Сказка № 4665 | Дата: 01.01.1970, 05:33 |
|---|
 Рассказывают также, – начала новую сказку Шахразада, – что был в древние времена и минувшие века и годы в городе Багдаде человек-рыбак, по имени Халифа, и был это человек бедный по состоянию, который никогда ещё в жизни не женился. И случилось в один день из дней, что он взял сеть и отправился с нею, по обычаю, к реке, чтобы половить раньше рыбаков. И, придя к реке, он подпоясался, подоткнул платье и подошёл к реке и, развернув свою сеть, закинул её первый раз и второй раз, но в ней ничего не поднялось. И он закидывал её до тех пор, пока не закинул десять раз, и не поднялось в ней совсем ничего. И стеснилась грудь рыбака, и смутились мысли его, и он воскликнул: «Прошу прощения у Аллаха великого, кроме которого пет бога, живого, самосущего, и возвращаюсь к нему! Нет мощи и силы, кроме как у Аллаха, высокого, великого! Чего хочет Аллах, то бывает, а чего не хочет он, то не бывает! Надел – от Аллаха, – велик он и славен! И когда даёт Аллах рабу, не отказывает ему никто, а когда отказывает Аллах рабу, не даёт ему никто!» И потом, от охватившего его великого огорчения, он произнёс такие два стиха:
«Когда поражает рок своею превратностью,
Терпение ты готовь и грудь для него расправь,
Поистине, ведь господь миров, в своей щедрости
И милости, после горя даст облегчение».
И он посидел немного, размышляя о своём деле, и склонил голову к земле, а потом произнёс такие стихи:
«Терпи и сладость дней, терпи и гореть их,
И знай – Аллах всегда достигнет дел своих,
Ведь похожа ночь огорчения на нарыв порой,
И вожусь я с ним, пока удастся проткнуть его.
Проходят часто превратности над юношей
И кончаются, и ему на ум не приходят вновь».
И потом он сказал про себя: «Брошу ещё этот раз и положусь на Аллаха. Может быть, он не обманет моей надежды». И он подошёл и бросил сеть в реку, размахнувшись на длину руки, и свернул верёвки и подождал некоторое время, а потом он потянул сеть и нашёл её тяжёлой…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Восемьсот тридцать вторая ночь.
Когда же настала восемьсот тридцать вторая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда Халифа-рыбак закинул сеть в реку несколько раз и в ней ничего не поднялось, он стал размышлять о своём деле и произнёс предыдущие стихи, а потом сказал про себя: „Брошу ещё раз и положусь на Аллаха. Может быть, он не обманет моей надежды“. И он поднялся и закинул сеть и подождал некоторое время, а затем он потянул сеть и нашёл её тяжёлой. И, почувствовав, что сеть тяжёлая, рыбак стал действовать с нею осторожно и тянул её до тех пор, пока она не вышла на сушу. И вдруг в ней оказалась обезьяна, одноглазая и хромая! И, увидав её, Халифа воскликнул: „Нет мощи и силы, кроме как у Аллаха! Поистине, мы принадлежим Аллаху и к нему возвращаемся! Что это за скверное счастье и зловещее предзнаменование! Что случилось со мной в этот благословенный день! Но все это – по предопределению великого Аллаха!“
И потом он взял обезьяну и привязал её на верёвку и, подойдя к дереву, высившемуся на берегу реки, привязал к нему обезьяну. А с рыбаком был бич, и он взял его в руку и поднял в воздухе и хотел опустить его на обезьяну, но Аллах заставил эту обезьяну говорить ясным языком, и она сказала: «О Халифа, удержи твою руку и не бей меня. Оставь меня привязанной к этому дереву, ступай к реке и закинь твою сеть, полагаясь на Аллаха, – он принесёт тебе твой надел».
И, услышав слова обезьяны. Халифа взял сеть, подошёл к реке и закинул её, отпустив верёвки, а потом он потянул сеть и нашёл, что она тяжелей, чем в первый раз. И он до тех пор бился над сетью, пока она не вышла на берег, и вдруг в ней оказалась другая обезьяна с расставленными зубами, насурмленными глазами и накрашенными руками, и рта обезьяна смеялась, а вокруг пояса у неё была рваная тряпка. И Халифа воскликнул: «Хвала Аллаху, который заменил рыб в реке обезьянами!» А затем он подошёл к той обезьяне, что была привязана к дереву, и сказал ей: «Посмотри, о злосчастная, как скверно то, что ты мне посоветовала! Никто не натолкнул меня на вторую обезьяну, кроме тебя, и когда ты пожелала мне доброго утра, с твоей хромотой и одноглазостью, я стал побеждён и утомлён и не владел ни дирхемом, ни динаром!»
И он взял в руки дубинку и, покрутив ею в воздухе три раза, хотел опустить её на обезьяну, и та воззвала к Аллаху о помощи и сказала рыбаку: «Прошу тебя, ради Аллаха, прости меня ради этого моего товарища и проси у него то, что тебе нужно: он приведёт тебя к тому, что ты желаешь». И Халифа бросил дубинку и простил обезьяну, а потом он подошёл ко второй обезьяне и остановился подле неё, и обезьяна сказала: «О Халифа, тебе не будет от этих слов никакого проку, если ты не выслушаешь того, что я тебе скажу, а если ты меня выслушаешь и послушаешься меня и не станешь мне перечить, я буду причиной твоего богатства». – «Что ты мне скажешь, чтобы мне тебя послушаться?» – спросил Халифа. И обезьяна сказала: «Оставь меня здесь привязанной, пойди к реке и закинь твою сеть, а я тебе скажу, что тебе после этого делать».
И Халифа взял сеть и пошёл к реке и закинул сеть и подождал над нею немножко, а потом он потянул сеть и нашёл её тяжёлой. И он бился над сетью, пока не поднял её на сушу, и вдруг в ней оказалась ещё одна обезьяна, но только эта обезьяна была красная, и вокруг пояса у неё была синяя тряпка, и у псе были накрашены руки и ноги и насурмлены глаза. И, увидав её. Халифа воскликнул: «Слава Аллаху великому, слава властителю власти! Поистине, сегодняшний день благословен с начала до конца, ибо звезда его принесла счастье в лице первой обезьяны, а содержание страницы видно по заглавию. Сегодняшний день – день обезьян, и не осталось в реке ни одной рыбы, и мы вышли сегодня лишь для того, чтобы ловить обезьян. Хвала Аллаху, который заменил рыб обезьянами!»
И потом он обратился к третьей обезьяне и спросил её: «А ты что ещё такое, о злосчастная?» И обезьяна сказала ему: «Разве ты не знаешь меня, о Халифа?» – «Нет», – отвечал Халифа. И обезьяна сказала: «Я обезьяна Абу-с-Саадата, еврея-менялы». – «А что ты делаешь?» – спросил Халифа. И обезьяна ответила: «Я желаю ему доброго утра в начале дня, и он наживает пять динаров, и желаю ему доброго вечера в конце дня, и он наживает пять динаров». И Халифа обратился к первой обезьяне и сказал ей: «Посмотри, о злосчастная, какие у людей хорошие обезьяны! А ты? Ты желаешь мне доброго утра своей хромотой и одноглазостью и зловещим видом, и я стану бедным, разорённым и голодным».
И он взял дубинку и покрутил ею в воздухе три раза и хотел опустить её на обезьяну, но обезьяна Абу-с-Саадата сказала ему: «Оставь её, о Халифа, убери твою руку и подойди ко мне, а я тебе скажу, что тебе делать». И Халифа кинул из руки дубинку и, подойдя к обезьяне, спросил её: «Что ты мне скажешь, о госпожа всех обезьян?» И обезьяна сказала: «Возьми сеть и закинь её с реку и оставь меня с этими обезьянами сидеть с тобой, и что бы для тебя в ней ни поднялось, подай это и подойди ко мне, и я расскажу тебе что-то, что тебя обрадует…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Восемьсот тридцать третья ночь.
Когда же настала восемьсот тридцать третья ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда обезьяна Абу-с-Саадата сказала Халифе: „Возьми твою сеть и закинь её в реку, и все, что поднимется в ней для тебя, подай и подойди ко мне, а я расскажу тебе что-то, что тебя обрадует“, – Халифа ответил: „Слушаю и повинуюсь!“
А потом он взял сеть, свернул её и положил на плечо и произнёс такие стихи:
«Сжимается когда грудь, взываю к создателю —
Ведь властен он облегчить все трудное людям.
Ещё не вернулся взор, а милостью господа
Разбитое цело вновь, и пленник свободен.
Вручи же Аллаху ты дела свои полностью,
Ведь милости господа всяк видящий знает».
И ещё он произнёс такие два стиха:
«Ты тот, кто люден всех вверг в великие тяготы,
Сотри же заботы ты и бедствий причины,
Мне жадности не внушай к тому, чего не добыть,
Сколь многих желающих желанья не сбылись!»
А окончив свои стихи, Халифа подошёл к реке и закинул в неё сеть и подождал над нею немного, а затем он потянул её, и вдруг оказалось, что в ней рыба-окунь, большеголовая и с хвостом, точно поварёшка, а глаза у неё были как два динара. И, увидев эту рыбу, Халифа обрадовался, так как он ни разу в жизни не поймал ей подобной, и взял её, дивясь на неё, и принёс её к обезьяне Абу-с-Саадата еврея, и был таков, как будто он овладел целым светом. И обезьяна еврея спросила его: «Что ты будешь с ней делать, о Халифа, и как ты поступишь с твоей обезьяной?» И Халифа молвил: «Я расскажу тебе, о госпожа всех обезьян, что я сделаю. Знай, что прежде всего я придумаю, как погубить эту проклятую, мою обезьяну, и возьму тебя вместо неё и буду тебя каждый день кормить чем пожелаешь». – «Раз ты избрал меня, – сказала обезьяна, – я скажу тебе, как сделать, и будет в этом благо твоего состояния, если захочет великий Аллах. Пойми же то, что я тебе скажу. Приготовь и для меня тоже верёвку и привяжи меня к дереву и оставь меня, а сам же выйди на середину отмели и закинь твою сеть в реку Тигр. А когда закинешь её, подожди немного и вытяни её: ты найдёшь в ней рыбу, прекраснее которой ты не видал за всю твою жизнь. Принеси её и подойди ко мне, а я скажу тебе, что делать потом».
И Халифа поднялся в тот же час и минуту и закинул сеть в реку Тигр и вытянул её и увидел в ней рыбу белугу величиной с барашка, подобной которой он не видал за всю жизнь, и она была больше первой рыбы. И Халифа взял её и пошёл к обезьяне, и обезьяна сказала ему: «Принеси немного зеленой травы и положи половину её в корзину, и положи рыбу на траву и прикрой её другой половиной. Оставь нас привязанными, поставь корзину на плечо и пойди с нею в город Багдад и никому, кто с тобой заговорит или тебя спросит, не давай ответа, пока не придашь на рынок менял. Ты найдёшь в глубине рынка лавку моего хозяина, Абу-с-Саадата еврея, шейха менял, и увидишь, что он сидит на кресле, с подушкой за спиной, и перед ним стоят два сундука, один для золота, другой для серебра, и возле негопотомневольники, рабы и слуги. Подойди к нему и поставь перед ним корзинку и скажи ему: „О Абу-с-Саадат, я сегодня вышел на ловлю и закинул сечь на твоё имя, и послал Аллах великий эту рыбу“. И он тебе скажет: „Показывал ли ты её другому?“ А ты скажи: „Нет, клянусь Аллахом!“ И он возьмёт у тебя рыбу и даст тебе динар, а ты верни его ему, и он даст тебе два динара, и всякий раз, как он тебе что-нибудь даст, возвращай это, и даже если бы он дал тебе вес рыбы Золотом, не бери у него ничего. И он скажет тебе: „Скажи мне, что ты хочешь?“ И ты скажи: „Клянусь Аллахом, я продам её только за два слова“. И когда он тебя спросит: „А что это за два слова?“ скажи ему: „Встань на ноги и скажи: „Засвидетельствуйте, о те, кто есть на рынке, что я променял обезьяну Халифы-рыбака на мою обезьяну и обменял ею долю на мою долю и его счастье на моё счастье“. И вот плата за рыбу, и не нужно мне золота“. И когда он это сделает, я стану каждый день желать тебе доброго утра и доброго вечера, и ты будешь каждый день наживать десять динаров золотом. А Абус-Саадату еврею будет желать доброго утра его обезьяна, эта кривая, хромая, и Аллах каждый день будет испытывать его штрафом, который он станет платить. И это будет так, пока он не обеднеет и не окажется совсем без ничего. Послушайся же того, что я тебе говорю: будешь счастлив и пойдёшь прямым путём!»
И когда Халифа-рыбак услышал слова обезьяны, он сказал: «Я принимаю то, что ты мне посоветовала, о царь всех обезьян, а что касается этого злосчастного, – да не благословит его Аллах! – я не знаю, что мне с ним делать». – «Отпусти его в воду и отпусти меня тоже», – сказала обезьяна. И Халифа отвечал: «Слушаю и повинуюсь!» И он подошёл к обезьянам и развязал их и оставил, и они спустились в море, а Халифа подошёл к рыбе, взял её и вымыл и положил под неё в корзину зеленой травы и прикрыл её тоже травою, и понёс её на плече, напевая такую песенку:
«Вручи дела господину небес и спасёшься ты,
И доброе совершай всю жизнь, не горюя, ты
Людей обвинённых избегай – обидит тебя»,
Язык придержи и не бранись – побранят тебя…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Восемьсот тридцать четвёртая ночь.
Когда же настала восемьсот тридцать четвёртая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда Халифа-рыбак кончил петь, он понёс корзину на плече и пошёл и шёл до тех пор, пока не вошёл в город Багдад.
И когда он вошёл, люди узнали его и стали ему кричать, говоря: «Что с тобой, о Халифа?» Но Халифа не обращал ни на кого внимания, пока не пришёл на рынок менял. И он прошёл мимо лавок, как наказывала ему обезьяна, и заметил того еврея и увидел, что он сидит в лавке, а слуги прислуживают ему, и он – точно царь из царей Хорасана. И, увидав еврея, Халифа узнал его и подошёл и остановился перед ним, и еврей поднял к нему голову и узнал его и сказал: «Привет тебе, о Халифа, какое у тебя дело и чего ты хочешь? Если кто-нибудь с тобой заговорил или поспорил, скажи мне. Я пойду с тобой к вали, и он возьмёт для тебя с него должное!» – «Нет, клянусь жизнью твоей головы, о начальник евреев, – ответил Халифа. – Со мной никто но заговаривал, но я вышел сегодня из дому, на твоё счастье, и пошёл к реке и закинул сеть в Тигр, я поймалась вот эта рыба».
И он открыл корзину и бросил рыбу перед евреем, и когда еврей увидал её, он нашёл её прекрасной и воскликнул: «Клянусь торой и десятью заповедями, я вчера спал и видел во сне, что я стою перед Девой и она говорит мне: „Знай, о Абу-с-Саадат, что я послала тебе хороший подарок“. Наверное, подарок – эта рыба, без сомнения!» И затем он обернулся к Халифе и спросил его: «Заклинаю тебя твоей верой: видел ли её кто-нибудь, кроме меня?» И Халифа ответил: «Нет, клянусь Аллахом! Клянусь Абу-Бекром Правдивым, о начальник евреев, её не видел никто, кроме тебя». И еврей обернулся к одному из своих слуг и сказал ему: «Пойди сюда, возьми эту рыбу и ступай с нею домой, и пусть Суада её приготовит, сжарит и поджарит к тому времени, как я кончу работу и приду». И Халифа тоже сказал ему: «Ступай, мальчик, и пусть жена хозяина изжарит часть рыбы и поджарит часть её». И слуга отвечал: «Слушаю и повинуюсь, о господин!» И затем он взял рыбу и пошёл с ней домой.
А что касается еврея, то он протянул руку с динаром и дал его Халифа-рыбаку, говоря: «Возьми это себе, о Халифа, и трать на твою семью». И когда Халифа увидал динар у себя в руке, он воскликнул: «Слава властителю власти!», точно он никогда в жизни не видал ни кусочка Золота, и взял динар и прошёл немного. Но потом он вспомнил наставление обезьяны и вернулся и бросил еврею динар и воскликнул: «Возьми твоё золото и отдай людям их рыбу! Разве люди для тебя посмешище?» И еврей, услышав его слова, подумал, что он с ним шутит, и дал ему два динара сверх первого динара, но Халиф сказал: «Подавай рыбу, без шуток! Разве ты не Знаешь, что я продаю рыбу за такую пену?» И еврей протянул руку ещё к двум и сказал Халифе: «Возьми эти пять динаров в уплату за рыбу и брось жадничать!» И Халифа взял деньги в руку и ушёл с ними, радуясь, и он смотрел на золото, дивясь на него и говоря: «Слава Аллаху! Нет у халифа Багдада того, что есть у меня в сегодняшний день!»
И он шёл до тех пор, пока не пришёл к началу рынка, и тогда он вспомнил слова обезьяны и наставление, которое она ему дала, и вернулся к еврею и бросил ему золото. «Что с тобой, о Халифа, что тебе нужно? Ты хочешь взять свои динары дирхемами?» – спросил его еврей. И Халифа сказал: «Я не хочу ни дирхемов, ни динаров, я хочу только, чтобы ты отдал мне чужую рыбу». И еврей рассердился и закричал на Халифу и сказал: «О рыбак, ты приносишь мне рыбу, но стоящую и динара, а я тебе даю за неё пять динаров, а ты недоволен! Бесноватый ты, что ли? Скажи мне, за сколько ты её продаёшь?» – «Я не продам её ни за серебро, ни за золото, я продам её только за два слова, которые ты мне скажешь», – ответил Халифа. И когда еврей услышал эти слова, глаза его поднялись к темени, у него захватило дыхание, и он заскрежетал зубами и крикнул: «О обрезокмусульман, разве ты хочешь, чтобы я расстался с моей верой ради твоей рыбы и желаешь испортить мою религию и исповедание, в котором я нашёл, прежде меня, моих отцов?»
И он кликнул своих слуг, и когда те появились перед ним, сказал им: «Горе вам, вот перед вами этот злосчастный – разбейте ему затылок затрещинами и умножьте его муки побоями!» И слуги набросились на Халифу с побоями и били его до тех пор, пока он не упал возле лавки. И тогда еврей сказал им: «Отпустите его, чтобы он встал». И Халифа вскочил на ноги, словно с ним ничего не было, и еврей сказал ему: «Говори, что ты хочешь в уплату за эту рыбу, и я тебе дам. Но ты не получил от нас сейчас ничего хорошего». – «Не бойся за меня, из-за побоев, хозяин, я съедаю столько ударов, как десять ослов», – сказал Халифа. И еврей рассмеялся его словам и воскликнул: «Заклинаю тебя Аллахом, скажи мне, что ты хочешь, и клянусь моей верой – я дам это тебе». – «Не удовлетворит меня, как плата от тебя за эту рыбу, ничто, кроме двух слов», – ответил Халифа. И еврей сказал: «Я полагаю, ты хочешь, чтобы я принял ислам?» – «Клянусь Аллахом, о еврей, – ответил Халифа, – если ты станешь мусульманином, твой ислам не поможет мусульманам и не повредит евреям, а если ты останешься нечестивым, твоё нечестие не повредит мусульманам и не поможет евреям. Но вот чего я от тебя требую: встань на ноги и скажи: „Засвидетельствуйте, о люди на рынке, что я променял обезьяну Халифы-рыбака на мою обезьяну и мою долю в жизни на его долю и моё счастье на его счастье“. – „Если это и есть твоё желание, то оно для меня легко“, – сказал еврей…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Восемьсот тридцать пятая ночь.
Когда же настала восемьсот тридцать пятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что еврей сказал Халифе-рыбаку: „Если это есть твоё желание, то оно для меня легко“. И еврей поднялся в тот же час и минуту и встал на ноги и сказал так, как сказал Халифа-рыбак, а потом он обернулся к нему и спросил: „Осталось ли тебе с меня ещё что-нибудь?“ – „Нет“, – отвечал Халиф. И еврей сказал: „С миром!“
И Халифа в тот же час и минуту поднялся, взял свою корзину и сеть и пошёл к реке Тигру. И он закинул сеть и потянул её и нашёл её тяжёлой и вытянул её только после стараний. И, вытянув сеть, он увидел, что она наполнена рыбой всех сортов. И подошла к нему женщина с блюдом и дала ему динар, а Халифа дал ей на него рыбы, и подошёл к нему другой слуга и взял у него на динар, и так продолжалось, пока он не продал рыбы на десять динаров, и каждый день он продавал на десять динаров, до конца десяти дней, так что набрал сто динаров золотом.
А у этого рыбака был дом, внутри прохода купцов. И в одну ночь из ночей рыбак лежал у себя в доме и сказал себе: «О Халифа, все люди знают, что ты бедный человек, рыбак, а теперь у тебя оказалось сто золотых динаров. Непременно услышит твою историю повелитель правоверных Харун ар-Рашид от кого-нибудь из людей, и, может быть, ему понадобятся деньги, и он пошлёт за тобой и скажет: „Мне нужно некоторое количество денег. И дошло до меня, что у тебя есть сто динаров, одолжи их мне“. И я скажу ему: „О повелитель правоверных, я человек бедный, и тот, кто тебе рассказал, что у меня есть сто динаров, налгал на меня. Ни со мной, ни у меня ничего такого нет“. И халиф передаст меня вали и скажет ему: „Обнажи его от одежды, и мучай его побоями, и заставь его сознаться: может быть, он признается, что у него есть золото в сундуке“. Бот правильное решение, которое освободит меня из этой ловушки: я сейчас встану и буду пытать себя бичом, чтобы закалиться против побоев». И гашиш, которого рыбак наелся, сказал ему: «Встань, обнажись от одежды». И он тотчас же и в ту же минуту встал, обнажился от одежды и взял в руку бывший у него бич. А у него была кожаная подушка, и он стал бить раз по этой подушке и раз по своей коже, и начал кричать: «Ах, ах, клянусь Аллахом, это пустые слова, о господин мой, и они лгут на меня. Я бедный человек, рыбак, и нет у меня ничего из благ мира!»
И люди услышали, как Халифа-рыбак сам себя пытает и ударяет бичом по подушке (а от звука ударов по его телу и по подушке ночью стоял гул). И в числе тех, кто его слышал, были купцы, и они сказали: «Посмотри-ка! Чего этот бедняга кричит, и мы слышим, как на него опускаются удары. Похоже, что на него напали воры, и это они его пытают». И они все пошли на звук ударов и криков и вышли из своих жилищ и пришли к дому Халифы и увидели, что он заперт, и сказали друг другу: «Может быть, воры напали на него, зайдя за комнату; нам следует поэтому войти через крышу».
И они поднялись на крышу и спустились через отверстие в ней и увидели, что Халифа голый и пытает самого себя. И они сказали ему: «Что с тобой, о Халифа, в чем твоё дело?» И Халифа ответил: «Знайте, о люди, что у меня оказалось несколько динаров, и я боюсь, что о моем деле донесут повелителю правоверных Харуну арРашиду, и он призовёт меня к себе и потребует от меня эти динары, и я начну отрицать. И если я буду отрицать, я боюсь, что он станет меня мучить. И вот я сам себя мучаю и делаю это, чтобы закалиться против того, что будет». И купцы стали над ним смеяться и сказали: «Брось такие дела, да не благословит Аллах тебя и динары, которые пришли к тебе. Ты встревожил пас сегодня ночью и устрашил наши сердца».
И Халифа перестал бить себя и проспал до утра, а поднявшись от сна, он хотел идти на работу и подумал о сотне динаров, которая оказалась у него, и сказал про себя: «Если я оставлю их дома, их украдут воры, а если я положу их в карман на поясе, их, может быть, кто-нибудь увидит и выследит меня, когда я буду один в месте, где пет людей, и убьёт меня и возьмёт их. Но я сделаю некую хитрость, прекрасную и очень полезную». И он в тот же час и минуту поднялся и пришил себе карман к воротнику халата и, завязав сотню динаров в мешочек, положил его в карман, который он сделал. А затем он поднялся и взял свою сеть, корзину и палку и шёл, пока не дошёл до реки Тигр…»
И Шахразаду застигло утро, и сна прекратила дозволенные речи.
[Перевод: М. А. Салье] | |
Сказка № 4664 | Дата: 01.01.1970, 05:33 |
|---|
Восемьсот двадцать шестая ночь.
Когда же настала восемьсот двадцать шестая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что джинны говорили Хасану: „И мы не уверены, о господин, что ты спасёшься от жителей этих островов, от зла величайшего царя и от этих колдунов и кудесников“. – „Может быть, они покорят нас и отнимут вас у нас, и мы будем испытаны ими. И всякий, до кого дойдёт потом весть об этом, скажет нам: „Это вы – обидчики! Как вы пошли против величайшего царя и унесли из его страны людей и унесли с собою также его дочь“. – «Будь ты с нами один, дело было бы для нас ничтожным, но тот, кто привёл тебя на эти острова, может привести тебя в твою страну и соединить тебя с матерью в час близкий, недалёкий. Решай же, положись на Аллаха и не бойся: мы перед тобою, чтобы доставить тебя в твою страну“.
И Хасан поблагодарил за это ифритов и сказал им: «Да воздаст вам Аллах благом! – А затем молвил: „Поторопитесь с конями!“ И джинны ответили: „Слушаем и повинуемся!“ И они ударили об землю ногами, и земля раздалась, и джинны скрылись под нею на минуту, а потом они появились и вдруг поднялись. И было с ними три коня осёдланных, взнузданных, и спереди каждого седла был мешок, в одном из отделений которого лежал бурдюк с водой, а другое отделение было наполнено припасами. И ифриты подвели лошадей, и Хасан сел на одного коня и посадил перед собой ребёнка, и его жена села на другого коня и посадила перед собой другого ребёнка, а затем старуха слезла с кувшина и села на третьего коня, и они поехали и ехали не переставая всю ночь.
А когда наступило утро, они свернули с дороги и направились к горе (а языки их неослабно поминали Аллаха) и ехали под горой весь день. И когда они ехали, Хасан вдруг увидел перед собой гору, подобную столбу, и она была высока, как дым, поднимающийся к небу. И он прочитал кое-что из Корана и свитков и воззвал к Аллаху о спасении от сатаны, битого камнями (а эта чёрная громада становилась все виднее, чем больше к ней приближались).
И когда к ней подъехали близко, оказалось, что это ифрит, голова которого была, как большой купол, клыки – как крючья, а подбородок – как переулок. Ноздри у него были точно кувшины, а уши – как кожаные щиты, и его рот был точно пещера, а зубы – точно каменные столбы; руки у него были, как вилы, и ноги – как мачты, и голова его была в облаках, а ноги – в нижних пределах земли, под прахом.
И, увидя этого ифрита, Хасан склонился и поцеловал землю меж его рук. И ифрит сказал ему: «О Хасан, не бойся меня! Я глава обитателей этой земли. Это первый остров из островов Вак, и я – мусульманин, исповедующий единственность Аллаха. Я о вас слышал и знал о вашем прибытии. И когда узнал о вашем положении, мне захотелось уехать из страны колдунов в другую землю, которая была бы свободна от жителей и далеко от людей и джиннов, чтобы жить там одиноким, в уединении, и поклоняться Аллаху, пока не настигнет меня мой срок. И захотел я стать вашим товарищем и быть вам проводником, пока вы не выйдете с этих островов. Я не появляюсь иначе как ночью: успокойте же относительно меня ваши сердца – я мусульманин, как и вы мусульмане».
И Хасан, услышав слова ифрита, обрадовался великой радостью и убедился в спасении, а затем он обратился к ифриту и сказал ему: «Да воздаст тебе Аллах благом! Иди с нами, с благословения Аллаха!» И ифрит пошёл перед ними, и они стали разговаривать и шутить, и их сердца успокоились, и грудь их расправилась. И Хасан принялся рассказывать своей жене обо всем, что с ним случилось и что он испытал, и они шли не переставая всю ночь…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Восемьсот двадцать седьмая ночь.
Когда же настала восемьсот двадцать седьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что они шли не переставая всю ночь до утра и кони мчались с ними, как поражающая молния. А когда взошёл день, каждый из путников опустил руку в свой мешок и, вынув оттуда кое-что, поел и достал воды и выпил, а затем они ускорили ход и ехали не переставая, и ифрит шёл перед ними (а он сошёл с дороги на другую дорогу, непроезжую, но берегу реки).
И они проходили через долины и степи в течение целого месяца, а на тридцать первый день поднялась над ними пыль, которая застлала все края неба, и потемнел от неё день. И, увидев её, Хасан впал в смятение. И послышались устрашающие крики. И старуха обратилась к Хасану и сказала ему: «О дитя моё, это войска с островов Вак догнали нас, и сейчас они нас возьмут и схватят». – «Что мне делать, о матушка?» – спросил Хасан. И старуха сказала: «Ударь об землю палочкой!»
И Хасан сделал это, и поднялись к нему те семь царей и приветствовали его и поцеловали перед ним землю и сказали: «Не бойся и не печалься!» И Хасан обрадовался их словам и сказал им: «Хорошо, о владыки джиннов и ифритов. Настало ваше время!» И ифриты сказали ему: «Поднимись ты, с твоей женой и теми, кто есть с тобой, на гору и оставьте нас с ними. Мы ведь знаем, что вы стоите на истинном, а они – на ложном, и поддержит нас против них Аллах». И Хасан с женой и детьми и старухой сошёл со спин коней, и они отпустили их и поднялись на верхушку горы…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Восемьсот двадцать восьмая ночь.
Когда же настала восемьсот двадцать восьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Хасан с женой, детьми и старухой поднялись на верхушку горы, отпустив сначала коней. А потом пришла царица Нур-аль-Худа с войсками справа и слева, и обошли воинов их предводители и расставили их отряд за отрядом. И встретились оба войска, и сшиблись оба скопища, и запылали огни, и выступили вперёд храбрецы, и побежал трус, и джинны метали изо рта пламя искр, пока не приблизилась тёмная ночь. И разошлись скопища, и разделились войска, и, сойдя с коней, они расположились на земле и зажгли огни.
И поднялись семь царей к Хасану и поцеловали землю меж его руками, и Хасан подошёл к ним и поблагодарил их и пожелал им победы и спросил, каковы их обстоятельства и положение с войсками царицы Нур-аль-Худа. И ифриты ответили: «Они не выстоят против нас больше трех дней, и мы были сегодня победителями и захватили их тысячи с две и убили из них много народу, число которого не счесть. Успокойся же душою, и пусть твоя грудь расправится!»
И потом они попрощались с ним и спустились к своему войску, чтобы охранять его, и жгли огни, пока не наступило утро. И когда оно засияло светом и заблистало, витязи сели на чистокровных коней и стали биться острыми клинками и сражаться серыми копьями. И они провели ночь на спинах коней, сшибаясь, как сшибаются моря, и пылало между ними в бою пламя огня, и искали они победы, пока не побежали войска Вак, и сломилась их мощь, и упала их решимость, и поскользнулись их ноги. И куда они ни бежали, пораженье предшествовало им, и повернули они спину и положились на бегство, и большую часть их убили, и попала в плен царица Нураль-Худа и вельможи её царства и приближённые.
А когда наступило утро, семь царей появились перед Хасаном и поставили ему мраморный престол, украшенный жемчугом и драгоценностями. И Хасан сел на него, и подле него поставили другой престол для госпожи Манар-ас-Сана, его жены (а был этот престол из слоновой кости, выложенный червонным золотом), и она села на него, а рядом с ними поставили ещё один престол для старухи Шавахи Зат-ад-Давахи, и она села на него. И за тем привели к Хасану пленных, в числе которых была царица Нур-аль-Худа, и были у неё связаны руки и скованы ноги. И, увидав её, старуха воскликнула: «Одно тебе воздаяние, о развратница, о насильница: чтобы не давали есть двум собакам и не давали пить двум коням и привязали тебя к их хвостам и погнали их к реке, а собак пустили вслед за тобою, чтобы разорвалась у тебя кожа, а потом бы отрезали у тебя мясо и кормили тебя им! Как это ты сделала с твоей сестрой такие дела, о развратница, хотя она вышла замуж, как дозволено по обычаю Аллаха и посланника его, ибо нет монашества в исламе и брак – установление посланных – мир с ними! и созданы женщины только для мужчин».
И Хасан велел убить всех пленных, и старуха закричала: «Убейте их и не оставляйте из них ни одного!» И когда царица Манар-ас-Сана увидела свою сестру в таком положении – закованной и пленённой, она заплакала о ней и сказала: «О сестрица, кто же это взял нас в плен в нашей стране и одолел нас?» И царица ответила; «Это дело великое! Этот человек, которого зовут Хасан, покорил нас, и Аллах дал ему власть над нами и над всем нашим царством, и он одолел нас и царей джиннов». – «Аллах поддержал его, и он покорил вас и взял вас в плен только с помощью этого колпака и палочки», – сказала её сестра. И Нур-аль-Худа убедилась в этом и поняла, что Хасан освободил свою жену таким способом.
И она умоляла свою сестру, пока её сердце к ней не смягчилось, и тогда Манар-ас-Сана спросила своего мужа Хасана: «Что ты хочешь сделать с моей сестрой? Вот она, перед тобою, и она не сделала с тобой дурного, чтобы тебе с неё взыскивать». – «Достаточно дурно, что она тебя мучила», – ответил Хасан. И Манар-ас-Сана молвила: «Все дурное, что она со мной сделала, ей простительно, а что до тебя, то ты сжёг сердце моего отца моим похищением, и каково же будет его состояние после гибели моей сестры?» – «Решение принадлежит тебе – как желаешь, так и делай», – сказал Хасан.
И тогда царица Манар-ас-Сана приказала развязать всех пленных, и их развязали ради её сестры и сестру её тоже развязали. И потом Манар-ас-Сана подошла к своей сестре и обняла её, и они с ней заплакали и пропели таким образом долгое время. И царица Нур-альХуда сказала своей сестре: «О сестрица, не взыщи с меня за то, что я с тобой сделала». И госпожа Манар-ас-Сана воскликнула: «О сестрица, все это было мне предопределено!» И потом они с сестрой сели на престол и стали беседовать, и Манар-ас-Сана помирила сестру со старухой самым лучшим образом, и успокоились их сердца.
А утром Хасан отпустил войска, которые служили палочке, и поблагодарил их за то, что они сделали, поддержав его против его врагов. И госпожа Манар-ас-Сана рассказала своей сестре обо всем, что случилось у неё с её мужем Хасаном, и о том, что с ним произошло и что он вытерпел ради неё, и сказала: «О сестрица, если кто свершил такие дела и обладает подобной силой, и Аллах укрепил его великою мощью, так что он захватил тебя и взял тебя в плен и разбил твоё войско и покорил твоего отца, царя величайшего, который властвует над царями джиннов, его правом не следует пренебрегать». – «Клянусь Аллахом, о сестрица, – сказала её сестра, – ты была правдива в том, что мне рассказала о диковинных бедствиях, которые пришлось вытерпеть этому человеку. Разве все это из-за тебя, о сестрица?..»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Восемьсот двадцать девятая ночь.
Когда же настала восемьсот двадцать девятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда госпожа Манар-асСана рассказала своей сестре о достоинствах Хасана, та сказала ей: „Клянусь Аллахом, этим человеком не следует пренебрегать, особенно из-за его благородства. Но разве все это случилось из-за тебя?“ И Манар-ас-Сана отвечала: „Да!“ И затем они провели ночь до утра за беседой.
А когда взошло солнце, Хасан захотел трогаться, и они простились друг с другом, и Манар-ас-Сана простилась со старухой, после того как помирила её со своей сестрой Нур-аль-Худа. И Хасан ударил по земле палочкой, и поднялись к нему её служители и приветствовали его и сказали: «Хвала Аллаху за успокоение твоей души! Приказывай нам что хочешь, и мы это для тебя сделаем скорее, чем в мгновение ока!» И Хасан поблагодарил их за эти слова и сказал: «Да воздаст вам Аллах благом! – А потом сказал: – Оседлайте нам двух коней из наилучших!»
И они тотчас же сделали то, что он им приказал, и подвели ему двух осёдланных коней. И Хасан сел на одного из них и посадил перед собой своего старшего сына, а его жена села на другого коня и посадила перед собой своего младшего сына. И царица Нур-аль-Худа со старухой тоже сели, и каждый из них отправился в свою страну, и Хасан со своей женой поехали направо, а царица Нур-аль-Худа со старухой поехали налево. И Хасан ехал с женой и детьми целый месяц, а через месяц они подъехали к какому-то городу, вокруг которого они увидели деревья и каналы. И, приблизившись к этим деревьям, они сошли со спины коней, желая отдохнуть, и сидели, разговаривая.
И вдруг увидели множество коней, которые приближались к ним, и, увидев их, Хасан поднялся на ноги и шёл им навстречу, и оказалось, что это царь Хассун, владыка Камфарной Земли и Крепости Птиц. И Хасан подошёл к царю и поцеловал ему руки и приветствовал его, и, увидав его, царь сошёл со спины своего коня, и они с Хасаном сели на коврах под деревьями после того, как царь поздоровался с Хасаном и поздравил его с благополучием. Он обрадовался ему сильной радостью и сказал: «О Хасан, расскажи мне, что с тобой случилось, с начала до конца».
И Хасан рассказал ему обо всем этом, и царь Хассун удивился и сказал: «О дитя моё, никто никогда не достигал островов Вак и не возвращался оттуда, кроме тебя, и дело твоё диковинно. Но хвала Аллаху за спасение!» И потом царь поднялся и сел на коня и приказал Хасану садиться и ехать с ним, и Хасан сделал это, и они ехали до тех пор, пока не подъехали к городу. И они вошли в дом царя, и царь Хассун расположился там, а Хасан с женой и детьми поместились в Доме Гостеприимства и, поселившись там, провели у царя три дня за едой и питьём, играми и увеселениями. А потом Хасан попросил у царя Хассуна разрешения уехать в свою страну, и царь разрешил ему. И Хасан с женой и детьми сели на коней, и царь толю выехал с ними, и они ехали десять дней, а когда царь захотел вернуться, он попрощался с Хасаном, и Хасан с женой и детьми поехали, и ехали целый месяц.
А когда месяц прошёл, они подъехали к большой пещере, пол которой был из жёлтой меди, и Хасан сказал своей жене: «Взгляни на эту пещеру, знаешь ли ты её?» – «Нет», – сказала его жена. И Хасан молвил: «В ней живёт шейх по имени Абу-р-Рувейш, и у него передо мной большая заслуга, так как это он был причиной моего знакомства с царём Хассуном». И он начал рассказывать своей жене историю Абу-р-Рувейша. И вдруг шейх Абу-р-Рувейш вышел из дверей пещеры, и, увидев его, Хасан сошёл с коня и поцеловал ему руки. И шейх Абу-р-Рувейш поздоровался с ним и поздравил его с благополучием и обрадовался ему и взял его и ввёл в пещеру, и они сели там, и Хасан стал рассказывать шейху Абу-р-Рувейшу о том, что случилось с ним на островах Вак. И шейх Абу-р-Рувейш удивился до крайней степени и спросил: «О Хасан, как ты освободил твою жену и детей?» И Хасан рассказал ему историю с палочкой и колпаком, и, услышав эту историю, шейх Абу-р-Рувейш удивился и сказал: «О Хасан, о дитя моё, если бы не эта палочка и не этот колпак, ты бы не освободил твою жену и детей». И Хасан отвечал ему: «Да, о господин мой».
И когда они разговаривали, вдруг кто-то постучался в дверь пещеры, и шейх Абу-р-Рувейш вышел и открыл дверь и увидел, что приехал шейх Абд-аль-Каддус, который сидел на слоне. И шейх Абу-р-Рувейш подошёл и приветствовал Абд-аль-Каддуса и обнял его, радуясь ему великою радостью, и поздравил его с благополучием. А потом шейх Абу-р-Рувейш сказал Хасану: «Расскажи шейху Абд-аль-Каддусу обо всем, что с тобой случилось, о Хасан». И Хасан принялся рассказывать шейху Абдаль-Каддусу обо всем, что с ним случилось, с начала до конца, и дошёл до рассказа про палочку и колпак…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Ночь, дополняющая до восьмисот тридцати.
Когда же настала ночь, дополняющая до восьмисот тридцати, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Хасан начал рассказывать шейху Абд-аль-Каддусу и шейху Абу-р-Рувейшу (а они сидели в пещере и разговаривали) обо всем, что с ним случилось, от начала до конца, и дошёл до рассказа про палочку и колпак, и шейх Абд-аль-Каддус сказал ему: „О дитя моё, что до тебя, то ты освободил твою жену и детей, и тебе больше нет нужды в этих вещах. Что же касается нас, то мы были причиной твоего прихода на острова Вак, и я сделал тебе благое ради дочерей моего брата. Я прошу у тебя милости и благодеяния: дай мне палочку и дай шейху Абу-р-Рувейшу колпак“.
И, услышав слова шейха Абд-аль-Каддуса, Хасан склонил голову к земле, и ему было стыдно сказать: «Я не дам их вам». И затем он подумал: «Эти два старца сделали мне великое благо, и это они были причиной моего прихода на острова Вак. Если бы не они, я бы не достиг этих мест и не освободил бы жены и детей и не получил бы палочки и колпака». И тогда он поднял голову и сказал: «Хорошо, я вам их дам, но только, господа мои, я боюсь, что величайший царь, родитель моей жены, придёт в наши страны с войсками, и они начнут со мной сражаться, а я не могу отразить их ничем, кроме палочки и колпака». И шейх Абд-аль-Каддус сказал Хасану: «О дитя моё, не бойся! Мы будем здесь для тебя соглядатаями и разведчиками, и всякого, кто придёт к тебе от отца твоей жены, мы отразим! Не бойся же совсем ничего, вообще и совершенно, успокой душу, прохлади глаза и расправь грудь: с тобой не будет дурного».
И когда Хасан услышал слова шейха, его охватил стыд, и он отдал колпак шейху Абу-р-Рувейшу и сказал шейху Абд-аль-Каддусу: «Проводи меня в мою страну, и я отдам тебе палочку». И оба шейха обрадовались сильной радостью и собрали Хасану деньги и сокровища, перед которыми бессильны описания, и Хасан провёл у них три дня и потом захотел уезжать. И шейх Абд-аль-Каддус собрался ехать с ним, когда Хасан сел на коня и посадил на коня свою жену, шейх Абд-аль-Каддус свистнул, и вдруг явился из глубины пустыни большой слон, торопливо переставлявший передние и задние ноги. И шейх Абд-аль-Каддус схватил его и сел на него и поехал с Хасаном, его женой и детьми, а что касается шейха Абу-рРувейша, то он вошёл в пещеру. И Хасан с женой, детьми и шейхом Абд-аль-Каддусом ехали, пересекая землю вдоль и вширь, и шейх Абд-аль-Каддус указывал им лёгкую дорогу и ближние проходы, и они приблизились к родной земле.
И Хасан обрадовался приближению к земле его матери и возвращению с его женой и детьми, и, достигнув своей земли после этих тяжких ужасов, он прославил за это великого Аллаха и возблагодарил его за благодеяние и милость и произнёс такие стихи:
«Быть может, нас сведёт Аллах уж скоро,
И будем обниматься мы с тобою.
О гамом дивном вам расскажу, что было
И что я вынес, мучаясь разлукою.
Я исцелю глаза, на вас взирая, —
Поистине, дута моя тоскует,
В душе моей для вас рассказ я спрятал,
Чтоб рассказать его в день встречи с вами.
Я буду вас корить за то, что было, —
Укоры кончатся, любовь продлится».
А когда Хасан окончил свои стихи, он посмотрел, и вдруг блеснул перед ним зелёный купол и бассейн и зелёный дворец, и показалась вдали Гора Облаков. И тогда шейх Абд-аль-Каддус сказал им: «О Хасан, радуйся благу! Ты сегодня ночью будешь гостем у дочери моего брата». И Хасан обрадовался великой радостью, и его жена тоже, и они остановились возле купола и отдохнули, попили и поели и потом сели и ехали, пока не приблизились ко дворцу. И когда они подъехали, к ним вышли дочери царя, брата шейха Абд-аль-Каддуса, и встретили их и поздоровались с ними и со своим дядей, и дядя их поздоровался с ними и сказал: «О дочери моего брата, вот я исполнил желание вашего брата Хасана и помог ему освободить его жену и детей!»
И девушки подошли к Хасану и обняли его, радуясь ему, и поздравили его со здоровьем и благополучием и соединением с женой и детьми, и был у них день праздничный. А потом подошла младшая сестра Хасана и обняла его и заплакала сильным плачем, и Хасан тоже заплакал с нею из-за долгой тоски. И девушка пожаловалась ему, какую она испытывает боль из-за разлуки и утомления души, и что она испытала в разлуке с ним, и произнесла такие два стиха:
«Когда удалился ты, смотрел на других мой глаз,
Но образ твой перед ним покачивался всегда.
Когда же смежался он, являлся ты мне во сне,
Как будто меж веками и глазом живёшь ты, друг».
А окончив свои стихи, она обрадовалась сильной радостью, и Хасан сказал ей: «О сестрица, я никого не благодарю в этом деле, кроме тебя, прежде всех сестёр! Аллах великий да будет близок к тебе с его помощью и промыслом». И потом он рассказал ей обо всем, что с ним случилось во время путешествия, с начала до конца, и что он вытерпел, и что произошло у него с сестрою его жены, и как он освободил жену и детей, и рассказал ей также, какие он видел чудеса и тяжкие ужасы, вплоть до того, что сестра его жены хотела зарезать его и зарезать её и зарезать её детей, и не спас их никто, кроме Аллаха великого. А затем он рассказал ей историю с палочкой и колпаком и рассказал о том, что шейх Абу-рРувейш и шейх Абд-аль-Каддус попросили их у него, и он отдал их им только ради неё. И сестра Хасана поблагодарила его за это и пожелала ему долгого века, а он сказал: «Клянусь Аллахом, я не забуду всего того добра, которое ты мне сделала с начала дела и до конца…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Восемьсот тридцать первая ночь.
Когда же настала восемьсот тридцать первая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда Хасан встретился с девушками, он рассказал своей сестре обо всем, что он вытерпел, и сказал: „Я не забуду того, что ты со мной сделала от начала времени и до конца“. И его сестра обернулась к его жене Манар-асСана и обняла её и прижала её детей к груди и сказала ей: „О дочь царя величайшего, разве нет в твоём сердце жалости, что ты разлучила его с детьми и сожгла из-за них его сердце? Разве ты хотела, делая это, чтоб он умер?“ И Манар-ас-Сана засмеялась и сказала: „Так судил Аллах, – хвала ему и величие! – и кто обманывает людей, того обманет Аллах!“ И затем им принесли коекакой еды и питья, и все вместе поели, попили и повеселились.
И Хасан провёл у девушек десять дней за едой и питьём, в радости и счастии, а после десяти дней Хасан стал собираться в путь, и его сестра собрала ему деньги и редкости, для которых бессильны описания. И она прижала его к груди на прощанье и обняла его, и Хасан» указывая на неё, произнёс такие стихи:
«Влюблённого забвение отдалённо,
Разлука же с возлюбленным так ужасна.
Суровость, отдаленье – для нас мука.
Тот мученик, убит кто был своей страстью.
Сколь долгой ночь влюблённому кажется,
Оставил что любимого и один он!
Ток слезы его вдоль щёк его катится,
И молвит он: «О слезы, можно ль прибавить?»
А потом Хасан дал шейху Абд-аль-Каддусу палочку, и тот обрадовался ей сильной радостью и поблагодарил за это Хасана. И, взяв от него палочку, он поехал и вернулся в своё жилище. А Хасан с женой и детьми выехал из дворца девушек, и те вышли, чтобы проститься с ним, и потом вернулись, а Хасан отправился в свою страну. И он ехал пустыннейшей степью два месяца и десять дней и достиг города Багдада. Обители Мира, и пришёл к своему дому через потайную дверь, которая открывалась в сторону пустыни и равнины, и постучал в ворота. А его мать от долгого его отсутствия рассталась со сном и не оставляла грусти, плача так, что заболела и перестала есть пищу. И она не наслаждалась сном, а плакала ночью и днём, неустанно поминая своего сына, и потеряла она надежду на возвращение его.
И когда Хасан остановился у ворот, он услышал, что его мать плачет и говорит такие стихи:
«Аллахом молю, владыки, хворого исцелить,
Чьё тело худеет так, а сердце разбито.
Коль близость дадите вы по щедрости вашей к нам,
Влюблённого милостью любимых зальёте.
Но я не отчаялась в сближенье, – могуч Аллах,
И часто за трудностью идёт облегченье».
А окончив свои стихи, она услыхала, что сын её Хасан кричит у ворот: «О матушка, дни даровали единение!» И, услышав его слова, она узнала его и подошла к воротам и веря и не веря. И она открыла ворота и увидела, что её сын стоит, и с ним его жена и дети, и вскрикнула от сильной радости и упала на землю, покрытая беспамятством. И Хасан до тех пор ласкал её, пока она не очнулась. И тогда она обняла его и заплакала, а потом она позвала слуг и рабов Хасана и приказала им внести в дом все, что с ним было, и они внесли тюки в дом. И вошла жена Хасана и его дети, и мать его поднялась и обняла её и поцеловала её в голову и поцеловала ей ноги и сказала: «О дочь царя величайшего, если я ошиблась по отношению к тебе, то вот я прошу прощенья у великого Аллаха!» А потом она обратилась к своему сыну и спросила его: «О дитя моё, в чем причина этой долгой отлучки?»
И когда мать спросила его об этом, Хасан рассказал ей обо всем, что с ним случилось, с начала до конца, и, услышав его слова, она закричала великим криком и упала на землю без памяти из-за упоминания о том, что случилось с её сыном. И Хасан до тех пор ласкал её, пока она не очнулась, и тогда она сказала ему: «О дитя моё, клянусь Аллахом, ты напрасно пренебрёг палочкой и колпаком. Если бы ты их сохранил и оставил себе, ты, право, овладел бы землёй и вдоль и вширь, но хвала Аллаху, о дитя моё, за спасение твоё и твоей жены и детей!»
И они провели наилучшую и приятнейшую ночь, а когда наступило утро, Хасан переменил бывшие на нем одежды и надел платье из наилучшей материи, и вышел на рынок, и стал покупать рабов, невольниц, материи и дорогие вещи – платья, украшенья и ковры, а также дорогую посуду, какой не найти у царей. И ещё он купил дома, и сады, и имения, и прочее, и жил с детьми, женой и матерью за едой, питьём и наслаждениями. И они жили прекраснейшей и приятнейшей жизнью, пока не пришла к ним Разрушительница наслаждений и Разлучительница собраний. Хвала же да будет властителю видимого и невидимого царства, живому, вечному, который не умирает.
[Перевод: М. А. Салье] | |
Сказка № 4663 | Дата: 01.01.1970, 05:33 |
|---|
Восемьсот двадцать первая ночь.
Когда же настала восемьсот двадцать первая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Хасан, прочитав бумажку, убедился в том, что будет спасён от беды, и уверился, что добьётся сближения с любимыми, а потом он прошёл два шага и увидел себя одиноким, в месте, полном опасностей, и не было с ним никого, кто бы его развлёк. И он заплакал сильным плачем и произнёс такие стихи, которые мы упомянули, и затем прошёл по берегу реки ещё два шага и увидел двух маленьких детей, из детей колдунов и кудесников, перед которыми лежала медная палочка, покрытая талисманами, а рядом с палочкой – кожаный колпак, сшитый из трех клиньев, на котором были выведены сталью имена и надписи.
И палочка и колпак валялись на земле, а дети спорили из-за них и дрались, так что между ними лилась кровь. И один говорил: «Не возьмёт палочки никто, кроме меня!» А другой говорил: «Не возьмёт палочки никто, кроме меня!»
И Хасан встал между ними и оторвал их друг от друга и спросил: «В чем причина вашего спора?» И дети сказали ему: «Дяденька, рассуди нас! Аллах великий привёл тебя к нам, чтобы ты разрешил наш спор по справедливости». – «Расскажите мне вашу историю, и я рассужу вас», – сказал Хасан. И дети сказали ему: «Мы родные братья, и наш отец был один из больших колдунов, и он жил в пещере на этой горе. Он умер и оставил нам этот колпак и эту палочку, и мой брат говорит: „Никто не возьмёт палочки, кроме меня!“ – а я говорю: „Никто не возьмёт её, кроме меня!“ Рассуди же нас и освободи нас друг от друга!»
И, услышав их слова, Хасан спросил их: «Какая разница между палочкой и колпаком и в чем их ценность? Палочка, судя по внешнему виду, стоит шесть джедидов, а колпак стоит три джедида». – «Ты не знаешь их достоинства», – ответили братья. «А в чем их достоинство?» – спросил Хасан. И дети сказали: «В каждой из этих вещей – дивная тайна, и дело в том, что палочка стоит подати с островов Вак и всех их земель и колпак – то же».
«О дети, ради Аллаха, откройте мне их тайну», – сказал Хасан. И дети ответили: «О дяденька, тайна их велика, и наш отец прожил сто тридцать пять лет, стараясь их придумать, пока не сделал их как нельзя лучше. И он вложил в них скрытую тайну, получая от них дивные услуги, и расписал их наподобие вращающегося небосвода, и разрешил ими все чары. А когда он кончил их изготовление, его застигла смерть, которой не избежать никому. И что касается колпака, то его тайна в том, что всякий, кто наденет его на голову, скроется с глаз всех людей, и никто не будет его видеть, пока колпак останется у него на голове. А что касается палочки, то её тайна в том, что всякий, кто ею владеет, правит семью племенами джиннов, и все они служат этой палочке, и все подвластны его велению и приговору. И если кто-нибудь, кто ею владеет и у кого она в руках, ударит ею по земле, перед ним смирятся земные цари, и все джинны будут ему служить».
И, услышав эти слова, Хасан склонил на некоторое время голову к земле и сказал про себя: «Клянусь Аллахом, я буду побеждать этой палочкой и этим колпаком, если захочет Аллах великий, и я более достоин их, чем эти дети! Сейчас же ухитрюсь отнять их у них, чтобы помочь себе в моем освобождении и освобождении моей жены и детей от этой жестокой царицы, и мы уедем из этого мрачного места, откуда никому из людей не спастись и не убежать. Может быть, Аллах привёл меня к этим мальчикам только для того, чтобы я вырвал у них рту палочку и колпак».
И потом он поднял голову к мальчикам и сказал им: «Если вы хотите разрешить дело, то я вас испытаю, и тот, кто одолеет своего соперника, возьмёт палочку, а кто окажется слабее, возьмёт колпак. И если я вас испытаю и распознаю вас, я буду знать, чего каждый из вас достоин». – «О дядюшка, мы поручаем тебе испытать нас, решай между нами, как ты изберёшь», – сказали дети. И Хасан спросил их: «Будете ли вы меня слушаться и примете ли мои слова?» – «Да», – ответили дети. И Хасан сказал им: «Я возьму камень и брошу его, и кто из вас прибежит к нему первый и возьмёт его раньше другого, тот возьмёт палочку, а кто отстанет и не догонит другого, тот возьмёт колпак». – «Мы принимаем от тебя эти слова и согласны на них», – сказали дети.
И тогда Хасан взял камень и с силой бросил его, так что он скрылся из глаз, и дети вперегонку побежали за ним. И когда они удалились, Хасан надел колпак, взял палочку в руки и отошёл от своего места, чтобы увидеть правдивость слов мальчиков о тайне их отца. И младший мальчик прибежал к камню первый и взял его и вернулся к тому месту, где был Хасан, но не увидел и следа его. И тогда он крикнул своему брату: «Где тот человек, что был судьёй между нами?» И его брат сказал: «Я его не вижу и не знаю, поднялся ли он на вышнее небо, или спустился к нижней земле!» И потом они поискали Хасана, но не увидели его, – а Хасан стоял на своём месте, – и стали ругать один другого и сказали: «Пропали и палочка и колпак – ни мне, ни тебе, и наш отец говорил нам эти самые слова, но мы забыли, что он нам рассказывал».
И они вернулись обратно, а Хасан вошёл в город, надев колпак и неся в руках палочку, и не увидел его ни один человек. И он поднялся во дворец и проник в то помещение, где была Шавахи Зат-ад-Давахи, и вошёл к ней в колпаке, и она его не увидела. И он шёл, пока не приблизился к полке, тянувшейся над её головой и уставленной стеклом и фарфором, и потряс её рукой, и то, что было на полке, упало на пол. И Шавахи Зат-ад-Давахи закричала и стала бить себя по лицу, а затем она подошла и поставила на место то, что упало, и сказала про себя: «Клянусь Аллахом, что царица Нур-аль-Худа не иначе как послала ко мне шайтана, и он сделал со мной это дело! Я прошу Аллаха великого, чтобы он освободил меня от неё и сохранил меня от её гнева. О господи! Если она сделала такое скверное дело и побила и распяла свою сестру, которая дорога её отцу, то каков будет её поступок с кем-нибудь чужим, как я, когда она на него рассердится?..»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Восемьсот двадцать вторая ночь.
Когда же настала восемьсот двадцать вторая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что старуха Зат-ад-Давахи думала: „Если царица Нур-аль-Худа делает такие дела со своей сестрой, то каково будет положение чужого, когда она на него рассердится?“ И затем она воскликнула: „Заклинаю тебя, о шайтан многомилостивый, благодетелем, великим по сану, сильным властью, создателем людей и джиннов, и надписью, которая на перстне Сулеймана, сына Дауда, – мир с ними обоими! – заговори со мной и ответь мне!“ И Хасан ответил ей и сказал: „Я не шайтан, я Хасан, любовью взволнованный, безумный, смятенный“.
И затем он снял колпак с головы и явился старухе, и та узнала его и взяла и уединилась с ним и сказала: «Что случилось с твоим умом, что ты пробрался сюда? Иди спрячься! Эта развратница причинила твоей жене те пытки, которые причинила, а она – её сестра. Что же будет, если она нападёт на тебя?» И потом она рассказала ему обо всем, что выпало его жене и какие она вынесла тяготы, пытки и мученья, и рассказала ему также, какие достались мученья ей самой, и сказала: «Царица жалела, что отпустила тебя, и послала за тобой человека, чтобы тебя воротить, обещая дать ему кинтар золота и поставить его при себе на моё место, и поклялась, что, если тебя воротят, она убьёт тебя и убьёт твою жену и детей».
И потом старуха заплакала и показала Хасану, что царица сделала с нею, и Хасан заплакал и воскликнул: «О госпожа моя, как освободиться из этой земли и от этой жестокой царицы и какая хитрость приведёт меня к освобождению моей жены и детей и возвращению с ними в мою страну невредимым?» – «Горе тебе, – воскликнула старуха, – спасайся сам!» Но Хасан вскричал: «Я непременно должен освободить её и освободить моих детей против воли царицы!» – «А как ты их освободишь против её воли? – молвила старуха. – Иди и скрывайся, о дитя моё, пока позволит Аллах великий».
И тогда Хасан показал ей медную палочку и колпак, и, увидав их, старуха обрадовалась сильной радостью и воскликнула: «Слава тому, кто оживляет кости, когда они истлели! Клянусь Аллахом, о дитя моё, ты и твоя жена были в числе погибающих, а теперь, о дитя моё, ты спасся вместе с твоей женой и детьми! Я ведь знаю эту палочку и того, кто её сделал, – это был мой наставник, который научил меня колдовству, и он был великий колдун и провёл сто тридцать пять лет, тщательно делая эту палочку и колпак. А когда он кончил их совершенствовать, его настигла смерть, которой не избежать. И я слышала, как он говорил своим детям: „О дети мои, эти вещи – не ваша доля, но придёт человек чужеземный и возьмёт их у вас силой, и вы не будете знать, как он их у вас возьмёт“. И они говорили: „О батюшка, скажи нам, как ему удастся их у нас отнять?“ И он отвечал: „Я не знаю этого“. Как же тебе удалось отнять их, о дитя моё?»
И Хасан рассказал ей, как он отнял у детей эти вещи. И когда он рассказал ей об этом, старуха обрадовалась и воскликнула: «О дитя моё, раз ты можешь овладеть своей женой и детьми, послушай, что я тебе скажу. Мне не пребывать у этой развратницы, после того как она посягнула на меня и подвергла меня пытке и я уезжаю от неё в пещеру колдунов, чтобы остаться у них и жить с ними, пока я не умру. А ты, о дитя моё, надень колпак, возьми в руку палочку и войди к своей жене и детям в помещение, где они находятся, и ударь палочкой по земле и скажи: „О слуги этих имён!“ И поднимутся к тебе слуги палочки, и если к тебе поднимется один из главарей племён, прикажи ему что захочешь и изберёшь».
И затем Хасан простился со старухой и вышел и надел колпак и, взяв с собой палочку, вошёл в помещение, где находилась его жена. И он увидел, что она в состоянии небытия и распята на лестнице и привязана к ней за волосы, и глаза её плачут, и она печальна сердцем и находится в самом плохом положении, не зная дороги к спасению, а её дети играют под лестницей, и она смотрит на них и плачет над ними и над собою. И Хасан увидал её в наихудшем положении и услышал, что она говорит такие стихи:
«Осталось лишь дыханье легче
И глаз зрачок – в смущенье, недвижен он.
Влюблённый вот – внутри его пышет все,
Огнём горя, но молча все терпит он.
Злорадные, и те над ним сжалились,
О горе тем, кто к врагам жалок стал!»
И когда Хасан увидел, какое его жена терпит мученье, позор и униженье, он так заплакал, что его покрыло беспамятство, а очнувшись, он увидал, что его дети играют, а их мать обмерла от сильной боли. И он снял с головы колпак, и дети закричали: «Батюшка наш!» И тогда он снова накрыл себе голову, а мать мальчиков очнулась из-за их крика и не увидела своего мужа, а увидела только детей, которые плакали и кричали: «Батюшка наш!» И их мать заплакала, услышав, что дети упоминают о своём отце, но её сердце разбилось, и все внутри её разорвалось, и она закричала из глубины наболевшего сердца: «Где вы и где ваш отец?» А затем она вспомнила время близости с мужем и вспомнила о том, что с ней случилось после разлуки с ним, и заплакала сильным плачем, так что слезы поранили ей щеки и оросили землю. И щеки её были залиты слезами от долгого плача, и у неё не было свободной руки, чтобы отереть со щёк слезы, и не находила она себе помощника, кроме плача и утешения стихами, и произнесла такие стихи:
«И мне вспомнился расставанья день, как простились мы
И покрыли слезы потоками мой обратный путь.
Как увёл верблюдов погонщик их, не могла найти
Я ни стойкости, ни терпения, ни души моей.
И вернулась я, где идти не зная, и не могла
От тоски очнуться и горести и страдания.
Тяжелей всего на пути обратном злорадный был,
Что пришёл ко мне, и имел он облик смиренного.
О душа моя, коль вдали любимый, покинь тогда
Жизнь приятную, и на долгий век не надейся ты.
О владыка мой, прислушайся к речам любви,
Пусть не будет так, чтоб не вняло сердце речам моим.
О любви преданья связал я цепью с диковинным
И чудесным, так что кажется, что я Асмаи…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Восемьсот двадцать третья ночь.
Когда же настала восемьсот двадцать третья ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда, увидав Хасана, дети его узнали и закричали: „Батюшка!“, их мать заплакала, услышав, что они вспоминают своего отца, и воскликнула: „Нет хитрости против приговора Аллаха!“
А про себя она подумала: «О диво Аллаха! Почему они сейчас вспоминают отца и зовут его?» И она заплакала и произнесла такие стихи:
«Опустели земли, светила пет восходящего!
О глаз, будь щедр и слез пролей потоки ты.
Они тронулись, и как терпеть мне после них?
Клянусь, ни стойкости, ни сердца пет по мне.
О путники – а место их в душе моей! —
Наступит ли, владыки, возвращение?
В чем будет вред, коль они вернутся и дружбы их
Я вновь добьюсь, и им жалко станет тоски и слез.
Тучи глаз они течь заставили в день отъезда их
Дивным образом, и огонь не гаснет внутри меня.
Я надеялась, что останутся, но противится
Пребыванье их, и разлукою унесло мечты,
Любимые, вернитесь к нам, молю я вас —
Достаточно пролила я слез по вас уже».
И Хасан не мог вытерпеть и снял с головы колпак, и его жена увидела его и, узнав его, испустила вопль, который испугал всех, кто был во дворце, и спросила Хасана: «Как ты добрался сюда? С неба ты, что ли, спустился или из-под земли поднялся?» И её глаза пролили слезы, и Хасан заплакал, и она сказала ему: «О человек, сейчас не время плакать и не время упрекать – исполнился приговор, и ослеп взор, и пробежал калам с тем, что судил Аллах в предвечном. Заклинаю тебя Аллахом, откуда ты пришёл? Иди спрячься, чтобы никто тебя но видел и не узнала бы об этом моя сестра: она зарежет меня и зарежет тебя». – «О моя госпожа и госпожа всех царевен, – сказал Хасан, – я подверг себя опасности и пришёл сюда и либо умру, либо освобожу тебя от того, что ты терпишь, и мы с тобой и с детьми поедем в мою страну наперекор носу этой развратницы, твоей сестры».
И, услышав его слова, Манар-ас-Сана улыбнулась и Засмеялась и долгое время качала головой и сказала: «Не бывать, душа моя, не бывать, чтобы освободил меня от того, что я терплю, кто-нибудь, кроме великого Аллаха! Спасай же свою душу и уезжай и не ввергай себя в погибель: у неё влачащееся войско, которому никто не в силах противостоять. Но допусти, что ты взял меня и вышел, как ты доберёшься до твоей страны и как вырвешься с этих островов и из этих тяжёлых, опасных мест? Ты ведь видел на дороге чудеса, диковины, ужасы и бедствия, из которых не вырвется никто из непокорных джиннов. Уходи же скорее, не прибавляй горя к моему горю и заботы к моей заботе и не утверждай, что ты освободишь меня отсюда. Кто приведёт меня в твою землю через эти долины и безводные земли и гибельные места?» – «Клянусь твоей жизнью, о свет моего глаза, я не выйду отсюда и не уеду иначе как с тобой!» – воскликнул Хасан.
И его жена сказала тогда ему: «О человек, как ты можешь быть властен на такое дело? Какова твоя порода? Ты не знаешь, что говоришь! Даже если бы ты правил джиннами, ифритами, колдунами и племенами и духами, никто не может освободиться из этих мест. Спасайся же сам, пока цел, и оставь меня. Быть может, Аллах свершит после одних дел другие». – «О госпожа красавиц, – отвечал Хасан, – я пришёл только для того, чтобы освободить тебя этой палочкой и этим колпаком».
И затем он начал ей рассказывать историю с теми двумя детьми. И когда он говорил, вдруг вошла к ним царица и услышала их разговор. И, увидав царицу, Хасан надел колпак, а царица спросила свою сестру: «О развратница, с кем ты говорила?» – «А кто может со мной говорить, кроме этих детей?» – ответила жена Хасана. И царица взяла бич и начала бить её (а Хасан стоял и смотрел) и била её до тех пор, пока она не лишилась чувств. И затем царица приказала перенести её из этого помещения в другое место, и её развязали и вынесли в другое место, и Хасан вышел с ними туда, куда её принесли. И потом её бросили, покрытую беспамятством, и стояли, смотря на неё. И Манар-ас-Сана, очнувшись от обморока, произнесла такие стихи:
«Я не мало плакал, когда случилось расстаться нам,
И пролили веки потоки слез от горя.
И поклялся я, что, когда бы время свело нас вновь,
О разлуке вновь поминать не стал бы устами.
Я завистникам говорю: «Умрите от горя вы!
Клянусь Аллахом, мечты осуществились!»
Был я полон счастья, и полон так, что оно меня,
Обрадовав, заставило заплакать.
О глаз, стал плач теперь твоей привычкою,
От радости ты плачешь и от горя».
И когда она кончила свои стихи, невольницы вышли от неё, и Хасан снял колпак, и его жена сказала ему: «Смотри, о человек, что меня постигло! Все это потому, что я тебя не послушалась, не исполнила твоего приказания и вышла без твоего позволения. Заклинаю тебя Аллахом, о человек, не взыщи с меня за мой грех, и знай, что женщина не ведает, какова цена мужчине, пока не расстанется с ним. И я согрешила и ошиблась, но прошу у великого Аллаха прощения за то, что из-за меня случилось. И если Аллах соединит нас, я никогда не ослушаюсь твоего приказа после этого…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Восемьсот двадцать четвёртая ночь.
Когда же настала восемьсот двадцать четвёртая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что жена Хасана извинилась перед ним и сказала ему: „Не взыщи с меня за мой грех, и я прошу у великого Аллаха прощения“. И Хасан отвечал ей (а сердце его из-за неё болело): „Ты не ошиблась, ошибся только я, так как я уехал и оставил тебя с теми, кто не знал твоей цены и достоинства, и Знай, о любимая сердца, плод моей души и свет моего глаза, что Аллах – хвала ему! – дал мне власть тебя освободить. Любо ли тебе, чтобы я доставил тебя в страну твоего отца, и тогда ты получишь подле него сполна то, что определил тебе Аллах, или ты скоро поедешь в нашу страну, раз досталось тебе облегчение?“ – „А кто может меня освободить, кроме господа небес? – отвечала его жена. – Уезжай в свою страну и оставь надежду, ты не Знаешь опасностей этих земель, и если ты меня не послушаешься, то увидишь“. И потом она произнесла такие стихи:
«Ко мне! У меня все то, что хочешь ты, ты найдёшь!
Чего же ты сердишься, зачем отвернулся ты?
А то, что случилось… Пусть не будет минувшая
Забыта любовь, и дружба пусть не окончится.
Доносчик все время подле нас был, и, увидав,
Что ты отвернулся, он ко мне подошёл тотчас,
Но я в твоих добрых мыслях твёрдо уверена,
Хотя и не знал доносчик гнусный и подстрекал.
Так будем хранить мы тайну нашу, беречь её,
Хотя бы упрёков меч и был обнажён на нас.
Теперь провожу я день в тоске и волнении:
Быть может, придёт гонец с прощеньем от тебя».
И потом они с детьми заплакали, и невольницы услышали их плач и вошли и увидели плачущую царевну Манар-ас-Сана и её детей, но не увидели с ними Хасана, и заплакали из жалости к ним и стали проклинать царицу Нур-аль-Худа.
А Хасан подождал, пока пришла ночь, и сторожа, приставленные к ним, ушли к месту сна, и поднялся и, затянув пояс, подошёл к своей жене и развязал её и поцеловал в голову и прижал к своей груди и поцеловал между глаз и воскликнул: «Как долго мы тоскуем по нашей родине и по сближению там! А это наше сближение – во сне или наяву?» И затем он понёс своего старшего сына, а жена его понесла младшего сына, и они вышли из дворца – Аллах опустил на них свой покров, – и они пошли.
И они достигли выхода из дворца и остановились у ворот, которые запирались перед дворцом царицы, и, оказавшись там, увидели, что ворота заперты. И Хасан воскликнул: «Нет мощи и силы, кроме как у Аллаха, высокого, великого! Поистине, мы принадлежим Аллаху и к нему возвращаемся!» И они потеряли надежду спастись. И Хасан воскликнул: «О облегчающий горести! – и ударил рукою об руку и сказал: – Я все рассчитал и обдумал последствия всего, кроме этого. Когда взойдёт над нами день – нас схватят! Какова же будет хитрость в этом деле?» И потом Хасан произнёс такие два стиха:
«Доволен ты днями был, пока хорошо жилось,
И зла не боялся ты, судьбой приносимого,
Храним ты ночами был и дал обмануть себя,
Но часто, коль ночь ясна, приходит смущенье».
Потом Хасан заплакал, и его жена заплакала из-за его плача и унижения и тягот судьбы, ею переносимых, и Хасан обернулся к своей жене и произнёс такие два стиха:
«Противится мне судьба, как будто я враг её,
И горестью каждый день встречает меня она.
Задумаю я добро, – противное рок несёт,
И если один день чист, то смутен всегда другой».
И ещё он произнёс такие два стиха:
«Враждебна ко мне судьба: не знает она, что я
Превыше напастей всех, а беды – ничтожны.
Показывает судьба беду и вражду её,
Я ж – стойкость ей показал, какою бывает».
И жена его сказала ему: «Клянусь Аллахом, нет нам освобождения, если мы не убьём себя, и тогда мы отдохнём от этой великой тяготы, а иначе нам придётся испытать болезненные мучения». И когда они разговаривали, вдруг сказал из-за ворот говорящий: «Клянусь Аллахом, я не открою тебе, о госпожа моя Манар-ас-Сана, и твоему мужу Хасану, если вы меня не послушаетесь в том, что я вам скажу!» И, услышав эти слова, оба умолкли и хотели вернуться в то место, где были, и вдруг сказал говорящий: «Что это вы замолчали и не даёте мне ответа?»
И тогда они узнали, кто говорит, а это была старуха Шавахи Зат-ад-Давахи. И они сказали ей: «Что ты нам ни прикажешь, мы сделаем, но открой сначала ворота, – теперешнее время – не время для разговоров». И старуха воскликнула: «Клянусь Аллахом, я не открою вам, пока вы мне не поклянётесь, что возьмёте меня с собою и не оставите меня у этой распутницы. Что постигнет вас, постигнет и меня, и если вы уцелеете, и я уцелею, а если вы погибнете, я погибну – эта трущаяся развратница унижает меня и ежечасно меня мучает из-за вас, а ты, о дочка, знаешь мой сан».
И, узнав старуху, они доверились ей и поклялись ей клятвами, которым она верила, и когда они поклялись ей тем, чему она верила, Шавахи открыла им ворота, и они вышли. И, выйдя, они увидели, что она сидит на румийском кувшине из красной глины, а вокруг горлышка кувшина обвита верёвка из пальмового лыка, и кувшин вертится под нею и бежит бегом, более сильным, чем бог недждийского жеребца. И старуха пошла впереди них и сказала: «Следуйте за мной и не бойтесь ничего: я помню сорок способов колдовства, и самым маленьким из этих способов я сделаю этот город ревущим морем, где бьются волны, и заколдую в нем всякую девушку, так что она превратится в рыбу, и все это я сделаю раньше утра. Но я ничего не могла сделать из этого зла, так как боялась даря, её отца, и уважала её сестёр, которые получают помощь от множества джиннов, племён и слуг. Но я покажу чудеса моего колдовства. Идите же, с благословения Аллаха великого и с его помощью». И тут Хасан с женой обрадовались и убедились в спасении…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Восемьсот двадцать пятая ночь.
Когда же настала восемьсот двадцать пятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда Хасан с женой и старухой Шавахи вышли из дворца, они убедились в спасении. И они вышли за город, и Хасан взял в руку палочку и ударил ею об землю и, укрепив свою душу, сказал: „О слуги этих имён, явитесь ко мне и осведомьте меня о ваших обстоятельствах!“
И вдруг земля раздалась, и вышли оттуда семь ифритов, и у каждого из них ноги были в нижних пределах земли, а голова – в облаках. И они поцеловали землю меж рук Хасана три раза и сказали все одним языком: «Мы здесь, о господин наш и правитель над нами. Что ты нам прикажешь? Мы велению твоему послушны и покорны. Если хочешь, мы высушим для тебя моря и перенесём горы с их места». И Хасан обрадовался их словам и быстроте их ответа и, ободрив своё сердце и укрепив свою душу и решимость, сказал им: «Кто вы, как ваше имя, к какому племени вы относитесь, из какого вы рода, какого племени и какой семьи?» И ифриты вторично поцеловали землю и сказали одним языком: «Мы – семь царей, и каждый царь из нас правит семью племенами джиннов, шайтанов и маридов, и мы, семеро царей, правим сорока девятью племенами из всевозможных племён джиннов, шайтанов, маридов, отрядов и духов, летающих и ныряющих, в горах, пустынях и степях обитающих и моря населяющих. Приказывай же нам, что хочешь: мы тебе слуги и рабы, и всякий, кто владеет этой палочкой, владеет шеями нас всех, и мы становимся ему покорны».
И, услышав их слова, Хасан обрадовался великой радостью, и его жена и старуха также, и потом Хасан сказал джиннам: «Я хочу, чтобы вы показали мне ваше племя, войско и помощников». – «О господин наш, – отвечали джинны, – если мы тебе покажем наше племя, то будем бояться за тебя и за тех, кто с тобою, ибо это войска многочисленные, и разнообразен их облик, вид, цвет, и лица, и тела. Среди нас есть головы без тел и тела без голов, и иные из нас имеют вид зверей, а другие – вид львов. Но если ты этого желаешь, мы непременно должны показать тебе сначала тех, у кого облик зверей. Чего же, о господин, хочешь ты от нас теперь?» – «Я хочу, чтобы вы снесли меня и мою жену и эту праведную женщину сию же минуту в город Багдад», – сказал Хасан.
И, услышав его слова, ифриты опустили головы. «Отчего вы не отвечаете?» – спросил их Хасан, и они сказали единым языком: «О господин наш, правящий над нами, мы существуем со времён господина нашего Сулеймана, сына Дауда, – мир с ними обоими! – и он взял с нас клятву, что мы не будем носить никого из сыновей Адама на наших спинах. И с тех пор мы не носили никого из сыновей Адама – ни на спинах, ни на плечах. Но мы сейчас оседлаем тебе коней джиннов, которые доставят в твой город тебя и тех, кто с тобой». – «А какое расстояние между нами и Багдадом?» – спросил Хасан. И ифриты сказали: «Расстояние в семь лет для спешащего всадника».
И Хасан удивился тогда и спросил джиннов: «А как же я пришёл сюда меньше, чем в год?» И ифриты ответили: «Аллах вложил сочувствие к тебе в сердца своих праведных рабов. И если бы не это, ты не достиг бы этих стран и городов и никогда не увидел бы их глазом, так как шейх Абд-аль-Каддус, который посадил тебя на слона и посадил тебя на счастливого коня, прошёл с тобою в три дня расстояние в три года пути для спешащего в беге всадника. А что до шейха Абу-р-Рувейша, который дал тебя Дахнашу, то он прошёл с тобой за день и за ночь расстояние в три года. И было это по благословению Аллаха великого, так как шейх Абу-р-Рувейш – из потомков Асафа ибн Барахии, и он держит в памяти величайшее имя Аллаха. А от Багдада до дворца девушек один год; вот и все семь лет».
И, услышав их слова, Хасан удивился великим удивлением и воскликнул: «Хвала Аллаху, который облегчает трудное и скрепляет сломанное, приближает к себе рабов и унижает всякого непокорного притеснителя! Он облегчил нам все трудные дела и привёл меня в эти земли и подчинил мне эти существа и соединил меня с женой и детьми. Не знаю я, сплю я или бодрствую, трезв я или пьян!» И затем он обернулся к джиннам и сказал: «Когда вы посадите меня на ваших коней, во сколько дней они доставят нас в Багдад?» И джинны ответили: «Они доставят тебя туда меньше, чем в год, после того как ты вынесешь тяжкие дела, беды и ужасы и пересечёшь безводные долины и безлюдные пустыни, и степи и множество гибельных мест, и мы не уверены, о господин, что ты спасёшься от жителей этих островов…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
[Перевод: М. А. Салье] | |
Сказка № 4662 | Дата: 01.01.1970, 05:33 |
|---|
Восемьсот пятнадцатая ночь.
Когда же настала восемьсот пятнадцатая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда взор Хасана упал на его детей, он узнал их и вскрикнул великим криком и упал на землю, покрытый беспамятством. А очнувшись, он узнал своих детей, и они узнали его, и взволновала их врождённая любовь, и они высвободились из объятий царицы и встали возле велик он и славен! – внушил им слова: „О батюшка наш!“
И заплакали старуха и присутствующие из жалости и сочувствия к ним и сказали: «Хвала Аллаху, который соединил вас с вашим отцом!» А Хасан, очнувшись от обморока, обнял своих детей и так заплакал, что его покрыло беспамятство. И, очнувшись от обморока, он произнёс такие стихи:
«Я вами клянусь: душа не может уже терпеть
Разлуку, хотя бы близость гибель сулила мне.
Мне призрак ваш говорит: «Ведь завтра ты встретишь их».
Но разве, назло врагам, до завтра я доживу?
Я вами клянусь, владыки, как удалились вы,
Мне жизнь не была сладка совсем уже после вас.
И если Аллах пошлёт мне смерть от любви моей,
Я мучеником умру великим от страсти к вам.
Газелью клянусь, что в сердце пастбище обрела,
Но образ её, как он, бежит от очей моих, —
Коль вздумает отрицать, что кровь мою пролила,
Она на щеках её свидетелем выступит».
И когда царица убедилась, что малютки – дети Хасана и что её сестра, госпожа Манар-ас-Сана, – его жена, в поисках которой он пришёл, она разгневалась на сестру великим гневом, больше которого не бывает…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Восемьсот шестнадцатая ночь.
Когда же настала восемьсот шестнадцатая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда царица Нур-альХуда убедилась, что малютки – дети Хасана и что её сестра, Манар-ас-Сана, – его жена, в поисках которой он пришёл, она разгневалась на сестру великим гневом, больше которого не бывает, и закричала в лицо Хасану, и тот упал без чувств. А очнувшись от обморока, он произнёс такие стихи:
«Ушли вы, но ближе всех людей вы душе моей,
Вы скрылись, но в сердце вы всегда остаётесь.
Аллахом клянусь, к другим от вас я не отойду
И против превратностей судьбы буду стоек.
Проходит в любви к вам ряд ночей и кончается,
А в сердце моем больном стенанья и пламя
Ведь прежде я не хотел разлуки на час один,
Теперь же ряд месяцев прошёл надо мною.
Ревную я к ветерку, когда пролетает он, —
Поистине, юных дев ко всем я ревную».
А окончив свои стихи, Хасан упал, покрытый беспамятством. И, очнувшись, он увидел, что его вытащили, волоча лицом вниз, и поднялся и пошёл, путаясь в полах платья, и не верил он в спасение от того, что перенёс от царицы. И это показалось тяжким старухе Шавахи, но она не могла заговорить с царицей о Хасане из-за её сильного гнева.
И когда Хасан вышел из дворца, он был растеряй и не знал, куда деваться, куда пойти и куда направиться, и стала для него тесна земля при её просторе, и не находил он никого, кто бы с ним поговорил и развлёк бы его и утешил, и не у кого было ему спросить совета и не к кому направиться и не у кого приютиться. И он убедился, что погибнет, так как не мог уехать и не знал, с кем поехать, и не знал дороги и не мог пройти через Долину Джиннов и Землю Зверей и Острова Птиц, и потерял он надежду жить. И он заплакал о самом себе, и покрыло его беспамятство, а очнувшись, он стал думать о своих детях и жене и о прибытии её к сестре и размышлять о том, что случится у неё с её сестрой.
А потом он начал раскаиваться, что пришёл в эти земли и что он не слушал ничьих слов, и произнёс такие стихи:
«Пусть плачут глаза о том, что милую утратил я:
Утешиться трудно мне, и горесть моя сильна.
И чашу превратностей без примеси выпил я,
А кто может сильным быть, утратив возлюбленных?
Постлали ковёр упрёков меж мной и вами вы;
Скажите, ковёр упрёков снова когда свернут?
Не спал я, когда вы спали, и утверждали вы,
Что я вас забыл, когда забыл я забвение.
О, сердце, поистине, стремится к сближению,
А вы – мои лекари, от хвори храните вы.
Не видите разве, что разлука со мной творит
Покорён и низким я и тем, кто не низок был.
Скрывал я любовь мою, но страсть выдаёт её,
И сердце огнём любви на веки охвачено.
Так сжальтесь же надо мной и смилуйтесь: был всегда
Обетам и клятвам верен в скрытом и тайном я.
Увижу ли я, что дни нас с вами сведут опять?
Вы – сердце моё, и вас лишь любит душа моя.
Болит моё сердце от разлуки! О, если бы
Вы весть сообщили мне о вашей любви теперь!»
А окончив свои стихи, Хасан продолжал идти, пока не вышел за город, и он увидел реку и пошёл по берегу, не зная, куда направиться, и вот то, что было с Хасаном.
Что же касается его жены, Манар-ас-Сана, то она пожелала выехать на следующий день после того дня, когда выехала старуха. И когда она собиралась выезжать, вдруг вошёл к ней придворный царя, её отца, и поцеловал землю меж её руками…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Восемьсот семнадцатая ночь.
Когда же настала восемьсот семнадцатая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда Манар-ас-Сана собиралась выезжать, вдруг вошёл к ней придворный царя, её отца, и поцеловал землю меж её руками и сказал: „О царевна, твой отец, царь величайший, приветствует тебя и зовёт тебя к себе“. И царевна поднялась и пошла с придворным к отцу, чтобы посмотреть, что ему нужно. И когда отец царевны увидал её, он посадил её с собой рядом на престол и сказал: „О дочка, знай, что я видел сегодня ночью сон, и я боюсь из-за него за тебя и боюсь, что постигнет тебя из-за этой поездки долгая забота“. – „Почему, о батюшка, и что ты видел во сне?“ – спросила царевна.
И её отец ответил: «Я видел, будто я вошёл в сокровищницу и увидел там большие богатства и много драгоценностей и яхонтов, и будто понравились мне во всей сокровищнице среди всех этих драгоценностей только семь зёрен, и были они лучшими в сокровищнице. И я выбрал из этих семи камней один – самый маленький из них, но самый красивый и сильнее всех сиявший. И как будто» я взял его в руку, когда мне понравилась его красота, и вышел с ним из сокровищницы. И, выйдя из её дверей, я разжал руку, радуясь, и стал поворачивать камень, и вдруг прилетела диковинная птица из далёких стран, которая не из птиц нашей страны, и низринулась на меня с неба и, выхватив камешек у меня из руки, положила его обратно на то место, откуда я его принёс. И охватила меня забота, грусть и тоска, и я испугался великим испугом, который пробудил меня от сна, и проснулся, печальный, горюя об этом камне. И, пробудившись от сна, я позвал толкователей и разъяснителей и рассказал им мой сон, и они мне сказали: «У тебя семь дочерей, и ты потеряешь младшую и её отнимут у тебя силой, без твоего согласия». А ты, о дочка, младшая из моих дочерей и самая мне дорогая и драгоценная. И вот ты уезжаешь к твоей сестре, и я не знаю, что у тебя с ней случится. Не уезжай и вернись к себе во дворец».
И когда Манар-ас-Сана услышала слова своего отца, её сердце затрепетало, и она испугалась за своих детей и склонила на некоторое время голову к земле, а потом она подняла голову к отцу и сказала: «О царь, царица Нур-аль-Худа приготовила для меня угощение, и она ждёт моего прибытия с часу на час. Она уже четыре года меня не видала, и если я отложу моё посещение, она на меня рассердится. Самое большее я пробуду у неё месяц времени и вернусь к тебе. Да и кто ступит на нашу землю и достигнет островов Вак и кто может добраться до Белой Земли и до Чёрной Горы и достигнуть Камфарной Горы и Крепости Птиц? Как он пересечёт Долину Птиц, а за ней Долину Зверей, а за ней Долины Джиннов, вступит на наши острова? Если бы вступил на них иноземец, он наверное бы погиб в морях гибели. Успокойся же душою и прохлади глаза о моем путешествии, никто не имеет власти вступить на нашу землю». И она до тех пор старалась смягчить своего отца, пока тот не пожаловал ей разрешения ехать…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Восемьсот восемнадцатая ночь.
Когда же настала восемьсот восемнадцатая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Манар-ас-Сана до тех пор старалась смягчить своего отца, пока он не пожаловал ей разрешения ехать, и потом он приказал тысяче всадников отправиться с нею и довести её до реки, а затей оставаться на месте, пока она не достигнет города своей сестры и не войдёт в её дворец. И он велел им оставаться с нею и взять её и привести к её отцу и наказал Манар-ас-Сана побыть у сестры два дня и быстро возвращаться. И царевна ответила: „Слушаю и повинуюсь!“ – и поднялась и вышла, и отец её вышел и простился с нею.
А слова отца оставили след в её сердце, и она испугалась за своих детей, но нет пользы укрепляться осторожностью против нападения судьбы. И Манар-ас-Сана ускоряла ход в течение трех дней с их ночами и доехала до реки и поставила свои шатры на берегу. А потом она переправилась через реку, вместе с несколькими слугами, приближёнными и везирями и, достигнув города царицы Нур-аль-Худа, поднялась во дворец и вошла к ней и увидела, что её дети плачут около неё и кричат: «Отец наш!» И слезы потекли у нёс из глаз, и она заплакала и прижала своих детей к груди и сказала: «Разве вы видели вашего отца? Пусть бы не было той минуты, когда я его покинула, и если бы я знала, что он в обители жизни, я бы вас к нему присела».
И потом она стала плакать о себе и о своём муже, и о том, что её дети плачут, и произнесла такие стихи:
«Любимые! Несмотря на даль и суровость, я
Стремлюсь к вам, где б ни были, и к вам направляюсь лишь.
И взоры обращены мои к вашей родине,
И сердце моё скорбит о с вами прошедших днях.
Как много мы провели ночей без сомнения,
Влюблённые, радуясь и ласке и верности!»
И когда царевна увидела, что её сестра обняла своих детей и сказала: «Я сама сделала это с собою и с детьми к разрушила мой дом», – Нур-аль-Худа не пожелала ей мира, но сказала ей: «О распутница, откуда у тебя эти дети? Разве ты вышла замуж без ведома твоего отца или совершила блуд? Если ты совершила блуд, тебя следует наказать, а если ты вышла замуж без нашего ведома, то почему ты покинула твоего мужа и взяла твоих детей и разлучила их с их отцом и пришла в паши страны?..»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Восемьсот девятнадцатая ночь.
Когда же настала восемьсот девятнадцатая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что царица Нур-аль-Худа сказала своей сестре Манар-ас-Сана: „А если ты вышла замуж без нашего ведома, то почему ты покинула твоего мужа и взяла твоих детей и разлучила их с их отцом и пришла в наши страны и спрятала от нас твоих детей? Разве ты думаешь, что мы этого не знаем? Великий Аллах, знающий сокровенное, обнаружил нам твоё дело, открыл твоё состояние и показал твои слабые места!“
И потом, после этого, она велела своим приближённым взять Манар-ас-Сана, и её схватили, и Нур-аль-Худа связала ей руки и заковала её в железные цепи и побила её болезненным боем, так что растерзала ей тело, и привязала её за волосы к крестовине и посадила её в тюрьму.
И она написала письмо своему отцу, царю величайшему, чтобы осведомить его об этом деле, и писала ему: «В нашей стране появился мужчина из людей, и моя сестра Манар-ас-Сана утверждает, что она вышла за него Замуж по закону и принесла от него двух детей, но скрыла их от нас и от тебя и не объявляла о себе ничего, пока не пришёл к нам этот мужчина, который из людей, а зовут его Хасан. И он рассказал нам, что женился на ней и что она прожила с ним долгий срок времени, а потом взяла своих детей и ушла без его ведома. И она осведомила, уходя, его мать и сказала ей: „Скажи твоему сыну, если охватит его тоска, пусть приходит ко мне на острова Вак“. И мы задержали этого человека у нас, и я послала к ней старуху Шавахи, чтобы она привела её к нам, вместе с её детьми, и она собралась и приехала. А я приказала старухе Шавахи принести мне её детей раньше и прийти ко мне с ними, прежде чем она явится, и старуха принесла детей раньше, чем пришла их мать. И я послала за человеком, который утверждал, что она его жена, и, войдя ко мне и увидев детей, он узнал их, и они его узнали, и я удостоверилась, что эти дети – его дети, и что она – его жена, и узнала, что слова этого человека правильны и что на нем нет позора и дурного, и увидела, что мерзость и позор – на моей сестре. И я испугалась, что наша честь будет посрамлена перед жителями наших островов, и когда эта распутная обманщица вошла ко мне, я на неё разгневалась и побила её болезненным боем и привязала её к кресту за волосы. Вот я осведомила тебя об её истории и приказ – твой приказ – что ты нам прикажешь, мы сделаем. Ты знаешь, что в этом деле для нас срам, и позор нам и тебе, и, может быть, услышат об этом жители островов, и станем мы между ними притчей, и надлежит тебе дать нам быстрый ответ».
И потом она отдала письмо посланцу, и тот пошёл с ним к царю. И когда царь величайший прочитал его, он разгневался великим гневом на свою дочь Манар-ас-Сана и написал своей дочери Нур-аль-Худа письмо, в котором говорил: «Я вручаю её дело тебе и назначаю тебя судьёй над её кровью. Если дело таково, как ты говоришь, убей её и не советуйся о ней со мною».
И когда письмо её отца дошло до царицы, она прочитала его и послала за Манар-ас-Сана и призвала её к себе, а Манар-ас-Сана утопала в крови, была связана своими волосами и закована в тяжёлые железные цепи, и была на ней волосяная одежда. И её поставили перед царицей, и она стояла, униженная и презренная, и, увидев себя в столь большом позоре и великом унижении, она вспомнила о своём бывшем величии и заплакала сильным плачем и произнесла такие два стиха:
«Владыка, мои враги хотят погубить меня,
Они говорят, что мне не будет спасенья
Надеюсь, что все дела врагов уничтожишь ты,
Господь мой, защита тех, кто просит в испуге».
И затем она заплакала сильным плачем и упала, покрытая беспамятством, а очнувшись, она произнесла такие два стиха:
«Подружились беды с душой моей; с ними дружен я,
Хоть был врагом их; щедрый – друг для многих,
Единым не был род забот в душе моей,
И их, хвала Аллаху, много тысяч».
И ещё произнесла такие два стиха:
«Как много бед нелёгкими покажутся
Для юноши – спасенье у Аллаха!
Тяжелы они, но порой охватят кольца их
И раскроются, а не думал я, что раскроются…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Ночь, дополняющая до восьмисот двадцати.
Когда же настала ночь, дополняющая до восьмисот двадцати, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда царица Нур-аль-Худа велела привести свою сестру, царевну Манар-ас-Сана, её поставили перед нею, связанную, и она произнесла предыдущие стихи. И её сестра принесла деревянную лестницу и положила на неё Манар-ас-Сана и велела слугам привязать её спиной к лестнице и вытянула ей руки и привязала их верёвками, а затем она обнажила ей голову и обвила её волосы вокруг деревянной лестницы, и жалость к сестре исчезла из её сердца.
И когда Манар-ас-Сана увидела себя в таком позорном и унизительном положении, она начала кричать и плакать, но никто не пришёл ей на помощь. И она сказала: «О сестрица, как ожесточилось ко мне твоё сердце и ты не жалеешь меня и не жалеешь этих маленьких детей?» И, услышав эти слова, Нур-аль-Худа стала ещё более жестокой и начала её ругать и воскликнула: «О любовница, о распутница, пусть не помилует Аллах того, кто тебя помилует! Как я тебя пожалею, о обманщица?» И Манар-ас-Сана сказала ей (а она лежала вытянутая)» «Я ищу от тебя защиты у господа неба в том, за что ты меня ругаешь, и в чем я невиновна! Клянусь Аллахом, я не совершала блуда, а вышла за него замуж по закону, и мой господь знает, правда мои слова или нет. Моё сердце разгневалось на тебя из за жестокости твоего сердца ко мне – как ты упрекаешь меня в блуде, ничего не зная! Но мой господь освободит меня от тебя, и если твои упрёки за блуд правильны, Аллах накажет меня за это».
И её сестра подумала, услышав её слова, и сказала ей: «Как ты можешь обращаться ко мне с такими словами!» А потом она поднялась и стала бить Манар-асСана, и её покрыло беспамятство. И ей брызгали в лицо водой, пока она не очнулась, и изменились прелести её от жестоких побоев и крепких уз и от постигшего её великого унижения, и она произнесла такие два стиха:
«И если грех совершила я
И дурное дело я сделала, —
Я раскаялась в том, что минуло,
И просить прощенья пришла я к вам».
И, услышав её стихи. Нур-аль-Худа разгневалась сильным гневом и воскликнула: «Ты говоришь передо мной стихами, о распутница, и ищешь прощения великих грехов, которые ты совершила! У меня было желание воротить тебя к твоему мужу и посмотреть на твоё распутство и силу твоего глаза, так как ты похваляешься совершёнными тобой распутствами, мерзостями и великими грехами».
И затем она велела слугам принести пальмовый прут, и когда его принесли, засучила рукава и стала осыпать Манар-ас-Сана ударами с головы до ног. А потом она приказала подать витой бич, такой, что если бы ударили им слона, он бы, наверное, быстро убежал, и стала опускать этот бич на спину и на живот Манар-ас-Сана, и от этого её покрыло беспамятство. И когда старуха Шавахи увидела такие поступки царицы, она бегом выбежала от неё, плача и проклиная её. И царица крикнула слугам: «Приведите её ко мне!» И слуги вперегонку побежали за ней и схватили её и привели к царице, и та велела бросить Шавахи на землю и сказала невольницам: «Тащите её лицом вниз и вытащите её!» И старуху потащили и вытащили, и вот то, что было со всеми ими.
Что же касается до Хасана, то он поднялся, стараясь быть стойким, и пошёл по берегу реки, направляясь к пустыне, смятенный, озабоченный и потерявший надежду жить, и был он ошеломлён и не отличал дня от ночи из-за того, что его поразило. И он шёл до тех пор, пока не приблизился к дереву, и он увидел на нем повешенную бумажку и взял её в руку и посмотрел на неё, и вдруг оказалось, что на ней написаны такие стихи:
«Обдумал я дела твои,
Когда был в утробе ты матери,
И смягчил к тебе я её тогда,
И к груди прижала тебя она.
Поможем мы тебе во всем,
Что горе и беду несёт.
Ты встань, склонись пред нами ты —
Тебя за Руку мы возьмём в беде».
И когда Хасан кончил читать эту бумажку, он уверился, что будет спасён от беды и добьётся сближения с любимыми, а затем он прошёл два шага и увидел себя одиноким, в месте пустынном, полном опасности, где не найти никого, кто бы его развлёк, и сердце его умерло от одиночества и страха, и у него задрожали поджилки, и он произнёс такие стихи:
«О ветер, коль пролетишь в земле ты возлюбленных,
Тогда передай ты им привет мой великий.
Скажи им, что я заложник страсти к возлюбленным,
Любовь моя всякую любовь превышает.
Быть может, повеет вдруг от них ветром милости,
И тотчас он оживит истлевшие кости…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
[Перевод: М. А. Салье] | |
|
