнесла в письме такие стихи:
«Я склонна к тому, чтобы, как прежде, простили вы,
Чтоб горести и печаль во мне погасить мою.
Владыки, о, сжальтесь же над крайнею страстью вы, —
Того, что уж вынесла от вас я, достаточно.
Терпение кончилось, как нет вас, любимые,
Смутили вы в жизни то, что было безоблачно.
Мне жизнь, если верны вы обетам останетесь,
Мне смерть, если верности мне дать не согласны вы.
Допустим, что я в грехе виновна – простите же,
Аллахом клянусь, сколь мил любимый, когда простит!
И когда дошло послание Ситт-Зубейды до повелителя правоверных, тот прочитал его и понял, что Ситт-Зубейда призналась в своей вине и прислала письмо и извинялась перед ним в том, что сделала, и сказал про себя: «Поистине, Аллах прощает грехи полностью, он есть всепрощающий, милосердый». И он послал ей ответ на её послание, содержавший прощение и извинение и отпущение того, что прошло, и охватила Зубейду из-за этою великая радость. А потом халиф назначил Халифе-рыбаку на каждый месяц пятьдесят динаров жалованья, и оказался он у халифа на великом положении и высоком месте, в уважении и почёте.
И Халифа поцеловал землю меж рук повелителя правоверных, собираясь выходить, и вышел, горделиво выступая. И когда он подошёл к воротам, его увидел евнух, который дал ему сто динаров, и узнал его и спросил: «О рыбак, откуда у тебя все это?» И Халифа рассказал ему, что с ним случилось, с начала до конца, и евнух обрадовался, так как это он был причиной его обогащения, и сказал: «Не дашь ли ты мне награды из тех денег, что оказались у тебя?» И Халифа положил руку в карман и, вынув из него кошель с тысячью золотых динаров, протянул его евнуху. И евнух сказал ему: «Возьми твои деньги, да благословит тебя в них Аллах!» И он очень удивился великодушию Халифы и щедрости его души, несмотря на его бедность. И Халифа ушёл от евнуха и поехал на муле, за круп которого держались его слуги, и ехал до тех пор, пока не приехал в хан, а народ смотрел на него и дивился доставшемуся Халифе величию. И люди подошли к нему, когда он сошёл с мула, и спросили его о причине такого счастья, и Халифа рассказал им о том, что с ним случилось, с начала до конца. И он купил дом с красивыми колоннами и потратил на него много денег, так что он стал совершенен по качествам, и зажил в этом доме, произнося такие два стиха:
«Взгляни на дом, – похож на дом счастья он,
Он гонит грусть, и хворого лечит он.
Построен был для высших лишь этот дом,
И благо в нем присутствует всякий час».
И когда Халифа расположился в своём доме, он посватался к девушке из дочерей знатных жителей города – одной из прекрасных девушек. И он вошёл к ней, и досталось ему крайнее наслаждение и великое счастье и удовольствие, и жил он в великом благоденствии и полном счастии. И когда он увидал себя в таком благоденствии, он возблагодарил Аллаха – слава ему и величие! – за дарованное ему изобильное благо и сменяющие друг друга благодеяния. И стал он восхвалять своего владыку хвалой благодарного, напевая слова поэта:
«Хвала тебе, о господь, чья милость сменяется
Другою и щедрость чья на всех разливается,
Хвала от меня тебе – прими от меня хвалу,
Я помню твои щедроты, блага и милости.
Ты был ко мне щедр, и добр, и кроток, и милостив,
И благо ты сделал мне, и вот вспоминаю я.
Все люди, мы знаем, льют из моря щедрот твоих,
И ты помогаешь им в минуту несчастия.
Господь наш, ты даровал нам вечное счастье
И милостью залил нас, о грех мне прощающий,
Во славу пришедшего к нам, людям, по милости
Пророка преславного, правдивого, чистого,
Его да благословит Аллах, да хранит его,
С помощниками, с семьёй, паломник пока идёт,
А также сподвижников преславных, достойнейших,
Разумных, пока поют на дереве птицы все».
И потом Халифа стал посещать халифа Харуна ар-Рашида и находил у него приязнь, и ар-Рашид осыпал его своими милостями и щедротами. И Халифа жил в полнейшем счастии, радости, величии и наслаждении, пользуясь великим благоденствием и возраставшим возвышением, хорошей, приятной жизнью и чистым наслаждением, угодным Аллаху, пока не пришла Разрушительница наслаждений и Разлучительница собраний. Да будет же слава тому, кому присуще величие и вечность, кто всегда жив и никогда не умирает!
[Перевод: М. А. Салье] | |
Сказка № 4666 | Дата: 01.01.1970, 05:33 |
|---|
Восемьсот тридцать шестая ночь.
Когда же настала восемьсот тридцать шестая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Халифа-рыбак положил сотню динаров в карман, взял корзину, палку и сеть и пошёл к реке Тигру.
Он закинул в неё сеть и потянул её, но для него ничего не поднялось, и тогда он перешёл с этого места на другое место и закинул там сеть, но для него ничего не поднялось. И он переходил с места на место, пока не отдалился от города на расстояние половины дня пути, и тебе закидывал сеть, по ничего для него не поднималось. И тогда он сказал в душе: «Клянусь Аллахом, я брошу сеть в воду ещё только этот раз. Либо будет, либо пет!» И он бросил сеть с великой решимостью от сильного гнева, и мешок, в котором была сотня динаров, вылетел из его воротника, упал посреди реки и исчез, увлекаемый силой течения. И Халифа бросил из рук сеть, обнажился от одежды и, оставив её на берегу, пырнул за мешком, и он нырял и выплывал около сотни раз, пока его силы не ослабели, и он одурел и не нашёл этого мешка.
И когда Халифа отчаялся наши его, он вышел на берег и увидел только палку, сеть и корзину. И он начал искать свою одежду, но не нашёл и следа её. И тогда он сказал себе: «Правильно говорится в поговорке: „Паломничество не завершено без сношения с верблюдом“. И он развернул сеть и завернулся в неё и, взяв в руки палку, поставил корзину на плечо, и пошёл, и понёсся, как распалённый верблюд, и, бегая направо и налево, взад и вперёд, взлохмаченный, покрытый пылью, точно взбунтовавшийся ифрит, когда он вырвется из Сулеймановой тюрьмы.
Вот что было с Халифов рыбаком.
Что же касается халифа Харуна Рашида, то у него был приятель ювелир, которого звали Ибн аль-Кирнас, и все люди, купцы, посредники и маклера знали, что Ибаль-Кирнас – купец халифа, и все, что продавали в городе Багдаде и других местах из драгоценных вещей, не продавали раньше, чем покажут ему, и в том числе невольников и невольниц. И когда этот купец, то есть Ибаль-Кирнас, сидел в один день из дней в своей лавке, вдруг подошёл к нему староста посредников, и с ним была невольница, подобной которой не видели видящие. И была она до пределов красива, прекрасна, стройна и соразмерна, и в числе её достоинств было то, что она была осведомлена во всех науках и искусствах, нанизывала стихи и играла на всех музыкальных инструментах. И купил её Ибн аль-Кирнас, ювелир, за пять тысяч динаров золотом и одел её на тысячу динаров и привёл её к повелителю правоверных. И эта невольница провела подле него ночь, и халиф испытывал её во всех науках и во всех искусствах и увидел, что она сведуща во всех науках и ремёслах, и нет ей, в её век, равной. А было ей имя Кут-аль-Кулуб, и была она такова, как сказал поэт:
Я взгляд возвращаю к ней, откроет когда лицо,
Она ж уклоняется от взора повторно.
Газель назад наклонит шеей, коль обернётся к нам.
Газели, как сказано, назад смотрят часто.
Но где этому до слов другого:
На помощь от смертного, чью гибкость покажут нам
Высокие, стройные самхарские копья,
Печальны его глаза, пушок его шелковист,
И в сердце больною от любви его место.
А когда наступило утро, халиф Харун ар-Рашид послал за Ибн аль-Кирнасом, ювелиром, и когда тот явился, назначил ему десять тысяч динаров в уплату за эту невольницу. И сердце халифа стало занято этой невольницей, названной Кут-аль-Кулуб, и он оставил Ситт-Зубейду, дочь аль-Касима (а она была дочерью его дяди) и оставил всех любимиц и просидел целый месяц, выходя от этой невольницы только на пятничную молитву, а затем он тотчас же возвращался к ней.
И это стало тревожным для вельмож правления, и они пожаловались на это дело везирю Джафару Барманиду. И везирь выждал, пока не наступил день пятницы, и вошёл в соборную мечеть, и встретился с повелителем правоверных, и стал ему рассказывать все, какие ему встречались диковинные истории, связанные с любовью, чтобы выведать, что с ним такое. И халиф сказал ему: «О Джафар, клянусь Аллахом, это дело случилось со мной не по доброй моей воле, но моё сердце завязло в сети любви, и я не знаю, что делать». – «Знай, о повелитель правоверных, – ответил Джафар, – что эта твоя любимица, Кут-аль-Кулуб, стала тебе подвластна и сделалась одной из твоих служанок, а чем владеет рука, того не хочет душа. Я скажу тебе ещё и другую вещь: самое лучшее, чем похваляются цари и царевичи, это охота и облава и уменье пользоваться случаем и веселиться. И если ты так сделаешь, ты, может быть, отвлечёшься от неё, а может быть, ты её забудешь». – «Прекрасно то, что ты сказал, о Джафар, – воскликнул халиф. – Поедем сейчас же, сию же минуту на охоту».
И когда кончилась пятничная молитва, они вышли из мечети и в тот же час и минуту сели и поехали на охоту и ловлю…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Восемьсот тридцать седьмая ночь.
Когда же настала восемьсот тридцать седьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что халиф Харун ар-Рашид отправился с Джафаром па охоту и ловлю, и они поехали и достигли пустыни. И повелитель правоверных и везирь Джафар ехали верхом на мулах, и они занялись беседой, и войско опередило их.
А их палил зной, и ар-Рашид сказал: «О Джафар, мной овладела сильная жажда». А потом ар-Рашид напряг зрение и увидел какую-то фигуру на высокой куче и спросил везиря: «Видишь ли ты то, что я вижу?» – «Да, о повелитель правоверных, – ответил везирь, – я вижу какую-то фигуру на высокой куче, и это либо сторож сада, либо сторож огорода, и при всех обстоятельствах в той стороне не может не быть воды. Я поеду к нему и принесу тебе от него воды», – сказал потом везирь. Но ар-Рашид молвил: «Мой мул быстрее твоего мула. Постой здесь, из-за войска, а я поеду сам, напьюсь у этого человека и вернусь».
И ар-Рашид погнал своего мула, и мул помчался, как ветер в полёте или вода в потоке, и нёсся до тех пор, пока не достиг этой фигуры во мгновение ока. И оказалось, что фигура – не кто иной, как Халифа-рыбак.
И ар-Рашид увидел, что он голый и завернулся в сеть и глаза его так покраснели, что стали, как огненные факелы, и облик его был ужасен, и стан изгибался, и он был взлохмаченный, запылённый, точно ифрит или лев.
И ар-Рашид пожелал ему мира, и Халифа возвратил ему пожелание, разъярённый, и его дыхание пылало огнём.
И ар-Рашид спросил его: «О человек, есть у тебя немного воды?» – «Эй, ты, – отвечал Халифа, – слепой ты, что ли, или бесноватый? Вот тебе река Тигр – она за этой кучей».
И ар-Рашид зашёл за кучу и спустился к реке Тигру, и напился и напоил мула, а затем он тотчас же и в ту же минуту поднялся и, вернувшись к Халифе-рыбаку, спросил его: «Чего это ты, о человек, стоишь здесь, и каково твоё ремесло?» – «Этот вопрос удивительней и диковинней, чем твой вопрос про воду, – ответил Халифа. – Разве ты не видишь принадлежности моего ремесла у меня на плече?» – «Ты как будто рыбак», – сказал ар-Рашид. «Да», – молвил Халифа. И ар-Рашид спросил:
«А где же твой халат, где твоя повязка, где твой пояс и где твоя одежда?» А вещи, что пропали у Халифы, были подобны тем, которые назвал ему халиф, одна к одной.
И, услышав от халифа эти слова, Халифа подумал, что это он взял его вещи на берегу реки, и в тот же час и минуту спустился с кучи, быстрее разящей молнии и, схватив мула халифа за узду, сказал ему: «О человек, подай мне мои вещи и брось играть и шутить!» И халиф воскликнул: «Клянусь Аллахом, я не видал твоих вещей и не знаю их!» А у ар-Рашида были большие щеки и маленький рот, и Халифа сказал ему: «Может быть, ты по ремеслу певец или флейтист? Но подай мне мою одежду по-хорошему, а не то я буду бить тебя этой палкой, пока ты не обольёшься и не замараешь себе одежду».
И халиф, увидав палку Халифа-рыбака и его превосходство над ним, сказал себе: «Клянусь Аллахом, я не вынесу от этого безумного нищего и пол-удара такой палкой!» А на ар-Рашид с был атласный кафтан, и он снял его и сказал Халифе: «О человек, возьми этот кафтан вместо твоей одежды». И Халифа взял его и повертел в руках и сказал: «Моя одежда стоит десяти таких, как этот пёстрый халат». – «Надень его пока, а я принесу тебе твою одежду», – сказал ар-Рашид. И Халифа взял кафтан и надел его и увидел, что он ему длинен. А у Халифы был нож, привязанный к ушку корзины, и он взял его и обрезал полы кафтана примерно на треть, так что он стал доходить ему ниже колен, и обернулся к ар-Рашиду и сказал ему: «Ради достоинства Аллаха, о флейтист, расскажи мне, сколько тебе полагается каждый месяц жалованья от твоего господина за искусство играть на флейте?» – «Моё жалованье каждый месяц – десять динаров золотом», – сказал халиф. И Халифа воскликнул: «Клянусь Аллахом, о бедняга, ты обременил меня твоей заботой! Клянусь Аллахом, эти десять динаров я зарабатываю каждый день! Хочешь быть со мной, у меня в услужении? Я научу тебя искусству ловить и стану делиться с тобой заработком, так что ты каждый день будешь работать на пять динаров и сделаешься моим слугой, и я буду защищать тебя от твоего господина этой палкой». – «Я согласен на это», – молвил ар-Рашид. И Халифа сказал: «Сойди теперь со спины ослицы и привяжи её, чтоб она помогала нам возить рыбу, и пойди сюда – я научу тебя ловить сейчас же».
И ар-Рашид сошёл со своего мула и, привязав его, заткнул полы платья вокруг пояса, и Халифа сказал ему:
«О флейтист, возьми сеть вот так, положи её на руку вот так и закинь её в реку Тигр вот так». И ар-Рашид укрепил своё сердце и сделал так, как показал ему Халифа, и закинул сеть в реку Тигр и потянул её, но не мог вытянуть. И Халифа подошёл к нему и стал её тянуть, но оба не смогли её вытянуть. «О злосчастный флейтист, – сказал тогда Халифа, – если я в первый раз взял твой кафтан вместо моей одежды, то на этот раз я возьму у тебя ослицу за мою сеть, если увижу, что она разорвалась, и буду бить тебя палкой, пока ты не обольёшься и не обделаешься». – «Потянем с тобой вместе», – сказал ар-Рашид. И оба потянули и смогли вытянуть эту сеть только с трудом, и, вытянув её, они посмотрели и вдруг видят: она полна рыбы всех сортов и всевозможных цветов…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Восемьсот тридцать восьмая ночь.
Когда же настала восемьсот тридцать восьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда Халифа-рыбак вытянул сеть вместе с халифом, они увидели, что она полна рыбы всех сортов, и Халифа сказал: „Клянусь Аллахом, о флейтист, ты скверный, но если ты будешь усердно заниматься рыбной ловлей, то станешь великим рыбаком. Правильно будет, чтобы ты сел на твою ослицу, поехал на рынок и привёз пару корзин; а я посторожу рыбу, пока ты не приедешь, и мы с тобой нагрузив её на спину твоей ослицы. У меня есть весы и гири и все, что нам нужно, и мы возьмём все это с собой, и ты должен будешь только держать весы и получать деньги. У нас рыбы на двадцать динаров. Поторопись же привести корзины и не мешкай“. И халиф отвечал: „Слушаю и повинуюсь!“ – и оставил рыбака и оставил рыбу и погнал своего мула в крайней радости. И он до тех пор смеялся из-за того, что случилось у него с рыбаком, пока не приехал к Джафару.
И, увидав его, Джафар сказал: «О повелитель правоверных, наверное, когда ты поехал пить, ты нашёл хороший сад и вошёл туда и погулял там один?» И, услышав слова Джафара, ар-Рашид засмеялся. И все Бармакиды поднялись и поцеловали землю меж его рук и сказали: «О повелитель правоверных, да увековечит Аллах над тобой радости и да уничтожит над тобой огорчения! Какова причина того, что ты задержался, когда поехал пить, и что с тобой случилось?» – «Со мной случилась диковинная история и весёлое, удивительное дело», – ответил халиф. И затем он рассказал им историю с Халифой-рыбаком и рассказал о том, что у него с ним случилось, как Халифа ему сказал: «Ты украл мою одежду», и как он отдал ему свой кафтан и рыбак обрезал кафтан, увидав, что он длинный.
«Клянусь Аллахом, о повелитель правоверных, – сказал Джафар, – у меня было на уме попросить у тебя этот кафтан! Но я сейчас поеду к этому рыбаку и куплю у него кафтан!» – «Клянусь Аллахом, он отрезал треть кафтана со стороны подола и погубил его! – воскликнул халиф. – Но я устал, о Джафар, от ловли в реке, так как я наловил много рыбы и она на берегу реки, у моего хозяина Халифы, который стоит там и ждёт, пока я вернусь, захватив для него две корзины и с ними резак. А потом я пойду с ним на рынок, и мы продадим рыбу и поделим плату за неё». – «О повелитель правоверных, – сказал Джафар, – а я приведу вам того, кто будет у вас покупать». – «О Джафар, – воскликнул халиф, – клянусь моими пречистыми отцами, всякому, кто принесёт мне рыбину из рыбы, что лежат перед Халифой, который научил меня ловить, я дам за неё золотой динар!»
И глашатай кликнул клич среди свиты: «Идите покупать рыбу повелителя правоверных!» И невольники пошли и направились к берегу реки. И когда Халифа ждал, что повелитель правоверных принесёт ему корзины, невольники вдруг ринулись на него, точно орлы, и схватили рыбу и стали класть её в платки, шитые золотом, и начали из-за неё драться. И Халифа воскликнул: «Нет сомнения, что эта рыба – райская рыба!» – и взял две рыбины в правую руку и две рыбины в левую руку и вошёл в воду по горло и стал кричат: «Аллах! Ради этой рыбы пусть твой раб-флейтист, мой товарищ, сейчас же придёт!»
И вдруг подошёл к нему один негр. А этот негр был начальником всех негров, что были у халифа, и он отстал от невольников, потому что его конь остановился на дороге помочиться. И когда этот негр подъехал к Халифе, он увидел, что рыбы не осталось нисколько – ни мало, си много. Он посмотрел направо и налево и увидал, что Халифа-рыбак стоит в воде с рыбой и сказал: «Эй, рыбак, пойди сюда». – «Уходи без лишних слов», – ответил рыбак. И евнух подошёл к нему и сказал: «Подай сюда эту рыбу, а я дам тебе деньги». – «Разве у тебя мало ума? – сказал Халифа-рыбак евнуху. – Я её не продаю». И евнух вытащил дубинку, и Халифа закричал: «Не бей, несчастный! Награда лучше дубинки!» А потом он бросил ему рыбу, и евнух взял её и положил в платок и сунул руку в карман, но не нашёл там ни одного дирхема. «О рыбак, – сказал тогда негр, – твоя доля злосчастная: клянусь Аллахом, со мной нет нисколько денег. Но завтра приходи в халифский дворец и скажи: „Проведите меня к евнуху Сандалю“, и слуги приведут тебя ко мне, и когда ты придёшь ко мне туда, тебе достанется то, в чем будет тебе счастье, и ты возьмёшь это и уйдёшь своей дорогой!» И Халифа воскликнул: «Сегодня благословенный день, и благодать его была видна с самого начала». А потом он положил сеть на плечо и шёл, пока не вошёл в Багдад, и прошёл по рынкам, и люди увидели па нем одежду халифа и стали смотреть на него.
И Халифа вошёл в свою улицу, а лавка портного повелителя правоверных была у ворот этой улицы, и портной увидал Халифу-рыбака в халате, который стоил тысячу динаров и принадлежал к одеждам халифа, и сказал: «О Халифа, откуда у тебя эта фарджия?» [621] – «А ты чего болтаешь? – ответил Халифа. – Я взял её у того, кого я научил ловить рыбу, и он стал моим слугой, и я простил его и не отрубил ему руки, так как он украл у меня одежду и дал мне этот кафтан вместо неё». И портной понял, что халиф проходил мимо рыбака, когда тот ловил рыбу, и пошутил с ним и дал ему эту фарджию…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Восемьсот тридцать девятая ночь.
Когда же настала восемьсот тридцать девятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что портной понял, что ха лиф проходил мимо Халифы-рыбака, когда тот ловил рыбу, и пошутил с ним и дал ему эту фарджию, и рыбак отправился домой, и вот то, что с ним было.
Что же касается халифа Харуна ар-Рашида, то он по ехал на охоту и ловлю, только чтобы отвлечься от невольницы Кут-аль-Кулуб. А когда Зубейда услышала об этой невольнице и о том, что халиф ею увлёкся, её охватила ревность, которая охватывает женщин, и она отказалась от пищи и питья и рассталась со сладостью сна и стала выжидать отсутствия халифа или его отъезда, чтобы расставить Кут-аль-Кулуб сети козней. И, узнав, что халиф выехал на охоту и ловлю, она приказала невольницам устлать дворец коврами и умножила украшения и роскошь и поставила кушанья и сладости и приготовила в число всего этого фарфоровое блюдо с самой лучшей, какая бывает, халвой и положила в неё банджа, примешав его к ней. И потом она приказала кому-то из евнухов сходить за невольницей Кут-аль-Кулуб и позвать её к трапезе Ситт-Зубейды, дочери аль-Касима, жены повелителя правоверных, и сказать: «Жена повелителя правоверных пила сегодня лекарство, а она слышала, что ты хорошо поешь, и хочет видеть чтонибудь из твоего искусства». И невольница отвечала: «Слушаю и повинуюсь Аллаху и Ситт-Зубейде!» И в тот же час и минуту она поднялась, не зная, что скрыто для неё в неведомом, и, взяв нужные ей инструменты, пошла с евнухом и шла до тех пор, пока не вошла к СиттЗубейде.
И, войдя к ней, она поцеловала землю меж её руками множество раз и поднялась на ноги и сказала: «Привет высокой завесе и неприступному величию, отпрыску Аббасидов и члену семьи пророка – да приведёт тебя Аллах к преуспеянию и миру на дни и на годы!» – и стала между других невольниц и евнухов. И тогда СиттЗубейда подняла к ней голову и взглянула на её красоту И прелесть, и она увидала девушку с овальными щеками и грудями, подобными гранатам, с лицом, как месяц, с блестящим лбом и чёрным оком, и веки её покоились в истоме, а лицо её блистало светом, и словно бы солнце всходило от её лба, и мрак ночи нисходил от её кудрей, и мускусом веяло от её дыханья. И цветы сверкали в её красоте, и луну являло её чело, и ветвью стан её изгибался, и была она подобна полной луне, что засияла во мраке ночи. И глаза её ласкали любовью, а брови изгибались, как лук, и уста её были выточены из коралла, и она ошеломляла красотой смотрящего и очаровывала взором видящего, – возвышен тот, кто её сотворил, придал ей совершенство и её соразмерил! – и была такова, как сказал поэт о сходной с нею:
Разгневается, и видишь: все убиты,
Простит, и снова души к ним вернутся.
Глазами мечет взоры колдовские,
Шлёт смерть и жизнь тому, кому желает,
Зрачками в плен берет она народы,
Как будто стали люди ей рабами.
И сказала Ситт-Зубейда девушке: «Приют, уют и простор тебе, о Кут-аль-Кулуб! Садись и покажи нам твою работу и прекрасное твоё искусство!» И Кут-аль-Кулуб отвечала: «Хорошо!» – и, протянув руку, взяла бубён, о котором сказал кто-то такие стихи:
О дар, взлетает сердце от желанья
И громко кричит, коль бьют по тебе рукою.
Пленил ведь ты израненное сердце,
И ударять тебя мужам приятно.
Скажи же слово ты, легко иль тяжко —
Звучи как хочешь, – ты увеселяешь.
Будь радостен и стыд отбрось, влюблённый,
Пляши, склонись, диви и удивляйся.
И затем она ударила многими ударами и запела так, что остановила птиц, и все вокруг взволновалось, а потом она положила бубён и взяла свирель, о которой сказан такой стих:
Глаза у неё, и их зрачки людям пальцами
Указывают напев лишь верный, сомненья нет.
И также сказал поэт ещё такой стих:
Когда дойдёт она до цели песен,
Приятно время радостью сближенья.
А потом она положила свирель, после того как пришли из-за неё в восторг все присутствующие, и взяла лютню, о которой поэт сказал:
О свежая ветвь, что стала лютней певицы той,
Влечёт благородных и достойных к себе она,
И щиплет певица струны, чтоб испытать её,
И пальцы её – как цепь, прекрасно сплетённая.
И Кут-аль-Кулуб натянула струны лютни, подвинтила колки и положила её на колени и наклонилась над ней, как мать наклоняется над своим ребёнком, и казалось, что о ней и о её лютне сказал поэт такие стихи:
Персидскою глаголет струной она.
И все поймут, кто прежде понять не мог.
«Любовь – убийца», – нам говорит она.
И разум губит всех мусульман она.
О девушка! Создатель рукой её
Заставил расписное заговорить.
И лютнею сдержала любви поток,
Как ловкий врач сдержать бы мог крови ток.
И она ударила на четырнадцать ладов и спела под лютню полный круг, так что ошеломила смотрящих и привела в восторг слушающих, и потом произнесла такие два стиха:
«Мой приход к тебе благодатен был,
В нем радость вечно новая,
Успехи в нем сменяются
И счастье не кончается…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Ночь, дополняющая до восьмисот сорока.
Когда же настала ночь, дополняющая до восьмисот сорока, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что девушка Кут-альКулуб пропела стихи и ударила по струнам перед Ситт-Зубейдой, а потом она встала и начала показывать фокусы и проворство рук и всякие прекрасные штуки, так что Ситт-Зубейда чуть не влюбилась в неё и подумала: „Нельзя упрекать ар-Рашида, сына моего дяди, за любовь к ней“. А потом девушка поцеловала перед Зубейдой землю и села, и ей подали кушанье и затем подали халву и блюдо, в котором был бандяс. И Кут-аль-Кулуб поела с него, и не утвердилась ещё халва у неё во внутренностях, как её голова запрокинулась, и она упала на землю, спящая. И Ситт-Зубейда сказала невольницам: „Унесите её в одну из комнат, пока я её не потребую“. И они сказали ей: „Слушаем и повинуемся!“ А затем она сказала одному из евнухов: „Сделай нам сундук и принеси его мне“. И она приказала сделать изображение могилы и распространить весть, что невольница подавилась и умерла, и предупредила своих приближённых, что всякому, кто скажет, что Кут-аль-Кулубжина, она отрубит голову.
И вдруг халиф в этот час приехал с охоты и ловли и, как только начал спрашивать, спросил о девушке. И к нему подошёл один из его слуг (а Ситт-Зубейда научила его, чтобы, когда халиф спросит про Кут-аль-Кулуб, он сказал, что она умерла) и поцеловал перед ним землю и сказал ему: «О господин, да живёт твоя голова! Узнай, что Кут-аль-Кулуб подавилась кушаньем и умерла». И халиф воскликнул: «Да не обрадует тебя Аллах вестью о благе, о злой раб!» И он вошёл во дворец и услышал о смерти девушки от всех, кто был во дворце, и спросил: «Где её могила?» И его привели к гробнице и показали ему могилу, которая была сделана для обмана, и сказали: «Вот её могила!» И, увидев её, халиф закричал и обнял могилу и заплакал и произнёс такие два стиха:
«Могила – творцом молю! Исчезла ль краса её?
Ужель изменилась эта внешность прекрасная?
Могила, не свод ведь ты небес и не сад ведь ты.
Так как же слились в тебе и месяц и ветвь в одно?»
И потом халиф заплакал над нею сильным плачем и провёл в том месте долгое время, а затем он ушёл от могилы, будучи в крайней печали. И Ситт-Зубейда узнала, что её хитрость удалась, и сказала евнуху: «Подай сундук!» И евнух принёс его к ней, и она велела принести невольницу и положила её в сундук, а потом сказала евнуху: «Постарайся продать сундук и поставь тому, кто его купит, условие, чтобы он купил его запертым, а потом раздай плату за него как милостыню». И евнух взял сундук и вышел от неё и исполнил её приказание, и вот то, что было с этими.
Что же касается до Халифа-рыбака, то, когда наступило утро и засияло светом и заблистало, он сказал себе:
«Нет у меня сегодня лучшего дела, чем пойти к тому евнуху, что купил у меня рыбу, – он со мной условился, чтобы я пришёл к нему в халифский дворец». И Халифа вышел из своего дома и направился во дворец халифата, и, придя туда, он увидел там невольников, рабов и слуг, которые стояли и сидели. И он всмотрелся в них и вдруг видит: тот евнух, что взял у него рыбу, сидит, и невольники прислуживают ему. И один слуга из невольников Закричал на него, и евнух обернулся, чтобы посмотреть, что такое, и вдруг видит – это рыбак! И когда Халифа понял, что он увидал его и узнал, кто он такой, он крикнул ему: «Ты не оплошал, о Рыженький! Таковы бывают люди верные!» И, услышав его слова, евнух засмеялся и сказал: «Клянусь Аллахом, ты прав, о рыбак!»
И потом евнух Сандаль хотел дать ему что-нибудь и сунул руку в карман. И вдруг раздались великие крики, и евнух поднял голову, чтобы посмотреть в чем дело, и видит: везирь Джафар Бармакид выходит от халифа. И, увидав его, евнух поднялся на ноги и пошёл к нему навстречу, и они стали разговаривать и ходили, и время продлилось, и Халифа простоял немного, но евнух не обращал на него внимания. А когда рыбак простоял долго, он встал против евнуха, будучи в отдалении, и сделал ему знак рукой и крикнул: «О господин мой Рыжий, дай мне уйти!» И евнух услышал его, но постыдился ему ответить в присутствии везиря Джафара и стал разговаривать с везирем, притворяясь, что ему не до рыбака. И тогда Халифа воскликнул: «О затягивающий плату, да обезобразит Аллах всех неприветливых и всех тех, кто берет у людей их вещи и потом неприветлив с ними! Я вхожу под твою защиту, о господин мой Отрубяное Брюхо, дай мне то, что мне следует, чтобы я мог уйти!»
И евнух услышал его, и ему стало стыдно перед Джафаром. И Джафар тоже увидел, что Халифа делает руками знаки и разговаривает с евнухом, но только не знал, что он говорит. И везирь сказал евнуху, не одобряя его: «О евнух, чего просит у тебя этот бедный нищий?» И Сандаль-евнух сказал ему: «Разве ты не знаешь этого человека, о владыка везирь?» – «Клянусь Аллахом, я его не знаю, и откуда мне его знать, когда я его только сейчас увидел?» – ответил везирь Джафар. И евнух сказал ему: «О владыка, это тот рыбак, у которого мы расхватали рыбу на берегу Тигра. А я уже ничего не застал, и мне было стыдно вернуться к повелителю правоверных ни с чем, когда все невольники что-нибудь захватили, и я подъехал к рыбаку и увидел, что он стоит посреди реки и призывает Аллаха и у него четыре рыбы, и сказал ему: „Давай то, что у тебя есть, и возьми то, что это стоит“. И когда он отдал мне рыбу, я сунул руку в карман и хотел дать ему что-нибудь, но ничего не нашёл и сказал рыбаку: „Приходи ко мне во дворец, и я дам тебе чтонибудь, чем ты поможешь себе в бедности“. И он пришёл ко мне сегодня, и я протянул руку и хотел что-нибудь ему дать, но пришёл ты, и я поднялся, чтобы служить тебе, и отвлёкся с тобою от него. И дело показалось ему долгим, и вот его история и причина того, что он стоит…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Восемьсот сорок первая ночь.
Когда же настала восемьсот сорок первая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Сандаль-евнух рассказал Джафару Бармакиду рассказ о Халиферыбаке и потом сказал: „И вот его история и причина того, что он стоит“. И, услышав слова евнуха, везирь улыбнулся и сказал: „О евнух, этот рыбак пришёл в минуту нужды, и ты её не исполняешь? Разве ты не знаешь его, о начальник евнухов?“ – „Нет“, – отвечал евнух. И везирь сказал: „Это учитель повелителя правоверных и его товарищ. А сегодня у нашего владыки-халифа стеснена грудь, и опечалено сердце, и ум его занят, и ничто не расправит ему груди, кроме этого рыбака. Не давай же ему уйти, пока я не поговорю о нем с халифом и не приведу его к нему. Может быть, Аллах облегчит его состояние и заставит его забыть об утрате Кут-аль-Кулуб по причине прихода этого рыбака, и халиф даст ему что-нибудь, чем он себе поможет, и ты будешь причиной этого“. – „О владыка, делай что хочешь, Аллах великий да оставит тебя столпом правления повелителя правоверных! – продли Аллах его тень и сохрани его ветвь и корень“! – сказал евнух.
И везирь Джафар пошёл, направляясь к халифу, а евнух велел невольникам не оставлять рыбака. И тогда Халифа-рыбак воскликнул: «Как прекрасна твоя милость, о Рыженький, – с требующего стали требовать. Я при шёл требовать мои деньги, и меня задержали за недоимки». А Джафар, войдя к халифу, увидел, что он сидит, склонив голову к земле, со стеснённой грудью, в глубоком раздумье, и напевает стихи поэта:
«Хулители принуждают милую позабыть,
Но с сердцем что делать мне – не слушается оно.
И как я забыть могу любовь этой девочки —
В разлуке нет пользы от забвенья любви её.
Того не забуду я, как кубок ходил меж пас
И хмель от вина очей её преклонял меня».
И Джафар, оказавшись меж рук халифа, сказал ему: «Мир над тобой, о повелитель правоверных и защитник святыни веры, сын дяди господина посланных, да благословит Аллах и да приветствует его и весь его род!» И халиф поднял голову и сказал: «И над тобой мир и милость Аллаха и благословение его!» И тогда Джафар молвил: «С позволения повелителя правоверных заговорит его слуга, и не будет в этом прегрешения». – «А когда было прегрешение в том, что ты заговаривал, когда ты – господин везирей? Говори что хочешь», – сказал халиф. И везирь Джафар молвил: «Я вышел от тебя, о владыка, направляясь домой, и увидел, что твой наставник, учитель и товарищ, Халифа-рыбак стоит у ворот и сердится на тебя и жалуется и говорит: „Клянусь Аллахом, я научил его ловить рыбу, и он ушёл, чтобы принести мне корзины, и не вернулся ко мне. Так не делают в товариществе и так не поступают с учителями!“ И если у тебя, о владыка, есть желание быть с ним в товариществе, тогда – не беда, а если нет, – осведоми его, чтобы он взял в товарищи другого».
И когда халиф услышал слова Джафара, он улыбнулся, и прошло стесненье его груди, и он сказал Джафару: «Заклинаю тебя жизнью – правду ли ты говоришь» что рыбак стоит у ворот?» – «Клянусь твоей жизнью, повелитель правоверных, он стоит у ворот», – сказал Джафар. И тогда халиф воскликнул: «О Джафар, клянусь Аллахом, я постараюсь сделать ему должное, и если желает ему Аллах через мои руки несчастья, он получит его, а если он желает ему через мои руки счастья, он получит его!» И потом халиф взял бумажку и разорвал её на куски и сказал: «О Джафар, напиши твоей рукой двадцать количеств – от динара до тысячи динаров, и столько же степеней власти и везирства – от ничтожнейшего наместничества до халифата, и двадцать способов всяких пыток – от ничтожнейшего наказания до убиения». И Джафар отвечал: «Слушаю и повинуюсь, о повелитель правоверных!» И он написал на бумажках своей рукой то, что приказал ему халиф. И халиф молвил: «О Джафар, клянусь моими пречистыми отцами и моим родством с Хамзой и Акилем [622]. Я хочу, чтобы привели Халифу-рыбака, и прикажу ему взять бумажку из этих бумажек, надпись на которых известна только мне и тебе, и что там окажется, то я и дам ему, и если бы оказался это халифат, я бы сложил его с себя и отдал бы его Халифе, и не пожалел бы, а если окажется там повешение, или рассечение, или гибель, я сделаю это с ним. Ступай же и приведи его ко мне!»
И Джафар, услышав эти слова, воскликнул про себя: «Нет мощи и силы, кроме как у Аллаха, высокого, великого! Может быть, выйдет этому бедняге что-нибудь, несущее гибель, и я буду причиной этого! Но халиф поклялся, и рыбаку остаётся только войти, и будет лишь то, чего желает Аллах». И он отправился к Халифе-рыбаку и схватил его за руку, чтобы увести его, и разум Халифы улетел у него из головы, и он подумал: «Что я за дурень, что пришёл к этому скверному рабу. Рыженькому, и он свёл меня с Отрубяным Брюхом!» А Джафар все вёл его, и невольники шли сзади и спереди, и Халифа говорил: «Недостаточно того, что меня задержали, то ещё идут сзади и спереди и не дают мне убежать». И Джафар шёл с ним, пока не прошёл через семь проходов, и потом он сказал Халифе: «Горе тебе, о рыбак! Ты будешь стоять меж руками повелителя правоверных и защитника святыни веры».
И он поднял самую большую завесу, и взор Халифырыбака упал на халифа, который сидел на своём престоле, а вельможи правления стояли, прислуживая ему. И, узнав халифа, рыбак подошёл к нему и сказал: «Приют и уют, о флейтист! Нехорошо, что ты стал рыбаком, а потом оставил меня сидеть с сторожить рыбу, а сам ушёл и не пришёл. А я не успел опомниться как подъехали невольники на разноцветных животных и похватали мою рыбу, когда я стоял одни, в все это из-за твоей головы. А если бы ты быстро принёс корзины, мы бы продали рыбы на сто динаров. Но я пришёл требовать то, что мне следует, и меня задержали. А ты? Кто задержал тебя в этом месте?»
И халиф улыбнулся и, приподняв край занавески, высунул из-за неё голову и сказал: «Подойди и возьми бумажку из этих бумажек». И Халифа-рыбак сказал повелителю правоверных: «Ты был рыбаком, а теперь ты, я вижу, стал звездочётом. Но у кого много ремёсел, у того велика бедность». – «Бери скорей бумажку, без разговоров, и исполняй то, что тебе приказал повелитель правоверных», – сказал Джафар.
И Халифа-рыбак подошёл и протянул руку, говоря: «Не бывать, чтобы этот флейтист снова стал моим слугой и ловил со мной рыбу!» И затем он взял бумажку и протянул её халифу и сказал: «О флейтист, что мне в ней вышло? Не скрывай ничего!..»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
[Перевод: М. А. Салье] | |
|
